По следам воспоминаний.
Трагедия любви девчат «Кацапстроя».
Вместо эпиграфа:
«Невозможно вырвать страсти из душ людских. Пока у нас есть кровь, печень, сердце, артерии, вены мы не запретим себе испытывать волнений» Пьер де Ронсар (1524-1585. «Трактат о добродетели»)
Если у вас не старческий склероз и вам дорого то, из чего состояла ваша жизнь, пройдитесь по местам, где жили, учились, трудились, любили, и вы всем сердцем почувствуете, что старые дома и улицы хранят тайны прошлого, что есть у них и душа, и память. Только нужно их слышать и видеть так, как это и было в юности вашей.
Мои отрочество и юность, начиная с 1950 года, прошли в городе, который знали во всём СССР – Ростове-на-Дону. Кто ж не знал знаменитый ворьём Ростов-папу?!
Жил я в Новом городе на улице Горская, которая прямиком через парк упиралась в несколько общежитий строителей, со странным названием «Кацапстрой». От них ниже, в сторону санатория, располагались жилые бараки, а выше, в сторону нынешней ул. Ларина (бывшая «Кирпичная») располагалась воинская часть. Эти общаги и поныне находятся между улицами Ларина-Погодина- Башкирская.
В женских общежитиях жили не только приезжие из областей, именуемых на Дону «кацапией», а и со всех хуторов и станиц Дона и Кубани. Так что «Кацапстрой» - это как бытовая кликуха, и не более.
Притягательной силой «Кацапстроя» были, конечно, девушки! Тут же, меж общаг, были танцплощадка и знаменитый «Дунькин клуб» как его презрительно называли, а вообще-то - «Красный уголок». Я и Юрка Зубачёв были постоянными его посетителями. Танцы были прямо во дворе, под радиолу.
Разумеетя, я, шестнадцатилетний рабочий паренёк, по субботним вечерам, прифраерившись по моде тех лет, летел на танцплощадку в «Кацапстрой», как на крыльях любви. В то время, по младости лет своих, страдал я «любовной горячкой» с чУдной Галочкой Ореховой с улицы «Сельская», что пролегала по-над захиревшей речкой, именуемой «Амазонка». Но об этом я расскажу в другой раз...
А сейчас поведаю кратенько о жизни обитателей «Кацапстроя.
Итак... Девушкам, под любым предлогом уехавшим из хуторов, станиц и деревень в город, и, в основном, прошедших обучение в «ремеслухе», было лет от пятнадцати до семнадцати, и были они изумительны своей молодостью. В них было волшебное «нечто». Это «нечто», природою в них вложеное, притягивало магнитом мужчин всех возрастов. Они их «любить» хотели. Девушки часто крутились возле воинской части, расположенной через дорогу от их общежитий.
Разные пути и судьбы вели девчонок и девушек в «Кацапстрой», как и Оленьку, сироту. Её папу, орденоносца войны, посадили, объявив «врагом народа» уже после войны, в сорок седьмом, а за что, про что - она не знала. Как она помнила, папа ушёл на работу и не вернулся. К вечеру пришли здоровенные дядьки; во флигельке, в котором жили счастливые папа, мама и четверо их детей, перевернули всё вверх дном, забрали все отцовские за войну награды, до единой фотографии, документы, и ушли. Мама с детьми остались без куска хлеба, но до этого никому дела не было. Даже соседи избегали встречаться с горемыками.
- Без дела не сажают, - говорили они, и, от греха подальше, отворачивались. Детей несчастная мать не могла прокормить, и не плакала, а выла волчицей! Едва Оленьке исполнилось девять лет, мама умерла. Детей забрали в разные детские дома. Каким-то чудом Оленька избежала той участи. Росла и воспитывалась у своего дяди, вечно пьяного сапожника, потерявшего ногу в боях за Родину, который сам недоедал и племянницу не баловал разносолами, а колотил, под пьяную голову, колодкой. Собутыльники дяди, бывшие фронтовики, всегда были пьяны, злы, им хотелось «любви» и разрушения. И, когда Оленьке ещё не было десяти изнасиловали . На её ужасающий живую душу крик откликнулся лишь пьяный дядин голос:
- Рот, рот ей зажми, - засел в Оленьке.
По ночам она вновь и вновь переживала тот страшный вечер, когда, задыхаясь, боролась отчаянно, и старалась укусить хватавшие её жёсткие пальцы, хватавшие её то за волосы, то за худенькие ножки, свой придушенный крик и провал сознания. Когда очнулась, дядя пригрозил: - Кому пикнешь, забью.
Деваться было некуда. Оленька замкнулась и, … поплакав, смирилась.
Как только закончила седьмой класс школы, пошла в одну из строительных контор и умолила принять её на работу. Взяли. И как она радовалась, когда ей предоставили койку в женском общежитии! Она ведь не знала, что кроется в стенах общаги. Но скоро узнала!
Жизнь «кацапстроевской» общаги кипела, и кипела в полном, обычном ежедневном своём разгаре, а с вечера субботы и до утра понедельника особо «гудела». По коридору бродили и сновали взад и вперёд какие-то непонятные личности, а непрерывное людское движение и хлопанье дверей, какой-то неестественный смех, и вполне естественная ругань, накладывались на скрип пружин железных коек и взвизгивание девиц...
...То из одной комнаты слышится песня-тоска: «где-то плачет иволга...», а из другой какая-то развесёлая девица выдаёт куплеты:
«А мы с милым у метра миловались до утра.
Миловались бы ещО, да болит влагалищО».
- Машка, дура недоделанная, заткнись со своим «влагалищОм» - кричит, проходящая по коридору рыжая деваха в расстёгнутом до ниже пупа халате. Оленька была в ужасе от такой разнузданной свободы девчонок. И когда девчонки её комнаты говорили ей: «Олечка, к нам хахали сейчас пожалуют, давай познакомим, в любовь поиграешься», отвечала:
- Не надо мне никакой любви, - и выходила из комнаты.
А куда идти? И решила она пойти к комсомольскому секретарю в их общаге, Лидочке. Приоткрыла незапертую дверь и...
...Комсомольская секретарша сидела у парня на коленях, а парень азартно её «любил». Увидев Оленьку, Лидочка судорожно дыша, процедила сквозь зубы:
- По-по-попозже, О-о-олечка, заа-зайдёшь.
...Оля с ужасом в глазах, и с заколотившимся сердцем, закрыла дверь, прижалась к стене... Чуть придя в себя, она зашла в свою комнату, легла в свою постель, отвернулась лицом к стене, заснула лишь под утро. Всю ночь в комнате шёл «гай-гуй».
... В понедедьник она была не в силах идти на работу.
- Уберёшь тут всё, - сказали ещё не очухавшиеся от бурной ночи девчонки. Нахлобучили на себя рабочие робы, и ушли.
В комнатах ещё не успели убрать бутылки спиртного после прихода парней после танцев в субботу. Растерзанные «любовью» скрипучие металлические кровати в пуху с подушек, как и по всей комнате, а на стульях не лежали, а валялись женские разномастные трусы и лифчики.
С отвращением Оля убирала последствия «любви», и слёзы лились по её щекам. Но деваться было некуда. И она, замкнувшись, как тогда, после изнасилования её дядей с собутыльниками, жила в аду общаги. Её, может быть, затравили бы, но Оля замечательно играла на гитаре и пела за душу щемящие песни. В будние вечера, после работы, девчонки просили её спеть. Она не отказывала и начинала:
«... Виновата ли я, виновата ли я,
виновата ли в том, что люблю?
Виновата ли я, что мой голос дрожит,
когда песню ему я пою?...».
И у этих девчонок, наворачивались слёзы. И они просили её: - Оленька, солнышко ты наше нецелованное, спой «На Варшавском ...».
Ольга, волшебно перебирала струны, пела:
«На Варшавском на главном вокзале
станционный смотритель прошёл.
А на лавке под серой шинелью
пригорюнив сидел капитан.
Перед ним, опустясь на колени,
вся в слезах стоит Нюша-краса.
Её взор, такой грустный, печальный,
По плечам распустилась коса.
- Ах, останься, останься, мой милый,
Пожалей, не губи ты меня.
Вспомни наше ты прежне свиданье,
Говорил, что навек я твоя.
И девчонки со слезами на глазах, подхватывали:
- «Говорил, что навек я твоя».
А Ольга рвала им душу:
- «А тепрь, что с тобою случилось?
На меня ты совсем не глядишь.
Полюбил ты, наверно, другую,
Злое что-то на сердце таишь»...
Кто-либо из девчонок ставил на столик бутылку вина. Не смахивая слезинки , катившиеся по щекам из болью наполненных глаз, и каждая со своей думой, пили. А песнь-тоска, как бы раскрывала их прежне свиданье:
«...как косою своей золотистой
я тебя и свой стан обовью»
- Олюшка, сыграй «Миленький ты мой» - просит красавица Дарья с Кубани, глядя в окно, под которым прохаживался сержант, судя по всему, вскоре подлежащий демобилизации.
... Ольга перебрала струны гитары. И в распахнутое окно полился голос степнячки:
«Миленький ты мой,
Ты возьми меня с собой.
Там, в краю далёком,
Буду тебе женой. ...»
И вдруг сержант в ответ на голос Дарьи крикнул: - Девчони, вы так здорово поёте! - А ты, голубчик, иди к нам, мы тебя не только запоём, но и зацелуем, - прильнув к окну и смеясь, затараторили девчонки. - Иди. Мы тебя у вахтёрши ждать будем, а то тебя она одного не пустит.
Дарья встретила его, сказав вахтёрше, что это к ней он пришёл.
Когда он вошёл в комнату, Ольгу будто молнией пронизало, а отчего она и сама
не знала. Видимо оттого, как подметил Ги де Мопассан, любимец женщин и их большой знаток:
- «ЖЕНЩИНА никогда не знает почему она поступила так, а не иначе в данную
минуту. Они и сами не знают этого, потому что они игрушки своей капризной
чувственности, безрассудные рабыни случайностей, обстоятельств, впечатлений,
встреч и прикосновений, возбуждающих их душу и тело.»
Знакомясь, Ольга подала сержанту руку. Настала ни с чем не сравнимая радость
первого рукопожатия, когда, помимо воли, одна рука спрашивает: «Вы меня любите?»,а другая отвечает: «Да, я хочу быть любимой тобою и любить тебя».
От этого мгновенного ощущения в Ольге что-то вскрикнуло. Она попыталась
высвободиться от этого захватившего её чувства, но не смогла, и она сдалась, не в силах сопротивляться.
...Александр стал ей нужен, как воздух, как смысл жизни женщины – быть
любимой, быть женой и матерью детей. И когда она почувствовала в себе зарождение
новой жизни, радости её не было конца!
В тот вечер, когда она пришла с работы, Александр уже сидел в комнате
общаги за столом с бутылкой вина в компании с Дарьей, той, с Кубани.
С трепетом Оля сообщила свою радость. Он ухмыльнулся и бросил ей в лицо:
- А как ты можешь доказать, что беременна от меня? А может, ты от дядюшки своего забрюхатела. Да мало ли от кого?! Давайте лучше выпьем!
Как гром среди ясного неба на Ольгу обрушилось предательство любимого ею человека. Она ошалело смотрела на Александра. Что-то зловещее сверкнуло в её глазах.
- Давайте. Я сейчас на кухню сбегаю и принесу закусь на помин любви.
Странно хихикнула и выскочила из комнаты. Через пару минут она зашла в комнату, держа в одной руке тарелку с салатом оливье, а другую руку держа за спиною.
- Ну, вот теперь, милый мой, мы помянём нашу любовь. Дай я тебя, Сашенька, на прощанье обниму, - сказала она, стоя позади него. Обняла не так, как всегда, а жёстко приподняв его голову за подбородок. Сверкула сталь кухонного ножа и кровь хлынула из перерезанного горла сержанта на его мундир. И Ольга, с брызнувшими из глаз слезами, запела:
«Виновата ли я, виновата ли я,
Виновата ли в том, что люблю?
Виновата ли в том, что мой голос дрожал,
Когда пела я песни ему?
Первый мой поцелуй он срвал с моих губ,
Как душистую ветку сирени,
А второй поцелуй я дарила ему,
Когда в парке ложилися тени...»
Эпилог: - скорая, милиция, статья «За умышленное убийство», тюрьма...