О, САД
О, хорошо в саду моих
возвышенных обид
на этот мир, что на двоих
таинственно накрыт,
сесть в одиночку и цедить
смородиновый чай
и за полёвками следить
повымершими, чай.
Сад изумительных обид,
печаловый мой сад,
жуками жуткими набит
и осами усат,
а паутина на траве
сладка и солона:
она внутри и даже вне –
как девственниц слюна.
Сухой травы мемориал –
обида на закат,
что он внезапно умирал
сто тысяч раз подряд.
Обида за любовь и за
отсутствие любви –
росы внезрачная слеза,
что выпукла в пыли.
О, в честь Бараташвили Н.
синеет соль небес,
и поднимается с колен
на них упавший лес.
На клумбе мусора трещит
свекольная ботва,
там кормится пернатый жид
и прочая братва.
А в километре надо мной
есть спальня для стрижей –
намёк обиды, что страной
пренебрегли моей...
Обида на тебя, дружок,
на дочь, на мать, на смерть,
чей умозрительный кружок
не завершён на треть –
всего лишь шурканье ресниц,
не слышимое нам,
и разве что ещё синиц
шептанье по утрам,
что умираем, чтобы стать
прекраснее, когда
вернёмся снова умирать,
не ведая стыда
за возвращенье в этот сад,
где будем ввечеру,
следить, как нимбы ангелят
вращают мошкару.
О, сад – обида и тоска,
обида и тоска –
построен на сухом песке
из влажного песка... Виталий Кальпиди.