Праздновали Троицу. Внутри храма " Всех Святых" было жарко, душно, тесно и крепко, как в бане, пахло березовыми вениками. Многочисленные островки горящих свечей только добавляли градуса горячему воздуху, стоявшему в помещении. Колька Петров, вместо того, чтобы следовать воззванию тучного краснолицего дьякона "Миром Госпоооду помооолииимся", откровенно стрелял глазами по сторонам. Раскисшему от зноя, намертво придавленному к стене потными телами прихожан Кольке было невероятно сложно обуздывать свои органы чувств, направляя все помыслы к горнему. Тем более, когда его взору и на грешной земле открывалось много чего интересного.
- Вон, Васильич поклоны кладет,- громко делился он своими наблюдениями с тщетно пытавшейся наложить крестное знамение супругой, плотно зажатой между баком со святой водой и напольной вешалкой, - Ты гляди-ка в новом костюме из твида, не в трениках, как обычно. Побрился. Пить что ль бросил? А это кто, Людка что ли? Довольная, розовая. Похорошела, не узнать. Интересно, кто это там долговязый такой, за локоток ее придерживает? Новый муж, что ли?
Жена его, Мария, возмущенная Колькиным фривольным поведением, собралась уже вывести супруга на улицу, чтоб там задать ему трепку: "Ты вообще в храме или где, бестолочь? Не Бога, людей бы постеснялся.", но тут стали петь Херувимскую, потом начался Великий вход. А затем Колька и сам прекратил недозволенные речи.
Впрочем, замолчал он только потому, что наткнулся взглядом на незнакомую миловидную девицу, одиноко стоявшую у окна с березовой веточкой в руке. И тут же увлекся изучением анатомических особенностей фигуры красотки, попавшей в его поле зрения. Несмотря на дефицит фактуры для полноценного любования ( ведь все самое ценное от Колькиных блудливых глаз скрывали объемный газовый платок, укутавший изящную шею и грудь, просторная бязевая рубашка, спрятавшая тонкие девичьи руки вплоть до запястий, и строгая длинная плиссированная юбка, задрапировавшая все прочее), находчивый Колька кое-как выкрутился из положения. С этой целью он сосредоточился на обнажённых обвитых ремешками сандалий щиколотках молодой прихожанки, а его богатое как у Пушкинского Дон Жуана воображение тем временем услужливо дорисовывало остальное.
Угомонился Колька уже только ближе к проповеди, где батюшка призвал всех держаться спасительного Православия, процитировав Евангелие от Матфея: «Ваши же блаженны очи, что видят, и уши ваши, что слышат».
По дороге к остановке Колька умничал, разглагольствуя перед женой на тему проповеди. При этом он старался говорить громко, так чтобы его слышала давешняя симпатичная незнакомка с веточкой, шедшая неподалеку.
- То, что сказал отец Онуфрий, он, конечно, правильно сказал, - многозначительно подняв вверх указательный палец, вещал Колька, - Только тут не все однозначно так. Блаженными мои очи оказались не на ровном месте, а в основном потому, что в Мытищах довелось родиться, и бабушка меня когда-то окрестила. И фамилия у меня Петров. А вот угораздило бы появиться на свет каким-нибудь пуштуном в каком-нибудь кишлаке под Кандагаром, то сейчас, наверное, коврик бы стелил из овечьей шерсти – намаз совершать. И держался бы уже спасительного ислама. Или будь я, к примеру, гражданином Израиля, то почитывал бы Тору, считая себя вообще блаженнее всех. А что, собственно, такого? - добавил он в ответ на округлившиеся глаза жены, -Иудаизм- колыбель всех авраамических религий, у нас с евреями, если разобраться, все праотцы общие. Да и в остальном… Что там, что тут - посты, псалмы, Пасха. Так что, мать, как ни крути, а по большому счету, все то же самое, только в профиль.
- Ишь куда тебя занесло, балабол. Язык без костей, - строго сказала Мария, - Так и до отступничества недалеко. Смотри, как бы каяться потом не пришлось. Кто хвалит чужую веру, хулит свою.
- А в чем мне каяться, скажи, разве в том, что головой думать пытаюсь? – вальяжно возражал Колька, скосив один глаз на незнакомку, - От этого я не становлюсь менее верующим в Бога, чем ты. Просто веровать надо с умом, с рассуждением.
Вечером Кольке не спалось. Сначала перед его глазами мельтешила утренняя красотка из храма. Потом он вдруг представил себя моджахедом на коврике, затем евреем в шапочке- кипе, молящимся у стены плача, а потом уже просто лежал - считал овец. Наконец Колька сбился со счету. Господи, да сколько же их тут, а ему завтра на работу, точнее уже сегодня. Плюнув с досады, Колька отрыл в аптечке пару капсул со снотворным, и уже минут через двадцать его конечности сделались свинцовыми, мысли стали плавиться, путаться, блуждать. Завертелись в одном большом хороводе какие-то коврики, березовые веники, женские сандалии. Потом Колька вздохнул и стал проваливаться, словно в воронку, в глубокую черную яму без краев и дна. Летел он долго, пока не оказался в довольно мрачной сумеречной местности, распложённой у подножия какой-то горы, на вершине которой Колька увидел купающиеся в пучке яркого света величественные колонны здания, чем-то напомнившего ему античный Акрополь. Парк из векового реликтового леса, окружавший возвышенность, освещали редкие то ли фонари, то ли факелы.
«Сплю, - понял Колька, - Наконец- то.»
Он огляделся. Вокруг горы и на ее склонах повсюду бродили тени каких-то загадочных неприятных существ навроде сатиров, фавнов и сирен. Их уродливые блики дрожали в прерывистом мерцании фонарей, осев на камнях и на листве огромных мангровых деревьев. Однако самих тел непонятных тварей видно не было, сколько бы он ни вертел головой.
Совсем рядом с ним всплыла нелепая тень невозможно толстого человека со смешно торчащими в разные стороны ослиными ушами.
- Пардон, - сказала тень с легким французским акцентом, - Потерьял чьего?
- Тебя вот высматриваю, - ответил Колька, оглядываясь по сторонам в попытке обнаружить источник звука, - Странно. Одну тень твою и вижу.
- Крретин, это и есть я.- сказала тень, - Ты, наверное, давно не похмеляться, мон ами, раз глупый такой. Э бьен, может по маленькой тогда?
- Не откажусь. А здесь есть разве?
-Уи. Здесь все есть, как в Греции. Двигай за мной на Олимп, там кафе.
Они поднялись по тропинке к Акрополю, вход в который украшала вывеска «Трактиръ»
Внутри большого мраморного зала было шумно и весело, как, собственно, и должно быть в питейном заведении. Здесь уже Кольку окружали не призраки, а вполне осязаемые человеческие потные тела. Со стороны угловых колонн били во все стороны мощные софиты. Такие мощные, что даже Колькин спутник под их освещением обрел необходимую плотность. Центр Акрополя украшала, словно вишенка на торте, огромная шлифованная плита из чёрного мрамора величиной с рейсовый автобус . На ней, словно на подиуме, танцевала, страстно обвивая шикарным телом пилон, ослепительно красивая чернявая девица в полупрозрачной тунике. Из-под уползшей с плеча танцовщицы бретельки периодически выпрыгивала загорелая упругая грудь. Танцующая на шесте очень сильно кого-то напомнила Кольке, прямо-таки до стеснения в груди напомнила. Но только вот кого?
"Точь в точь, как та с веткой из храма,- вдруг осенило Кольку, когда он остановил взгляд на изящных щиколотках красавицы,- Разве что одежда нормальная."
Рядом с барной стойкой, за большим роскошно сервированном столом, стоявшем на некотором удалении от остальных посадочных мест, величественно восседало исполинского роста существо, похожее на сиамских близнецов о трех головах. Комплект конечностей у существа на все трио был один.
Одна из голов мутанта спала, хрипло испуская изо рта сивушный дух. Две другие закусывали бараньим каре, непрерывно между собой споря.
«Прямо змей Горыныч, - подумал Колька, - Человекообразный только. Рождает же сон разума чудовищ.»
- Он главный тут, - робко шепнули Кольке «Ослиные уши», осторожно скосив глаза на «Горыныча».
Заметив Кольку, главный ленивым взмахом руки поманил его к себе.
- Тебя как жовут? - спросила Кольку средняя голова Горыныча, дожёвывая кусок баранины, ловко отделенный ею от большого мосла.
- Колька.
- На, Колька, покушай тогда, - сказала голова и отрыгнула в руки Кольке обглоданный мосол.
- Не хочется, - помотал головой Колька, к горлу которого подкатил тошнотный ком.
- Гордый или сытый?
- Брезгливый…
- Обидел,- шмыгнула носом голова,- Казнить. Изрубить на куски невежу и поджарить на углях.
Горыныч щелкнул пальцами, и в руке у него появилось нечто вроде большого мачете.
- Был бы гордый хоть, тогда б еще понятно...
Колька, инстинктивно попятившись, прикрыл голову бараньим ребром, готовясь к худшему.
- Отдааай уже.
Отобрав у Кольки мосол, Горыныч разрубил костяшку пополам и, свирепо сопя, принялся высасывать из нее мозг.
- Ладно тебе, чего ты к посетителю привязался, - вступилась за Кольку правая голова Горыныча, - Ну пренебрег, подумаешь. Нормальный парень, с нормальными рефлексами. Я, кстати, после тебя тоже жрать бы не стал. Противно.
- Каззнитть, - всколыхнулась рыхлыми щеками обиженная первая голова.
- Казнить нельзя, помиловать, - упиралась вторая.
Вспомнив, что происходящее с ним- это всего лишь сон, Колька облегченно выдохнул.
- Вы спорьте тут, а я пойду пока, - сказал он Горынычу осмелев, - Мне идти пора.
- Иди, конечно, раз пора, - доброжелательно кивнула правая голова, - Кто тебя держит.
- Еще чего. Ты под следствием. - буркнула средняя голова, - Подписка о невыезде. Будешь ждать, пока мы к консенсусу с адвокатом твоим не придем. Правда, мы с ним ни разу еще не смогли договориться.
« Ооо... Да тут вечность с вами простоишь, - усмехнулся Колька,- Впрочем, во сне одна минута, как вечность, а вечность, как минута...»
- А-то давай, оставайся, – предложила Кольке добрая правая голова, участливо похлопав его по плечу. - Ты , вроде, ничего пацан. У нас тут весело, все свои...
- Извините, не могу. Время...
- Обиделся, вижу. На этого не смотри- остынет скоро. Выпей лучше и закуси за счет заведения.
Колька, у которого в горле еще не рассосался тошнотворный ком, отрицательно качнул головой: " Ага, спасибо, накормили уже."
- Даже салатик из печени фламинго? - зацокала языком правая голова, - Или вот фрикасе из озерных лягушек.
Колька поморщился.
- Не гурман значит. А французам, знаешь ли, нравится. За уши не оттащишь. Они у них становятся, как у ослов потом. Ну раз не гурман, ставь на красное, - Голова кивнула в сторону дальнего угла, где стояло несколько ломберных столиков и рулетка, на которой вертелся огромный диск.
Вокруг нее, забыв про все на свете, сидело несколько изможденных анорексически худых мужчин и женщин, азартно сгребавших разноцветные фишки своими непомерно длинными крючковатыми пальцами.
- Каково? Сделаешь состояние... Аааа... понимаю.
Скривив рот правой головы в хитрой усмешке, Горыныч небрежно бросил на стол веером толстую пачку купюр, среди которых Колька заметил рубли, доллары, юани и даже аргентинские песо.
- Беспроцентная ссуда.
- Спасибо, не привык одалживаться.
- Ну что ж, иди коли так, силком держать не буду. Невольник, не богомольник...
Добрая правая голова ушла в себя. Через ее блестящий, словно медный таз, лоб, от уха до уха, пролегла дрожащая морщина. Было слышно, как внутри головы со скрипом проворачиваются шестеренки и стонут шевелящиеся извилины.
- Канабис завезли, - заговорщицки шепнула голова Кольке после небольшой паузы, - Трава- высший сорт. Смехопанорама. Камеди клаб отдыхает.
- Нее. Вредно для организма.
- Вредно, значит?
Судя по загоревшимся озорством глазам головы, ее посетила забавная идея.
- Ну женись в таком случае. Это, говорят, полезно. Сюзанна, - окликнула голова прыгавшую по сцене танцовщицу.
Та, услышав, что ее зовут, объявила антракт и подошла к Горынычу вальяжной эффектной походкой девушки, знающей себе цену.
Вместе с ней к столу приплыли ароматы жасмина и амброзии.
-Чего еще?
У Сюзанны оказался приятный, чуть глухой тембр голоса, что дополняло картину ее совершенства до абсолютного.
Горыныч вытолкнул вперед Кольку.
- Замуж пойдешь? Вот за этого.
- За этого?
Девица обвела жениха лукавым прищуренным взглядом - от помятой прически до домашних тапок на босу ногу, после чего, поцеловав свой указательный палец, чувственно провела им по Колькиной щеке, оставив на ней кроваво-красную, словно ожог, полоску от помады.
- Пожалуй, можно и замуж. Все равно сегодня делать нечего.
- Нет- нет, ребята, я того, - принялся путанно объясняться зардевшийся Колька, - Женат я в некотором смысле. Да... При всем желании. Венчан. Идти надо...
- Каззнитть, - рявкнула побагровевшая добрая правая голова, изменившись лицом.
- Ну уж нет, дудки. Это не повод, – сказала отошедшая от гнева средняя голова, приняв в свою очередь, сторону Кольки.
- Порубить и изжарить на вертеле.
- Не дам. Было бы из-за чего. Из-за бабы. Тем более он сейчас все равно на ней женится. Правда ведь, голубчик? Смотри какая гарная девица.
Сюзанна, медленно приподняв тунику, обнажила крепкое упругое бедро.
Колька облизнулся: " Действительно, хороша. Лучше чем та, которая в храме."
- Что решил, Коленька? – по- кошачьи сощурилась Сюзанна, - Женишься?
- Даже прямо не знаю, - замялся Колька, - перед женой неудобно.
- А если так? - девица всем телом прильнула к Кольке, обдав его горячим дыханием.
- Да ладно тебе уже ломаться. – подлила масла в огонь средняя голова, - Жена твоя, Машка, все равно ж не видит. Тут у нас ты холост, словно десять лет назад во дворе Мытищенского Загса.
«А ведь и точно, - обрадовался Колька, - Это же сон только. А во сне двоебрачие у христиан за грех не считается. Вот ведь голова.»
- Надумал? - уточнила голова,- Или все-таки на выход? Жаль девку, конечно. Пропадет теперь, засохнет.
- Ну раз такое дело…
- А вот это уже по-мужски, Колян. Уважаю.
Горыныч подал Кольке свою засаленную пятерню, предварительно обтерев ее о Колькину пижаму.
- Только жениться, Николай, будем по нашему иудейскому обряду в синагоге, - надув губки, сказала Сюзанна, потихоньку прибирая инициативу к своим рукам, - И вообще, мне мама только за евреев замуж выходить велит. А ты вон не обрезан даже, насколько я заметить успела .
- Справедливо, - сказала средняя голова, нахмурив лоб, - Желание дамы закон. В общем извини, родной, чуток чирикнуть тебя придется.
- Чирииикнуть? - аж поперхнулся Колька, - Ни за что.
- Надо, Коля. Чтоб все по-настоящему было. Надо. Пойми, чудак, это ж традиция такая. Важно.
В руке Горыныча возникла толстая старинная книга в переплете из грубой кожи с золотым тиснением. Голова, поплевав на пальцы, перелистала несколько страниц.
- Вот тут, на двести пятой, как раз... Да не трясись ты так, Колян, обрезать- не кастрировать.
- Знаю я, - отмахнулся недовольный Колька, - Но все равно неловко и к тому же больно, наверное.
- Брось, даже пикнуть не успеешь.
«Нет, с одной стороны, конечно, заманчиво, - подумал Колька, пожирая взглядом колено соблазнительно закинувшей ногу за ногу Сюзанны, - Но с другой- я же русский мужик, из славного города Мытищи. И тут вдруг такой пердимонокль. Ребята, если увидят в бане, не поймут. Погоди... Какие ребята, какая баня? Это ж сон. Утром и следа не останется. Во сне, все что хочешь ведь можно. Эх, где наша не пропадала.
- Черт с вами, согласен. И когда экзекуция?
- Так считай, что уже,- подмигнула голова.
- Да ну?
- Проверь, коль не веришь.
Колька просунул руку в штаны пижамы и убедившись, что действительно уже, рассмеялся.
Горыныч щелкнул пальцами, после чего на одной из дверей ведущих в зал появилась табличка «Синагога», куда сразу же направилась, отделившись от толпы, группа людей в черных костюмах и в широкополых шляпах с пейсами.
Окрыленная Сюзанна тем временем носилась по залу, отдавая распоряжения. Благодаря ее хлопотам живей стали сновать с подносами официанты, пространство под потолком заполнили разноцветные шары, репетируя, замахала букетами массовка, а к сцене подъехала открытая коляска, в которую была запряжена пара украшенных гирляндами пони- черный и белый.
Словно вспомнив что-то, Сюзанна подошла к Кольке.
- Это…- сказала Сюзанна, ткнув пальцем в крестик, висевший поверх пижамы на Колькиной груди.
- Что- это? - поежился Колька, предчувствуя очередной подвох.
- Это надо спрятать под пижаму, а еще лучше совсем убрать. Мы ж в синагогу идем все-таки, «аhув шели». Не в Успенский собор Кремля. Люди будут удивляться, огорчаться, спрашивать.
- Но, как же так… - замялся Колька,- Это все-таки…в том смысле что…
- Да на полчасика же всего, дурачок, - увидев потерянное лицо Кольки, расхохоталась Сюзанна, с удовольствием продемонстрировав Кольке два ряда своих идеальных, как отборный жемчуг, зубок, - Потом опять наденешь, раз тебе так надо. Только на церемонию и все. Мне-то самой вообще фиолетово. Даже во время этого самого, ну ты понял.
В качестве аргумента Сюзанна чувственно провела губами по Колькиной шее.
- Ааа… раз так, тогда ладно. Раз на полчасика только, - успокоился разомлевший Колька и, расстегнув цепочку, засунул крест в карман.
Выйдя из синагоги после церемонии бракосочетания, молодые под аплодисменты зала сделали селфи с пони, оказавшимися при ближайшем рассмотрении единорогами, и поднялись на мраморную сцену. При виде молодоженов средняя голова Горыныча умилилась до такой степени, что приложила к своим глазам батистовый платочек, а растроганная правая, затянувшись беломориной, выпустила изо рта сразу два кольца дыма, соединенных между собой. Наконец Горыныч взмахнул платком и окружающее пространство заполнила композиция Фила Коллинза «Еще один день в раю».
-Танцуют все…- гаркнула проснувшаяся третья голова.
Колька вел Сюзанну в страстном танце, думая только об одном, чтобы этот волшебный сон не закончился слишком рано. Когда он совершал очередное па, из прорехи в кармане Колькиных пижамных штанов выпала маленькая блестящая штучка на серебряной цепочке и, печально звякнув, исчезла в оказавшейся у него под ногами глубокой щели в мраморной плите. Увлеченный своей бурной семейной жизнью Колька этого не заметил.
- Ну теперь-то хоть ты у нас останешься? – хитро улыбаясь, спросила Кольку Сюзанна, прижавшись к нему горячим, пахнущим жасмином и амброзией телом.
- Куда ж я денусь от молодой жены.
- Брешешь?
- Клянусь.
Мелодия вдруг смолкла так резко, словно в распределительном щитке перегорели пробки.
- Он останется с нами, - взвизгнула счастливая Сюзанна, разрывая установившуюся оглушительную тишину, - Он мой.
«Твой- твой, - хихикнул про себя Колька, - Успеть бы только стать им, пока сон не кончился.»
- Он мооой. Запишите его на меня, - никак не могла успокоиться Сюзанна, зайдясь в радостных конвульсиях.
- Конечно, я твой, а ты моя…- сказал довольный Колька, положив Сюзанне руку на бедро, - Пока, как там это... пока сон не разлучит нас.
Сюзанна повернула к Кольке свое лицо, от вида которого он вздрогнул и сглотнул липкий ком. Глаза, а точнее глазницы его молодой жены были холодны и безжизненны, как у мумии. Некогда розовая кожа на мягких девичьих скулах почернела и повисла струпьями. Из приоткрытого, искаженного страшной гримасой рта, мелко дрожа, выполз узкий раздвоенный змеиный язык.
- А с чего ты взял, крошка, что это сон ?..
Тем временем в центре храма "Всех Святых" на двух табуретках стоял обшитый сукном ящик, где в ожидании отпевания съёжилось Колькино тело, безучастно устремив глаза к своду, с изображенными на нем райскими обителями. К стене у входа была прислонена крышка и венок. Колькина супруга Мария, стоя с опухшими глазами у аналоя, выясняла что-то у священника.
Вокруг гроба, тихонько беседуя между собой, суетились две местные старушки в платочках. Одна из них поправляла на Колькином лбу иконку, другая зажигала лампаду.
- Надо же, как вышло, - говорила, горестно качая головой, одна, - Совсем молодой. А тут вот… Говорят, со снотворными не рассчитал. Аллергия оказалась у него... Анфина…Афлани. Шок в общем, говорят, какой-то. Молодую жену оставил. Детей, правда, нет.
- Сейчас, наверное, душа мытарства уже проходит, - покачала головой вторая, - Испытывают его черти на страсти, искушают. Как думаешь, проскочит?
- Пройдет, пройдет, - убежденно сказала первая бабушка, - Хороший был человек, семейный, христианин настоящий. В храм ходил, в поднос тоже клал регулярно. Не сомневайся. Пойдет дальше- не задержится.
- Ну дай-то Бог….