Часть 4, глава 8

 
                Ч У Ж А Я  Б О Л Ь ?

                ВМЕСТО ВАЛЕНТИНОК - ПОХОРОНКИ.
                ДУША - НА НАРАХ.
                ЧУЖАЯ БОЛЬ БУРАВИТ ПЕРЕПОНКИ.
                НЕЧАЯННЫЙ, ЧУДОВИЩНЫЙ ПОДАРОК...

Они собирались долго, и каждый выстаивал в сквере, выдерживая дистанцию и попутно оглядывая окрестности - не появится ли кто подозрительный. Теперь мало кто мог позволить себе роскошь прогуливаться поздно вечером, разве только сысковики. Капризным собакам не повезло с выгуливанием.

 Душный, но довольно просторный подвал, пронизанный водопроводными трубами и многоголосым, органным хором вод, «принадлежал» Тусику Вальницкому, работнику ДЭЗа и «по совместительству» - молодому музыканту Женькиной группы «Перпетуум Башмачникова». Там располагался старый, раздолбанный топчан, несколько самодельных табуреток, чей-то старомодный архивный столик, на нем лежала клеёнка, на клеёнке – бутылка и бумажные стаканчики, на полу – вытертый коврик.
Андрей долго высматривал на улице, и явился через десять минут после остальных.

- А где Котов?

Андрей пожал плечами.

Все молча поздоровались друг с другом за руку.

- Ребята, выпьем, что ли?

- Ты что, Женьку собрался хоронить? – вскинулся Семён Казанов по прозвищу Казанова.

- Сдурел? Что, уже и выпить нельзя без того, чтобы кого-то не схоронить?

- Выходит, нельзя. У нас хоронят гораздо чаще. А тебе пора завязывать с питиём. Рожа опухла.

- Да в клубах паханы и папики без конца наливают, словно лабухам.

- А ты и рад. Женька бы сейчас тебе надраил жопу.
 
- Ребята, не занимайтесь ерундой. Не хватало ещё ссориться. Сём, ты с Гошей свяжешься?

- Свяжусь, о чём разговор. Так я наливаю?

Гаврик Котов возник в дверях, нервно озираясь.

- Гаврик, а ты что топчешься у порога? Бери стакан! Пьём все, за здравие!
Гаврик шагнул в помещение и взял дрожащей рукой стаканчик.

- Стоп! – Андрей сунул свой стаканчик в руку оторопевшему Гордею, и подошёл к Котову, пристально вглядываясь в него, отчего у Гаврика задрожали кончики губ, водка плеснулась на пол, распространяя тошнотворный запах.

- Ну, а ты, Гаврила, ты, лично, за что собираешься пить? Не иначе как за упокой?

- Ты о чём?

- Не догадываешься? Скажи, Гаврила, а зачем ты заходил на Лубянку два дня назад? Поболтать с товарищем Валентином по душам?

Гаврик побелел.

- Ты что, ты что, ты меня подозреваешь? Кто дал тебе право тут распоряжаться?

- Должен же кто-то делать грязную работу. А о подозрении ты сам сказал. Значит, есть, в чём подозревать?

Котов дёрнулся в сторону, но Андрей уже крепко держал его за ворот: - Смотри мне в глаза, падла. Говори перед товарищами, как докатился до жизни такой. Как на духу говори. Кайся. А мы подумаем, что с тобою делать, и когда: сейчас, или погодя?

Гаврик непонимающе уставился на товарищей. Страх сковал его, и он допустил ошибку, принявшись оправдываться.

- Я… не знаю. Я не при чём, - заикаясь, пробормотал он. – Меня просто вызвали… В цензуру. О концертах расспрашивали… Сборник стихов вот мой смотрели, на предмет разрешения… Я ничего такого не говорил. Я не виноват. Они меня вызвали – попробуй не пойти…

Кира тем временем попыталась проникнуть в его сознание, но наткнулась на мощную защиту. Чёрт! Неужели он – спец-агент? Не слишком похоже… Андрей торжествующе посмотрел на неё: убедилась?

Гаврик задёргался, заметался – но кто осудит его? И всё же Киру не оставляло смутное ощущение какой-то неправильности.

Андрей оскалился, крепче стиснул ворот свитера.

- Значит, ты, сукин кот? – и он, не дожидаясь голосования и разрешения ребят, как было заведено, нанёс удар по лицу, потом – удар в живот, потом, когда тот согнулся пополам – ногой по ногам. Что-то хрустнуло, Гаврик кулём свалился на затёртый коврик и заныл, захлюпал, застонал.

Все ошарашено молчали, не зная, как поступить дальше.

- Какой же ты гад! – Кира засыпала Андрея импульсами, но тот в ярости словно и не чувствовал её ударов.

- Андрей, не надо! Нельзя так, это самосуд! – вскрикнула Кира и вцепилась в Андрея сзади. Её оттащили Гордей и Казанова, но она стряхнула их. Гордей споткнулся и упал на четвереньки, Казанова выстоял, продолжая цепляться за её рукав.

- А кто, кроме нас, его осудит? – прорычал Андрей, - В Муз-союзе он теперь в героях ходить будет, ему поп-папики спасибо скажут – как же, расчистил дорогу государственной музыке!

- Андрей, угомонись, возьми себя в руки, можно ведь иначе. У него семья большая, племянники.

- А у нас – нет? Ты понимаешь, что теперь остальных потащат следом, по тому же этапу? Что он тебя подставил? А тебе не спустят, печать инмирности – отягчающее обстоятельство!

- Что изменится с того, что ты его изобьёшь?

- Душу отведу! – процедил Андрей, медленно краснея, его руки дрожали.

- Ребята, вы что, все озверели? Что ж вы стоите истуканами? Что с вами случилось? Очнитесь! Хотите сравняться с этими уродами? Вы всегда ведь обходились без мордобоя – что же теперь, мне драку устраивать?

Ребята вяло зашевелились.

- Андрей, может, не стоит? – неуверенно проговорил Гордей. – Надо Зверевцев подключить. Пошли его на хрен. Вышвырни отсюда.

Кира упрямо стиснула зубы и снова бросилась к застонавшему Гаврику, но теперь Костя неожиданно цепко схватил её за руку: - Куда? Он же твоего отца продал! Пусть получит.

- Отец жив!

- Его убьют там!

- А твоя совесть будет чиста, если сейчас, на твоих глазах, убьют невиновного?

- Он предатель! – крикнул Костя, и голос его сорвался, губы задрожали. Кира обняла брата. Затем попыталась оторваться от него: – Ты сначала выясни, в чём его предательство? Это что же такое нужно было сказать, наговорить, злое, гадкое, подлое, в чём уличить, чтобы так вот пришли и забрали? Костик, объясни, я не понимаю!

Костя вцепился в её плечи намертво, то ли и впрямь не хотел спасать Котова, то ли желая заглушить собственный страх.

- Хватит! Разнимите же их! – Кира схватилась за голову, - Ребята, что же вы? Позволяете одному психопату командовать? Вы же – одна команда, не кладите камень на душу. О Боги! Я сама не понимаю, почему до сих пор не превратила вас всех в камень!

Казанова и Гордей отшатнулись в испуге, но Андрей лишь криво усмехнулся: - Я – психопат. Пусть так. А он получил по заслугам, только и всего! – бросил он и снова рывком поднял Котова за шиворот. Ноги у того подгибались, изо рта и носа текла кровь, из глаз - слёзы.

- Знаешь, падла, как бьют в Сыске? Знаешь, что Башмачникову достанется? Тебе такое не приснится. Считай, что моя рука тебя погладила!

- Я ничего… такого… ничего… - с трудом прошептал Гаврик, глотая кровь и слёзы.

- За «ничего такого» медали дают и денежные премии. На суд ты не явишься. Ясно? Моего брата Кирюху дверью железной били. Почки отшибли, на месте умер! – и Андрей, багровый от ярости, неожиданно для всех, вновь нанёс несколько страшных ударов прежде, чем Казанова и Гордей справились с оторопью и бросились к Андрею, заломили ему руки за спину, повалили на бетонный пол. Он бешено сопротивлялся.

Откуда у Андрея взялась такая сила, и зачем надо было её применять сейчас к маленькому, мягкотелому Котову, никто не мог понять. Котов даже не мог закричать – он давился и захлёбывался криком. Перекошенное лицо его было страшным. Но Андрей не отказал себе в удовольствии пнуть его ногой под рёбра ещё раз, и только после этого позволил себя оттащить.
 
Все спорные вопросы всегда решались иначе, мирно. Если надо наказать – наказывали отлучением и презрением. Но случилось нечто из ряда вон – взяли в Сыскное их лидера и друга, прекрасного человека и отличного музыканта Женьку Башмачникова. Ни за что, ни про что, просто за то, что честен, что поддерживал друзей в сложное время и не давал унывать. Их Женька! Сколько лет они вместе, сколько квартирников собирали – уже не сосчитать, и никто не продал, хотя переговорено было много всякого. А теперь вот…

Кира, вырвавшись из отчаянной хватки Кости, тоже бросилась к Гаврику слишком поздно, проклиная себя за то, что действенно не вмешалась с самого начала, а пыталась увещевать. Не тот случай. Каково государство – таковы и граждане. Если вокруг плюют на этику, то и ей положено. Наплевать. Она схватила безвольную руку, щупая пульс, затем перевела ладонь на шею, к сонной артерии, и беспомощно обернулась  к Косте. Она видела более серьёзные травмы и побои, от которых не умирали.

 А Гаврик был мёртв. И, похоже, от самого последнего, прицельного удара ногой, угодившего в сердце. Даже она была бессильна вдохнуть в него жизнь, чтобы узнать правду, задать один-единственный вопрос: зачем?

По наружной решётке, которой было забрано окно, стукнули пять раз с интервалом в три секунды. И через минуту – ещё раз. Это было предупреждение о том, что со стороны площади Новейшего Президента Валентина Первозванного движется ночной Патруль, и пора разбегаться, либо гасить свет и затаиваться на неопределённый срок.

- Лучше всем разойтись, - бросил успокоившийся Андрей. Он уже взял себя в руки, и не желал упускать инициативы. – Сёма останется дежурить вместе с Тусей, подвальчик – почистить. Гордик, нужно убрать Котова отсюда, оттащить как можно дальше. Лучше – в лес. Да не спите вы снова! В ковёр завёртывай! Кира, уходи первая, побыстрее, Костю уведи, его беречь надо.

- Сволочь ты, Андрюха! Думаешь, мы тебя командиром признаем? Ты всех под монастырь подвёл! Ребята, его нельзя отпускать! Вы свидетели! Он же всех заложит! Ему как с гуся вода будет – а мы? Стой! Хватайте его!

Но никто не успел схватить Андрея. Он попятился, метнулся к двери, выскочил вон – только его и видели.

- Я думала, мы обсудим всё, спокойно, как папу вытащить, а мы побоище устроили, - прошептала Кира беспомощно и вдруг разрыдалась. Костик схватил Киру и поволок к двери, но ещё долго оглядывался на Гаврика, завёрнутого в грязный ковёр…

…Прошмыгнув вдоль неосвещённого проулка, стараясь не задеть бутылки и пластиковые упаковки, издающие оглушительный, скрежещущий звук, они рассеивались по ночному району, стараясь не сталкиваться со случайными прохожими, зазевавшимися собачниками и разведчиками Патруля, неспешным, неслышным шагом прочёсывающим район. До сих пор случались прорывы Пространства, до сих пор люди делали попытки уйти в Иномирье, исчезали без следа, только удавалось это всё реже и реже.

Кира с Костей вслед за Тарасиком окольными путями вышли к его «Москвичу», стоящему во дворе, настороженному и готовому сорваться с места. До дома ехали в полном молчании. Все волновались за Сашу. Но Саша была на месте. Одетая, отсутствующая, с потухшим взглядом.

- Думаю, они теперь пойдут по всем знакомым, – рассудил Тарасик. – Сюда нельзя возвращаться. Вы под колпаком. У вас есть родственники или друзья в провинции? Надо переждать подальше от города. В области люди поспокойнее, не такие рьяные в иске.

- Только подруга, - неуверенно сказала Саша. Задумалась. – Она теперь подолгу живёт на даче. Плохо Москву переносит.

- Хотел бы я знать, как её иначе переносить. Может, уши заткнуть и глаза завязать, а язык – пришпилить к пятке…

…Они сидели на кухне, за столом со стылым чаем. Тарасик заметно нервничал, но держался. Всем отчаянно не хватало Евгения. Всех отягощало видение недавнего происшествия.

- Какая дикая глупость, Костя, мне ужасно думать, что ты был заодно с ними, - сказала Кира с горечью.

Костя тоже выглядел подавленным.

- Да что на Андрея нашло, никогда таким его не видел. Несколько авторитарный, да, всегда таким был, но в боссы не вылезал. Отличный гитарист и электронщик, папа говорил сколько раз, что ему с ним повезло, такого музыканта – поискать!
- Сорвался - так нынче все нервные. Костя, прости меня, что тебе пришлось такое вынести. Это всё я виновата. Могла удержать. Не получилось. Затмение нашло.

- Ладно, ерунду не болтай.

- У тебя девочка есть, скажи честно?

- Есть. Наташа, домристка с параллельного. Руки – золото, Саныч говорит, «золотую дробь рассыпает».

- Мама её знает?

- Близко – нет, один раз только видела, когда на день рождения ребят приглашал.

- Что ж не спешил познакомить? Боялся, что не примут?

- Да нет, что ты, мама – лёгкий человек, да и папа – тоже. Они примут. Наташка – она такая забавная. Болтушка. Фантазёрка. Как начнёт сочинять, остановиться не может. Когда на домре играет – тоже так и кажется, что рассказывает длинную и затейливую сказку.

- Она что, и в постели будет сказки рассказывать? Длинные? – встрял Макс.

- Нет, конечно, нет, - поспешил заверить Костя.

- А ты откуда знаешь? Спал с ней?

- Почему бы и нет? Я что, на евнуха похож? – обиделся Костя.

- А я вот – ни с кем не спала, - сказала Кира.

- Даже жениха нет?

Кира покачала головой: - Насмотрелась на брата. Скучно стало.

- Хорошее дело скучным не бывает. А у него что, на каждом посту – по невесте? – заинтересовался Макс.

- Вроде того. Он же правитель, ему по рангу положено.

- Хорошо живёте. Мне бы к вам – уж я бы развернулся!

- Ребята, чаю попьёте? Уже заварила свежий, неизвестно, когда ещё попьём «Липтон», - Саша вошла в комнату, поставила на стол яркий подносик с чайником, чашками и сахарницей. «Как ей удаётся держаться – уму непостижимо!» - подумала Кира.

Хитрющий Макс с заговорщицким видом вытащил из кармана горсть конфет.

- Спасибо, Максик. Жаль, что конфетами жизнь не подсластишь. Как же нам теперь быть, как быть? – Саша пригорюнилась, подпёрла ладонью щёку. – Нехорошо это. Не по чести, не по достоинству людскому. Что им нужно от нас?

- Думаю, что догадываюсь, - тихо сказал Макс. – Чуют они что-то, ведь Евгений в Инмир как к себе домой захаживал, печать на нём лежит. И архивы наверняка сохранились, секретные – у моего отчима картотека была гигантская, почти на каждого ушедшего, с подробнейшим досье – это ещё когда Земля открыта была, и люди туда-сюда сновали. Отчим её берёг, как зеницу ока. Иногда удавалось кого-нибудь подоить. Думаю, главная опасность Киру подстерегает. Она вокруг себя что-то такое сеет, что на всех отблеск накладывает.

- Как перламутровая помада! – скривилась Кира.

- Кроме шуток. Спрятаться нужно тебе. Если ваши эти дозорные тебя схватят – не уйдёшь. Остальным – рикошетом достаётся. Даже я им не нужен сам по себе. Пустышка. А ты – золотая гусыня. Завязнешь.

- Откуда ты знаешь?

- А кто называл меня ушлым-дошлым?

- Верно, называла. Но здесь ты ошибся. Уйду и от них, Макс. Этот экстрим по мне. А родных-то вот не бросишь, нет.

- Что же делать? Как быть? Может, совсем уйдёшь, Кирочка? Спасёшься хоть ты?

- Уйду. А ты останешься? И Костя? И отец? На растерзание? Вас из-за меня измордуют, а я наслаждаться жизнью буду?

- Буду прошения подавать. Собакой буду горло рвать, буду выть, если надо – ползать стану, но не отлипну. В газеты писать начну. Свяжусь с сильными, со слабыми, с всякими. Найду поддержку. Революцию подниму!  Женю отпустят – и тогда уедем к бабушке, под Саратов. Пусть там голодно, зато сажать некуда, всё развалилось.

- Революцию будешь поднимать в женской колонии, Саша. Предположим, я отца вытащу. Сможет ли он выдержать переход в Иномирье? Ведь ему в своё время запретили это, после комы, верно, Саша? – Кира взглянула Александре прямо в глаза. Саша почему-то смутилась. Повисло неловкое молчание.

- Что же ты молчишь? Ответь, Саша, я пойму, осуждать не стану. Костя тоже знать должен. Ведь та давняя справка – липовая, да? Отец здоров, он только думал, что нельзя переходить, что сердце не выдержит тоннельных импульсов, да? Так?

- Так, Кира, - тихо призналась Саша. – Я удержать его хотела. Потерять боялась. Он же, как безумный, к вам рвался, бредил, что вам плохо, что вам помощь требуется. Он в таком состоянии был, что не посмотрел бы, что мне плохо, ушёл бы снова. А я любила его, очень, и люблю, и буду любить, - Саша заплакала. – Я и сейчас боюсь, что… что там он вспомнит прежнюю жизнь, и… изменится! Что его украдут!

Кира погладила её по коротким волосам, тронутым ранней сединой.

- Не плачь, всё в порядке: отец жив и здоров, у мамы есть муж, которого она любит, а папа любит тебя. Мы уйдём. Мы спасёмся. Всё будет замечательно. Ты мне веришь, да?

- Вопрос в другом, - вдруг подал голос Костя. Он волновался, голос дрожал, но он быстро взял себя в руки. – Уйти, раз ты это умеешь, несложно. Но ты не ставишь вопрос – а захочет ли отец уходить?

- Костя, ну что ты говоришь! – вскинулась Саша. – Разговор идёт о жизни и смерти!

- Разговор идёт о смысле этой самой жизни. Для отца он – в музыке, в его деле, его песнях, друзьях, слушателях. Ты уверена, что он захочет уйти и бросить всё? У него здесь колоссальный музыкальный архив – ты не подумала? Новые проекты, приглашения! Его музыка не умерла, она существует по-прежнему, пусть наполовину в подполье, и его фанаты живы. Его любят, его не бросят. Ребята сейчас начнут хлопотать, Зверевцы возьмутся, Андрей уже хлопочет. И – сбегать? Трусливо?

- Ты не трус, Костя, я вижу. И я тоже. И ещё - я всегда поступала по-своему. Давай спросим у отца. Но для этого я сначала вытащу его из тюрьмы - пока не забили до смерти. И об этом у тебя спрашивать не стану! – голос Киры яростно зазвенел. Костя вскочил.

- Ребята, не надо ссориться, - вступил Макс. -  Не время. И не место. Кира дело говорит. Верьте ей.

- Да кто ссорится? – смягчилась Кира. – Костя, сядь, братик. Ты увидишь, в Инмире есть всё. И музыка, и поэзия, и их почитатели, и, главное - счастливые люди. Ну, а не понравится – выпровожу назад. А теперь – срочно одеваемся и уезжаем.

- Куда?

- Куда угодно. Прочь из города. Где аура легче и прозрачнее. Не в эту же квартиру я его втаскивать буду, как вы думаете? Теперь любой московской квартире нет доверия. Ненадёжное укрытие. Да и подводить Тарасика нельзя. Он и так рискует.

Затрезвонил телефон, и все подскочили. Долго думали, подходить или нет. Наконец Тарасик нерешительно снял трубку.

- Алё? Да? – он позеленел, трубка заходила ходуном. – Спасибо. Ага. Целую… - Прыгающая трубка вернулась на место подчёркнуто нежно.

- Что? Что такое?

- Женина квартира опечатана. У подъезда дежурят. В штатском. Сысковики… Могут скоро с щупами по району пойти. Наверняка пойдут. Может, уже… Теперь известно наверняка, что Женя с пришлыми связан. Может, кто сообщил, может, сами разнюхали, а, может, и сам… - Тарасик не договорил, всё было понятно без лишних слов.

Одевались молча, дрожа от страха и тревоги, у Кости клацали зубы. На улицу выходили напряжённые до истерики. Моросил мелкий дождь, накрывая город серой пеленой смога.

У Тарасика тряслись руки, он завёл машину лишь с третьего раза.

- На какой вокзал? – хриплым шёпотом бросил он.

- На Савёловский, - мёртвым голосом произнесла Александра, кутаясь в старый плед, валяющийся на сиденье. Она сидела впереди, рядом с Тарасиком. Макс и Костя сидели сзади, с двух сторон сжимая Киру, словно они могли её укрыть от беды и посторонних глаз. Ведь теперь все надежды были на неё…

…
Кира обняла Тарасика, заглянула в глаза.

- Тарасик, ты спас нам жизнь. Ты – самый верный друг. Ты столько сделал, что другим не снилось. Что для тебя сделать, для твоей безопасности?

- Ничего особенного, просто помог другу, - смутился Тарасик. – И потом, у меня подружка в Госструктуре, Машка о ней не знает. Поможет в случае чего. Мне главное – чтобы Женька спасся. И мои домашние не узнали, - в голосе Тарасика не было уверенности в могущественности своей тайной пассии, но и сожаления о помощи другу – тоже.

Кира трижды крепко поцеловала Тарасика, стирая с него свой собственный серебристый отпечаток, а также разгоняя и рассеивая в Пространстве мёртвые серые и зараженные чёрным недугом волны, тянущие к нему цепкие, вёрткие щупальца. Увы, пройдёт не так много времени – и они опять соберутся воедино, сгустятся, но беглецов уже не будет на Земле.