В конце XIX века Ницше сказал нечто новое, дерзкое и чарующее своей страстью. Но это было вовсе не ново. Ницше не сказал ни одного нового слова, просто мир забыл свою первобытную страсть, просто человек утратил свою истинную первичную человеческую страсть, силу, смелость, чистоту и достоинство. Ницше только повторил непосредственные чувства полного энергии человека, увидевшего этот мир и осознавшего всю его бренность. Ницше только повторил тот пафос, который излучало сердце человека. ещё не погрузившегося в болото энтропии, деградации и упадка. Он только воскресил ту поэзию, которая на золотых крыльях парила среди звёзд, не догадываясь об инволюции. Ницше только воскресил аристократизм чувства и мысли в эпоху нарождающегося и набирающего обороты плебейского демократизма («А демократия хуже всех, ибо что такое демократия (на деле) – как не аристократия негодяев?» Джордж Гордон Байрон «Мой словарь») – этого левиафана, уже пожирающего человека и его богоподобность.
Ко времени Ницше человек уже стал забывать слова «человек» и «красота», и их нужно было реанимировать. Ко времени Ницше человек забыл также слово «неравенство». Страшная тенденция уравнять всех начинала своё смертоносное шествие.
Править должна Красота! Так говорили древние эллины. Архаические эллины до времён Сократа. И Ницше только повторил их. Всё уродливое и ничтожное тоже имеет право на существование, но оно не имеет права на властвование – так говорили и поступали древние эллины. Архаические эллины до времён Сократа. И Ницше только повторил их. И в этом его величайшая заслуга. Он поднял знамя истинного (а не рисованного) аристократизма в эпоху тотального плебейства (и эта эпоха не только продолжается, но ещё и не достигла своего апогея). И удержал его.