До меня, наконец-то, стало доходить, как произошла деградация европейского ( и американского) искусства и нашего с вами тоже.
Дело в том, что лет в 20 лет я прочитала "Игру в классики" Кортасара и все эти годы мечтала написать что- нибудь в этом духе. Я долго с этим разбиралась и наконец-то поняла, как во Франции сделали попытку сломать Кортасара, он поддался, но потом отошел от этих игрищ деконструкторов.
Сейчас я вам все объясню.
Дело в том, что романтизм в сущности - это последнее течение, которое имеет чёткие черты и временные рамки. Но и романтизм сам по себе - это художественная нестабильность. Просвещение перегрело европейцам разум, и романтизм был живой реакцией на абсолют рацио. Но и романтизм был порочен, так как работал с мистикой, чёрной стороной Бытия. Возник в пику Просвещению и его плодам как культ чувства и природы. Европа стала метаться от рациональности к чувственности, и это уже плохо. Все раздваивалось и теряло цельность.
О ущербности новой поэзии в Европе не писал только ленивый: и Шиллер, и Шатобриан...
Потом они поняли, что со всеми этими страданиями юного Вертера надо прекратить, бедняга Гельдерлин уже сошёл с ума, и их опять качнуло.
Теперь нужен был мост, и его создал постромантизм и неоромантизм. А неоромантизм некоторые уже рассматривают как начало модерна.
То есть уже нет никакой конкретики. Все размыто.
Потом приходят все эти дада, сюрреалисты вместе с Бретоном, который в нашей любимой рубрике # внезапно вдруг оказывается с Троцким в Мексике и вместе они пытаются работать над новым манифестом. Чтобы подставить Диего Риверу и Фриду, которые вообще ничего не понимали, где Сталин и СССР, а где Троцкий- глобалист, Андрюша Бретон, уже в Париже намяукавшись на перфомансах, пытается пристегнуть Кало к сюрреализму. А на Диего свалить написание манифеста нового искусства. Он уже много чего сделал и теперь ему надо запачкать фронтменов латиноамериканского континента. Но Лео убили, и как я понимаю, Диего с Фридой смутно стали что-то такое понимать.
А во Франции началась Деконструкция.
Жан Кокто в эти игры не играл. Он оказался в этом смысле молодцом.
И тут приезжает из Аргентины красивый Хулио, к тому же уже очень хорошо написавший роман на аргентинском материале. Он блестящий переводчик и готов войти в круг писателей.
Тут ему приходится выбирать: либо ты новый романист, либо ты никто. Деньги, слава, девочки, если ты выбираешь первое.
Хулио был очень умен. Он уже перевёл По и объездил полмира. И он говорит: ребята, я с вами. И начал принимать их правила игры. И написал в предисловии к "Классикам" дегенеративное начало: руководство, схему, как читать книгу. Сам же роман написан блестяще без всяких закидонов! Мало этого, Кортасар грумится над всеми этими экспериментами в музыке, потому что французский массолит он критиковать не может.
И тут появляется совершенно гениальный образ бездарной пианистки Берт Трепа, которая работает в жанре вещего синкретизма.
" Ему нравились марионетки и автоматы, и он ожидал любых чудес от вещего синкретизма. Берт Трепа еще раз взглянула на публику, ее круглое, словно запорошенное мукой лицо, казалось, вдруг вобрало в себя все лунные грехи, а ядовито-красный рот-вишня растянулся египетским челном. И вот она уже снова в профиль, крохотный нос, точно клюв попугая, уставился в клавиши, а руки легли на клавиатуру — от до до си — двумя сумочками из мятой замши. Зазвучали тридцать два аккорда первого из трех прерывистых движений. Между первым и вторым аккордом — пять секунд, между вторым и третьим — пятнадцать. На пятнадцатом аккорде Роз Боб указала паузу в двадцать пять секунд".
Но это ещё не все. Индустрия не может выпустить Кортасара, он же уже её. И ему просто приходиться писать "Модель для сборки". Сам Кортасар ненавидел эту книгу, она его изумучила, он её еле дописал.
Ну, а после развала СССР вещий синкретизм и всякие там " путешествия на край ночи", селиновские экскременты с рваным сознанием авторов-нетвойняшек и обесцененной лексикой обильными кладками пошли на наш книжный рынок.