Дела... давно минувших дней Ирон. фэнтези. Рассказ

               
И  вот  снова,  невзирая  на  позднее  время,  мой  неугомонный,  и взбалмошный  престарелый  сосед,  и  друг,  Фёдор  Иванович,  48  годов    проработавший  народным  судьёй,  нёсся  ко  мне.  Ну,  конечно  же,  из-за   неожиданно  возникшей  очередной  весьма  «интереснейшей  идеи»  в  его  96-летней  немолодой  головушке,  потребовавшей  немедленного  обсуждения.
 
И  желая  срочно  уточнить  все  неясные  детали  вдвоём,  для  чего  он  вечером    бурей  прямо-таки  ворвался  в  мои  покои.  А  чтобы  отрезать   "мой  путь  к  отступлению",  так  как  я  попросил оставить  его  новую  идею  до  завтра.
                                Но  он  заблаговременно  предпринял  средство  мудрое  и   наступательное,  коим,  хитрец  старый,  намеревался  сходу  побудить  меня  к  действию: спешно  бросить  своё  дело,  и  начать  обдумывать  идею  его! 
                                И  сей  прожжённый  стратег,  дабы  сразу,  без  излишних  уговоров  отвлечь  меня  от  собственного  спешного  дела,  в  вытянутой  руке  крепко  сжимал  нечто  принесённое,  и  очень  важное  и,  конечно,  дорогое  для  нас  обоих.
Да!  Чтобы  мной  на  свету  был  сразу  же  замечен  завлекательный  стимул,  от  коего  отказаться  нам,  друзьям,  попросту  невозможно – бутылку      крепчайшего  самогона,  который  он  только  что  с п е ц и а л ь н о  «нагнал»  для  решения  назревшего,  видать,  и  впрямь  серьёзного,  вопроса.
   
А  дабы  скорее  взяться  за  осуществление  идеи  вдвоём,  сосед  по  своей  всегдашней  старческой  торопливости,  нужнейшую  жидкость  в  стеклянной  ёмкости,  которая  обычно  помогала  ускорить  стимуляцию  мозговой  деятельности,  в  спешке  была  заткнута  дедом  Фёдором  наспех  скрученной  им  из  обычной  газеты  «пробкой», чтобы  она  не  пролилась.
 
А  вопрос,  на  который  случайно  наткнулся  Фёдор  Иванович,  был  и  на  самом  деле  исторический,  к  тому  же,  необычайно  интересный,  только  вот  разрешать  его  предпочтительнее  было  бы  не  нам,  почти  что  профанам  в  оном  вопросе,  а  более  компетентным,  специалистам,  в  чём  я,  было,  попытался  переубедить  спешащего,  как  на  пожар,  деда  Фёдора.  Но  усилия  мои,  как  обычно  и  всегда,  снова  оказались  тщетными.
 
Он,  давно  взбаламученный  возникшим  новым  «делом»,  умело,  и быстро,  профессионально  чётко,  уже  разливал  тонизирующий  напиток  по  стопочкам.  И,  не  расслышав  мои  слова  «ямщик,  не  гони  лошадей!»,  или   просто  сделав  вид,  что  не  расслышал,  и  скоренько  наливая,  заставил    нас  жахнуть  почти  подряд  и  «по  третьей»,  как  нами  оное  обычно  и  практиковалось.  Но  зато  после  неё  заждавшийся  Фёдор  Иванович  сразу    приступил  к  пояснению  настоящего,  и  впрямь  важнейшего, «дела»  поэта.

Напыщенно  помянув  имя  великого  русского  поэта  А.С. Пушкина,  и  став  для  чего-то  по  стойке  «смирно»,  сосед  с  пафосом,  и  медленно,  Как  вдруг  остановив  речь,  он  прямо-таки  ввинтился  в  меня  загадочным  взглядом  и  спросил,  мол,  а  уловил  ли  я  в  оных  двух  известных  многим   фразах  поэта  нечто  экстраординарное  и  таинственное?!
   
Но  после  моего  предельно  честного  ответа  ему,  что  после  сиих  двух  и  впрямь  славных  фразах  поэта,  далее  обычно  следует  сказка,  и  она  помогает  усыпить  лежащего  ребёнка,  готовящегося  ко  сну,  дед  Фёдор  отчего-то  расстроился. По  скорбно  вытянувшейся  и  опечаленной  физиономии  его,  я  понял  лишь  одно: видать,  совсем  и  не  то  сморозил  я… Поэтому  сконфузившийся  от  моего  несуразного,  не  понравившегося    ему  чем-то  ответа,  Фёдор  Иванович,  скривился  лицом  ещё  больше...

Он  недовольно  высоко  вздёрнул  вверх левую  бровь  и  удивлённо,    и  тягостно  спросил: «И  это  всё,  что  ты,  мой  умный  друг-доктор  понял  из  двух  загадочных  фраз  мудрого  поэта?!  Однако  не  ожидал  от  тебя…»
И  хотя  мне  ахнуло  уже  68,  старый  сосед  угрюмо  так  промолвил: «Эх,  молодёжь,  ё-моё…Ну,  коли  ты  только  эдак  и  понял,  тогда  слушай  сюда.  Если  бы  в  русских  лицеях  в  те  времена  лучше  бы  преподавали  юриспруденцию, то  Александр  Пушкин  остерёгся  бы  столь  неосторожно  написать  первую  фразу,  ставшую  сразу  же  подозрительной  для  умных  царских  цензоров  всего  из-за  одного  слова!  И  ведь  самого  первого!

Да-да,  господин  Виктор,  друг  мой…  И  это  слово - ««д е л а»!  К  тому  же,  написал  его  мудрый  поэт  с п е ц и а л ь н о  поставив  «дела»  с л о в о м  самым  п е р в ы м,  да,  ещё  и  с  «большой»  буквы!  А  чтобы  не  менее  умный  государственный  цензор,  (и  именно  граф  Бенкендорф!),  прочитав  его,  должен  был  бы  непременно  задуматься:  а  для  чего  столь  серьёзное,  деловое  слово  применено  во  вступительном  слове … к  всего-то  лишь  ведь  детской  сказочке?
 
Что?  Почему  не  стал  настолько  известный,  грамотный  и  умный  поэт,  стоящий  на  особом  учёте  у  самого  начальника  сыскного  отделения 111,  графа  Бенкендорфа,  который  читал,  рецензируя  абсолютно  все  творения  поэта  Пушкина,  и  в  письменных  донесениях  докладывая  о  них  императору  Николаю 1,  поменять  «пахнущее  прокурором»  слово  «дела»,  на  какое-нибудь  любое  не  подозрительное  слово-синоним?!
 
Например,  вместо  «дела»  давно  минувших  дней»,  можно  было  бы  написать  и  «события»  давно  минувших  дней»?  Правильно  же?  Тем  более  что  и  впрямь  все  заведённые  «дела»  на  недовольных  царизмом  поэтов  и  писателей  хранились  в  органах  тайного  политического  сыска?
 
Поэтому  поэт  размышлял.  Хотя  времени  со  дня  взятия  его  под  гласное  наблюдение  «минуло»  довольно  много  лет,  и  ссылкой  царя  он  наказан, а  за  ним  ничего  крамольного  у  сыска  давно  нет,  то  не  пора  ли  уже  этому  назойливому  Бенкендорфу  снять  с  него  подозрения,  доложить  императору,  и  сдать  его  «дело»  в  архив?  Как  упоминалось  выше,  шеф  жандармов  внимательнейшим  образом  анализирует  все  сочинения  поэта?
   
Но  поэт  Пушкин,  конечно,  не  мог  вот  так  прямо,  без  обиняков,    спросить  об  этом  у  «графа  Бенкендорфа»,  являвшегося  самым  грозным, строжайшим  цензором,  и  поэтому  он  просто  обязан  был  понять  вполне    о ч е в и д н ы й  намёк  поэта  в  настолько  серьёзном  слове,  как  «дела»?  Ведь  у  начальника  политического  сыска  России  подобных  «дел»  этих  ох,  как  немало  по  стране?  Но  «дело»-то  поэта  Пушкина  не  пора  ли  бы    уже  и  в  самом  деле  превратить  в  «дела  давно  минувших дней»,  а  затем  превратить  в  им  же  предложенную,  вторую  фразу, -  в  «преданья  старины  глубокой»,  так  как  за  поэтом  А.С. Пушкиным  давно  ничего  предосудительного  нет,  проверены  все  его  творения?!
   
И  слово  «дела»,  явно  намекающее  на  желание  поэта  быть  прощённым  самим  императором,  мудрый  Бенкендорф  должен  был  бы  давно  уже  понять?!  Ведь  лукавый  поэт,  скорее  всего,  с п е ц и а л ь н о  и  написал: «Дела  давно  минувших  дней,  преданья  старины  глубокой»,  чтобы  Бенкендорф,  шеф  жандармов, клюнул  на  это,  и  решился  бы,  похлопотал,  ходатайствуя  перед  Самодержцем  о  помиловании  исправившегося  поэта  А.С. Пушкина?  А  почему  бы  и  нет,  Виктор  Владимирович?!
 
И  Фёдор  Иванович  спросил.  Вот  как  лично  я,  военный  доктор,    предполагаю?  Где  можно  бы  разузнать,  сколько,  конкретно,  времени,  хранились  всё  эти  «дела»  давно  минувших  дней»  на  вольнодумцев  писателей-поэтов  в  царские  времена?  И  можно  ли  в  архив  заглянуть?
 
И  произнёсший  всё  это  на  одном  дыхании  Фёдор  Иванович,  видать,  приустав  от  длинной  тирады,  с  откровенной  надеждой  воззрился  на  меня,  ожидая  от  меня,  видимо,  настоящего  фурора.  А  мне  в  душе  было  откровенно  жаль  ведь  и  вправду  взявшегося  точно  не  за  своё  дело  чересчур  уж  напористого  молодца  старого  судью,  просто  никак  не  желающего  поддаться  возрастному  склерозу!
 
Ну,  кому  сейчас,  в  компьютерное  время,  когда  идёт  ещё  и  СВО,  нужны  его,  хотя,  конечно,  и  интересные  изыскания,  и  кому,  и  какую  они  пользу конкретную  принесут?  Но  чтобы  сильно  не  расстраивать  перед  сном  воодушевившегося  не  на  шутку  Фёдора  Ивановича,  страстно  желающего  подтвердить  свою  версию  о  «делах»,  и  собирался  ли  граф  Бенкендорф  и  вправду  похлопотать  за  Пушкина?  И  я  пообещал  завтра  же  попытаться  узнать  «кое  у  кого»,  и  непременно  доложить  ему  по  полной  форме.