Ту зиму 1987 года все называли одной из самых холодных в Петербурге (тогда еще – Ленинграде), мороз со всей страстью ударил до минус сорока, в городе практически не ходил транспорт, страшной силы ледяной ветер сбивал с ног, колкая метель била в глаза, и, казалось, что земля остыла изнутри и вот-вот начнется конец света.
Именно в эту зиму, в один из самых ее холодных дней, я, школьница, уезжала от бабули из Питера в Москву. Нагруженная сумками, очень-очень долго, засыпаемая злой метелью, ждала автобуса до вокзала на остановке, потом еле-еле передвигаясь под ураганным ветром, короткими перебежками, подволакивая сумки с вареньями и соленьями от бабули, добралась до здания Московского вокзала.
Я никогда не видела здесь столько людей, хотя ездила в Ленинград по пять раз в год.
Казалось, отменили вообще все поезда разом. Вокзальное радио оглохло, охрипло, сошло с ума и замерзло одновременно – не было слышно вообще ничего, толпа людей с чемоданами, баулами, сумками и котомками бросалась к громкоговорителю в надежде услышать хоть что-то членораздельное. Почти все поезда отменялись и переносили отправление, понять, с какой платформы уходит твой поезд, было совершенно невозможно. Было стойкое ощущение, что пассажиры здесь заморожены навеки. Табло припадочно мигало, выплевывая информацию, и тут же гасло, чтобы через секунду выдать другую. Жуткий хаос, миллион растерянных людей и все больше нарастающая паника – вот что врезалось мне в память о том отъезде в Москву.
Мой поезд должен был отправляться где-то около одиннадцати, но прошел слух, что лопнули рельсы, и перепутались все пути. Наконец, агонизирующее табло выдало информацию, что поезд отправляется со второго пути. Три раза переспросив у других пассажиров, я, проклиная бабулины банки, бросилась на обледеневший перрон и стала проталкивать свой багаж к нужному вагону. Ветер продувал насквозь и сбивал с ног, стыли даже кости, метель слепила глаза, сквозь нее я с трудом увидела направление – «Ленинград-Москва». Снег забивался под воротник и в рукава, лицо и руки онемели от сорокаградусного мороза. Добравшись до своего вагона, я беззвучно плакала – не чувствовала ни ног, ни рук. Деревянными пальцами из последних сил протянула обледеневшей, занесенной снегом проводнице, билет.
– Девушка, это не ваш поезд, – прокричала она сквозь метель и ветер, – ваш на третьем пути!
У меня внутри все оборвалось. Я поняла, что даже под угрозой расстрела, я не смогу добраться до третьего пути.
– Дорогая, я не могу, я не дойду! Пустите меня к вам, умоляю!¬ – прокричала я.
– Да блин, я бы с радостью, но я не могу! У меня все места заняты, беги, успеешь еще!
– Я не могу, я насквозь промерзла! – плакала я, и обжигающие слезы мгновенно замерзали на лице.
– Дочка, блин, но я правда не могу! Ну давай попробуй! Вставай же, ну! – она тоже почти плакала. Было видно, что она искренне хотела помочь, но не было возможности.
Я села на чемодан в окружении сумок, и решила умереть от обморожения прямо здесь, метель издевательски бесконечно швыряла мне в лицо колючие пригоршни острой крупы. Такого страшного ощущения безысходности и бессилия я еще не испытывала никогда! Перрон постепенно пустел, а меня все больше и больше заносило снегом.
– Какой поезд? Какой путь? – словно сквозь сон услышала я.
– Эй, друг! Вот еще такая же потеряшка, сидит, замерзает, жалко до слез девку, забери, сможешь? ¬– проводница указывала кому-то на меня, но это было не точно, я ничего не соображала от холода.
Вдруг я ощутила явный пинок и открыла глаза. Передо мной стоял мужик и что-то у меня спрашивал, слышать и говорить я уже не могла. Он вытащил из моих замерзших рук билет, бросил за спину мой чемодан, схватил в одну руку сумки, второй довольно грубо схватил меня и потащил куда-то.
– Давай еще немного, ну! Помоги же мне, шевели поршнями! – орал он.
– Я стараюсь, правда! – рыдала я.
Мы бежали (точнее, он бежал и тащил меня, как кулек) на другой путь, впихнул в последний вагон уже практически отходящего поезда и запрыгнул следом.
– Парень, давай, реанимируй! – проорал он проводнику, на ходу подтаскивая мои тяжеленные сумки – Господи, дочка, ты в своих сумках золото партии, что ли везешь, блин?!
Проводник стащил с меня варежки и стал растирать мои замороженные руки, я, будучи в принципе, девушкой терпеливой, тихонько выла от боли.
Мужик тем временем, разобравшись со своим и моим багажом, свой оставил у проводника, и потащил меня с моими сумками в нужный вагон. Открыв дверь купе, мы увидели уже только что отошедшую от отморожения семью – папу, маму и дочку.
– Товарищи дорогие, девчонка совсем замерзла, берите под вашу ответственность! – он впихнул меня в купе и собрался уходить.
– Извините, подождите, пожалуйста, – пробормотала я, постепенно возвращаясь к жизни от холода, – Вот тут молния на коленке, расстегните. Он расстегнул – мои руки еще не работали.
– Здесь десять рублей, больше нет, извините. Спасибо вам огромное - преогромное, вы меня спасли просто!
Мужик внимательно посмотрел на меня, сел рядом на полку и произнес раздельно, как для умственноотсталой:
– Дочка! Запомни! Не все. В этой жизни. Измеряется. Деньгами. Чем скорее ты это поймешь. Тем лучше и правильнее будет. Твоя жизнь. Поняла меня?
Господи! Как мне стало стыдно! Я собиралась сказать ему – ангелу, что-то в ответ, но он встал и молча ушел.
А пришедшие ему на смену трое ангелов из купе растерли мои обмороженные ноги и руки, напоили чаем, завернули во все одеяла, а утром помогли донести чемодан и сумки до метро, которое вот-вот должно было открыться…
В моей пятнадцатилетней голове в эту ночь родилась и прочно, навсегда укрепилась мысль – «Хороших людей на свете больше».