Кузина
1
Июль. Зной. В школу не скоро. Шляешься по двору, спотыкаешься о кочки. От скуки сорвешь с ветки антоновку, зеленую, как аспидова чешуя, куснешь - и, морщась, ища спасенье от кислятины, кинешь жалкий взор в небо. А оттуда золотая шпилька уколет в глаз так, что в голове вспыхнет и темнеет. Постоишь-постоишь пройдет.
Хорошо бы сесть в деревянную бочку с водой, но уже не влезаю, мешают торчащие коленки . Да и бочка рассохлась, вода убыла, у дна в черной воде дергаются головастики. Интересно : а мои рыбки их едят? Принес табурет, влез с головой в бочку, шарил по воде сачком , тянулся. Табуретка ушла из-под ног – и я начал хлебать тухлятину. Вытащила бабка, шла мимо. Лупила: « один малай так утонул уже!» . Рвало головастиками, потом в животе урчало, и казалось , это плавают головастики.
У меня есть двоюродная сестра по отцу Ася. Вон она сидит в ванне на краю оврага.
Мелко семеня, с колонки на улице натаскала воды в бидоне из-под молока.
До обеда вода в ванне нагревается. Солнце дрожит на оцинкованном дне овальным кольцом. Дунет с оврага ветерок или сядет мошка - кольцо раскачивается
Обхватив себя руками, тощие свои ребрышки на боках, Ася тихо садится в воду. На ней розовые трусики. Лифчик носить еще рано. Пупырышки на груди она прикрывает ладонями.
Ей хорошо!
Около ванны начинается склон заросшего оврага.
По дну его в марте-апреле , затопляя погреба и подвалы овражных хозяйств, несутся талые воды. Спешат пополнить озеро Кабан.
Я люблю по ночам слушать этот шум, бурленье горной реки и треск лопающихся льдов. Воздух пахнет разрезанным арбузом, и я дышу –дышу , охваченный восторгом. Так хорошо! Так чудесен мир, боже!..и некому рассказать! Люди спят по домам и не знают, не понимают. А я влюблен. Я упоительно влюблен. Но в кого? Не знаю.
А пока я лечу и пьянею…
Такой воздух, наполненный озоном , я не встречал никогда, ни в одной точке нашей планеты, где бы ни был. Будто выжали сок из тысячи арбузов и разлили вокруг меня.
В мае, когда паводок пронесется, и останется журчать ручей, углубляя овраг уже по илу - рухнут от трещин сырые обрывы, оставят качаться на ветру оголившиеся корешки, тонкие и длинные, как нити. Близ этих обвалов сильно запахнет мокрой глиной, будто в избе с новой выложенной печью.
На северном склоне еще в марте прошел человек, отекли и отвердели морозными ночами вдавыши от его следов, серые леденцы-отзимки! Следы спешат к тени забора, как черепаший выводок к морю , страшась крокодила солнца.
Потом на перекрестье двух отрогов, на излучине, куда выходит наш участок, буйно зацветет вишневый кустарник! Та самая низкая владимирская вишня, которая дает крупные и сочные ягоды. В те годы было нашествие владимирки, она сама собой разрослась по склонам– и весной покрывала белым цветеньем окрестья. Да так обильно , что казалось : ночью был снегопад.
Нашествие тли на яблонях по несколько лет подряд, а потом наоборот – сыплющийся на голову ядреный урожай, что невозможно пройти по двору , не подвернув ногу, и соседи в металлических корытах выволакивали на улицу горы аниса . Красный или полосатый, вываливали в колеи не асфальтированных улиц, и бражно и сладко пахло в тенистых переулках, отчего ни любить, ни целовать было невозможно.
По сараям в бутылях крепло яблочное вино. Его пили обильно - от радости , и от жадности - пока месяца через два оно не превратилось в уксус. По дворам пели песни , беспричинно дрались, визжали, плакали и хохотали. Дядя Леша ,хромой старик, который видел Ленина на броневике, сидел на лавке напротив нашего дома, и дядя Минрахиб,инвалид помоложе, что вешал флаг на втором этаже рейхстага, - оба пели под свою гармонь: один разухабисто про Буденного, другой с акцентом про то, как его «извлекут из под обломков».
Ушло то детство , ушла и та вишня, прошло и ее нашествие. Взялась за руки и форсировала ночью Волгу, заманила родню в Правобережье - в Гребенях и Шеланге, и увела невесть в какие края. Там вишню тоже гребли лопатой. Именно «владимирку». Низкую, с бордовыми плодами. Не то что нынешние деревья, что дают красные плоды, - , кислые, мелкие, будто недозрелые, где ядрышко крупнее мякоти, и мякоть ту сдирать надо зубом на зубе.
Ягоды возили в Казань в ведрах, бабы стояли на деревянных дебаркадерах с коромыслами на плечах, проваливаясь и всплывая, шли по трапу в бухтящий ОМ . Тот газовал, вскидывая из глубин спиральные пузыри, разворачивался и вез ягоды вКАзань. А кто полинивей и тяжек на подьем, сдавали вишню в семльмаг. Заходил я пионером в сельмаг у склона, в той части, где нынче Нариман, и диву давался, хоть и мал был. Этот Божий дар - владимирская вишня! Необъяснимо сладкая ( куда уж там оскоминной мясистой черешне! ) сложена пудами у стены в больших кулях из мешковины, раздавленная собственной тяжестью, течет соком - по некрашеному полу в сторону мышиного лаза.
2
А сейчас открываем занавес и возвращаемся в середину лета, к Асе. Она сидит в ванной, наслаждается прохладой воды и не знает, что я слежу за ней отсюда – от письменного стола; на лоб мне ниспадает седая старческая прядь. И все же я слышу, не смотря на расстояние, тот приглушенный звон зноя, вижу зависшую над ванной мошку, короткую, казалось бы неподвижную в воздухе, с полосатым, как у осы брюшком. Мошка висит –висит, и вдруг резко сдаст назад. Мошке так хорошо, что кажется – она хочет вернуть назад - вернуть на прежнее место время, ведь жить ей всего до осени.
Еще я слышу терпкий запах укропа, лопухов и крапивы, преющих в низинах.
Я вижу затылок девочки , заплетенные косички, тугие, как пшеничные колоски с зернами.
От скуки я бываю у девочки дома. Сноха, мать Аси, - строгая, черноволосая и грудастая. Она в декрете с младенцем. Когда жарко, сноха то и дело подталкивает руками грудь вверх. Однажды отвернула ворот халата, выставила сосок и, склоняясь над столом, стала сцеживать лишнее молоко. Струя резко била в стакан. Я , малыш, глазел на такое действо, раскрыв рот. Это ее злило, и она сдавливала грудь жестче, сжимала сильные пальцы резче, исказив наклоненное над столом лицо.
До Аси она носила двойню. Но разродиться не могла, малыши погибли. Дядя принес их, крошечных, завернутых в газету , и положил на подоконник. Малышей обмыли, облекли в белое. Мой отец еще с вечера обстругал доску , пропустил у торцов веревку. Рано утром накинул веревку на шею, положил младенцев на ложе у груди и повез в трамвае на мазарки, от которых работал недалеко, в ремонтной мастерской мехкомбината. Вероятно, молоденький дядя был так расстроен, выбит из колеи, что не мог соображать, что и как в таких случаях делать.
Мой отец похоронил деток рядом с дедом. В юности я видел возле ивы бугорок, похожий на младенческое захоронение. Но истории о близнецах еще не знал и не мог подумать, что, возможно, там лежат мои братья (сестра ли?), изуродованные акушерскими щипцами.
Сноха не любила мужнюю родню. Прививала своим детям любовь к родне по линии своей матери, жившей в Караваево. Та бабка приезжала с большим и шумным семейством. Эти дни были в их доме праздником, а со мной Ася, как нарочно, ссорилась.
-Фи! Нахлебник! – бросит, бывало, с крыльца с чувством превосходства. Задрав ногу, мазнет меня шерстяным носком по лицу, хлопнет дверью и уйдет к гостям.
Почему я нахлебник? Потому что не учу уроки? Но я -ударник. Я все помню, что говорит училка. А потом - зачем мне химия, инфузории, тычинки? Я буду писателем! Я уже пишу стихи.
Пришла весенняя пора,
На поле вышли трактора…
Еще я хорошо рисую.
Однажды нарисовал всадника, летящего на коне по прериям. Этот рисунок и стихотворение я показал вечером у Аси. Мать ее взяла листки, быстро рассмотрела, прочитала – и с гневом обрушилась на дочь. Та лежала на диване, смотрела телевизор.
- Смотри, мерзавка! - воскликнула. - А ты все рожицы рисуешь, рожицы!
У Аси и вправду все черновые тетради были изрисованы кудрявыми уродцами.
- У-у! Зла не хватает! – мать встала, резко подвинула кулаками грудь. – Вот кто нахлебник-то!
Дочь от страха не могла даже плакать. Запунцевела вся. И молчала с выражением, будто проглотила мячик.
А между тем , Ася была отличница. Круглая, будто циркулем отчерченная. Аккуратная, чистая, тщательно отглаженная, со свежими бантами и воротничком, вся - будто атласная . Говорила она скороговоркой, и могла, разбуди ночью, оттараторить любое стихотворение из школьной программы.
В нее был влюблен весь класс. Фамилия у нее была Вахитова. Кто-то пустил слух, что она внучка Мулланура Вахитова, легендарного революционера, казненного белочехами. Она отрицала, но не все ей верили. Ведь не просто так портрет ее отца красовался на видном месте - напротив дворца имени Кирова. Над портретами громоздились слова «Лучшие люди города».
Пацаны из ее класса завидовали мне , что я ее брат, запросто бываю у нее дома.
Иногда спрашивали с ехидцей:
- А почему ты не Вахитов? Ведь отцы ваши - родные братья?
А я и сам тогда не знал.
И только недавно разобрался с помощью сайта « Память народа». Мой отец и два его старших брата, погибших на войне, значатся в списках как Сахибзадиновы.
Дед же мой - Вахитов Сахибзада.
Отец и погибшие братья взяли фамилии еще в деревне, по имени отца. А младший брат, Асин отец, получил фамилию по родословной, это уже в городе.
Летом я ездил на родину предков, в село Именьково. Там не так давно завершились археологические раскопки.
Я лазил по холмам и был в восхищении! Это земля моих предков!
Ученые до сих пор не могут определить ,каких кровей народ тут жил. Объединенный единой культурой, - и здесь, и вниз по Волге до самой Самарской Луки?
Одни пишут о финно-уграх, другие - о прасловянах, третьи – о восточных немцах. И у каждой группы убедительные доказательства, подтверждение артефактами.
Потомки тех именьковцев приветствуют незнакомцев издалека. Пританцовывая мелкой кучкой, весело вскидывают ладошки вверх и кричат издали « Исамме сэз!». Они до сих пор ходят по расписанию на остановку, чтобы приветствовать новых гостей, выходящих из автобуса. Это для них такая радость!
А их отцы, дальние мои родственники, из-за безработицы торгующие вялеными гусями у своих дворов вдоль трассы, при встрече берут меня ладонью за шею, прижимаются лбом ко лбу и сурово глядят глаза. Тонут в зрачках, во мгле веков, - до головокружения. И я читаю в этих глазах: «Кто мы?»
3
Ася стала еще ехидней, узнав, что я курю.
- Ну что ж? Умрешь раньше! Капля никотина убивает лошадь! Брось! Или ты безвольный?
Она по привычке строго опускает веки, закрывает глаза - ждет ответа. Вверху левого века у нее розовеет точка, крохотная, с кончик иглы. След от инъекции в младенчестве. Едва уловимый, будто космическая искорка.
Вот я поднимаюсь из оврага, где срезал ножом старое корневище, похожее на звериную голову.
Ася стоит на своем крыльце.
- Что это у тебя? – спрашивает она.
- Оленья голова.
- Оленья? – удивляется. - Это коза. Рога-то короткие!
Меня пробирает обида, хочу сказать : сама ты коза!
Но молчу.
Ее всегда интересовали мои поделки. Прилетая с улицы, она резко тормозила возле верстака , разглядывала очередную заготовку, спрашивала , что это будет?
Мне хотелось помучить ее, я нарочно молчал, стругал или долбил стамеской, кончик высунутого языка по привычке торчал у меня изо рта.
- Не хочешь –как хочешь! - бросала она, наконец, с видом нарочитого равнодушия, и улетала, стуча подошвами сандалий.
Сейчас же, держа корневище в руке, я не хотел, что бы она уходила.
- Может и коза, - соглашаюсь я. – Посмотрим...
Ася стоит, поставив ногу на ступень крыльца, держит рукой веревочку щеколды .
Августовское солнце светит мягко. Не слепит, как в июле, отблесками искажая цвета предметов.
Ася - в легком сарафанчике, и я впервые замечаю, как свежа и нежна ее кожа. На шее, на плечах, на колене, которым она подпирает дверь. И меня осеняет странная мысль, что кожа ее такая белая и чистая, а колено так правильно выточено, только потому, что она во всем правильная нравственно!
С неизъяснимой тоской я ощущаю чувство зависти!
Когда видишь милое существо, любуешься, но вдруг осознаешь, что оно не твое и твоим никогда не будет, - тут-то и сжимается сердце…. Уймись! Ведь ты уже не ребенок. Это капризные дети не сдаются, не хотят верить, что дорогую игрушку с витрины им не смогут купить , но идут до конца и бьются в истерике… Мужчины же должны все понять, принять груз печали и уйти.
Но даже, если ты счастливчик, и милое существо - твое, тысячу раз твое! - тревога за будущее не покинет тебя. Будто в ладонях держишь воду, которая способна менять форму . Или надувную игрушку: как бы ты ее не мял, не предавал ей разные формы, она все равно своенравно выправится. И ты не заметишь этот страшный миг. И потому любовь – не только радость. Это и рабство и страх. Ибо каждую секунду в мире все меняется.
С Асей спасало одно обстоятельство. То, что она моя сестра, и конечная мысль, что мои чувства нелепы. Ведь чувства могут быть просто родственными! И ничего ужасного не было в том , что мне было хорошо рядом с ней, девочкой одной со мной крови. Ведь мы радуемся приезду родни! Я мог обмануть весь мир. И даже при ее родителях был вправе воскликнуть: «Ах, как я обожаю нашу Асеньку! Умницу и отличницу!». Обнять ее и поцеловать. И ее строгая мать ничего бы не поняла; может быть, даже улыбнулась, в горделивом умилении морща крашенные помадой губы.
По матери у Аси рано начала формироваться грудь. Однажды мы ехали гурьбой в ТЮЗ. Трамвай переполнен, с каждой остановкой набивались люди. Я стоял напротив нее, что-то рассказывал, показывал руками. Неожиданно трамвай дернуло. Толпу сместило. Меня плотно прижало к Асе, кистями к ее груди, - такой упругой, что у меня закружилась голова. Колено свое я сумел удержать, оно едва не ушло между ее бедер. Я стоял на одной ноге. Другая нога висела, полусогнутая. Мы так и ехали до остановки. Ася молчала.
Да, я обожал Асю: открою ворота, гляну на улицу - она там с подругами на бревнах сидит, подперла ладонью подбородок, кого-то слушает. И мне ,как в песне, на душе «веселО».
Тогда, при Советах, я, подросток, не знал, что можно любить двоюродную сестру. Казалось, на такую любовь был наложен негласный запрет. Ни в одном тогдашнем фильме, ни в одной книге такая ситуация не обыгрывалась. И я уверен, цензура такое не пропустила бы.
А ведь это не грех, не позор. Это просто – кузина, родной человек. Не потому ли многие из дворян в прошлом сочетались браком с двоюродными сестрами. Даже Лев Толстой. Ведь в такой связи теплилось больше глубины и взаимопонимания. На интуитивном, на генном уровне.
Я очень скучал по Асе, когда она уехала на месяц в пионерский лагерь на Волге. Когда ее предки съездили к ней на родительский день, ноги сами понесли меня в их дом. Мать с восхищением , чуть ли не плача, рассказала, что Ася в лесу проколола о сучок ступню. « Бегу-бегу. Чувствую, в сандалете что- то хлюпает, смотрю - кровь!» – умиленно пропела она рассказ дочери. Показала фото.
Ася, за две недели неожиданно повзрослевшая, сидит в траве , подвернув под себя ноги, голова чуть склонена на бок; уложенные в косу волосы на макушке пушисты от мягкой речной воды. В глазах и женственность, и грусть скучающего по родителям подростка.
4
Мои мучения кончились, когда им дали квартиру.
Тогда мы закончили седьмой класс.
Я с дядей разбирал их дом. Вытягивал гвоздодером длинные визгливые гвозди. Доски старинного нареза, без выбранной смолы, были тяжелы. В воздухе стояла густая пыль от сухих опилок и шлака. Мы отхаркивались чернотой. Я чертовски устал.
В сумерках дядя споткнулся, упал. Обратил ко мне черное от сажи лицо: « Все! Уже ноги не держат!» - закричал и крепко обматерился.
Спали они в саду под яблонями. Утром мы к развалинам уже не подходили: хватит! Комиссия не придерется.
Ася перешла в другую школу. Приезжала на улицу редко. Заходила к нам поздороваться и исчезала у подружки. Так уж получалось, что меня в это время не было дома. А сам я к ним не ездил - не хотел видеть сноху.
В армии я немного переписывался с ней. Общего было уже мало. Не зная, что сообщить , она подробно описывала географию и историю тех мест, где я служил. Прислала фото из студенческого лагеря. В спортивной форме стоит, прислонившись к березе, а позади озеро Яльчик.
Мы так с ней и не увиделись. Когда я отслужил, она была уже в Усть-Каменогорске по распределению. Когда приезжала в отпуск она, я был в командировках.
У нее спрашивали : когда замуж? Она отвечала с присущей ей скороговоркой: «Когда найду не подлеца!»
А кто был для нее не подлецом? Тот, кто не лез целоваться?
Когда срок практики закончился, ее, как ценного спеца, уговаривали в банке остаться. Но она уехала в Сибирь. На станцию Зима.
Нашла не подлеца. На море. В Крыму. Они переписывались. А после зарегистрировали брак. Девушка «продвинутая», она не хотела свадьбы и «пресловутой фаты». Но сибиряки настояли на гулянье. Тогда для росписи в ЗАГСе были в моде у девушек цветные платья. Ася сшила себе сама - шелковое, зеленое, под цвет ее глаз. Два месяца вышивала на нем мизерными стежками кружева. Как царская золотошвейка.
На регистрацию в ЗАГСе, она, как и задумала, приехала одна. Вышла из авто. Стуча каблуками, стремительно пролетала в центр зала, на секунду как будто растерялась… увидела скромно стоящего у стены жениха , схватила за руку - и повела за собой к высоким дверям.
У нее два сына. Рожала она с трудом, как мать. Чудом выжила.
Все это рассказывала мне моя старшая сестра.
Наверное, Ася читала мою прозу в Интернете.
«Как сложно он пишет!» - высказалась она как-то при родственниках. Наверное , это про рассказ «Апологет» - о народовольцах и Софье Перовской, где я и вправду, будучи в ударе, закрутил с напластованием эпох.
Поздняя Казань для Аси – сплошная боль.
Родители ее умерли, едва выйдя на пенсию. Причем, один за другим. Брат Рустем, крупный, будто сердечник, с двумя ершистыми вихрами на темени, еще со студенчества заигрывал с алкоголем. После смерти родителей связался с пьющей девицей, полуслепой, хитрой, как лисица, но преданной, как собака.
Он разъезжал по теткам. Перед сиротой благоговели, ведь это сын их младшего брата-любимчика, парень, с красным дипломом физмата, надежда родни. Его потчевали от души. Он по обыкновению много ел. Молча и неторопливо. Басом читал за столом собственные стихи , пел громогласно , как Шаляпин, его сужали деньгами сердобольные тетки Вахитовы. Наверняка он посещал теток и по линии матери. Там уж его осыпали поцелуями. Как, бывало, делала моя сестра: оттягивая щеки. Сладко и громко чмокала - убывающего, в сопротивлении садящегося , валящегося наземь. Увидев издали ее, идущую с работы и улыбающуюся во весь рот, с выражением мультяшного удава, он, полный, неуклюжий малыш, разворачивался и в ужасе бежал, работая локтями, к своим воротам. Пока не схватили, не зацеловали.
Приходил Рустем и ко мне. Но уже с подругой. Как-то они съели у меня весь суп. Прямо из кастрюли. Я, холостяк, сварил его себе на два дня, еще не пробовал, сварил – перекусывать в перерывах между работами. Время было трудное, почти голодное. Я строил дом-пристой для дочери, жившей пока в деревне, и писал по заказу большие тексты в два республиканских журнала. Силы мои были на исходе. Строил я один. Доски были беушные, от разобранного дома Аси .Печатная машинка заедала, пробивала бумагу насквозь, а если лента была жирная, чеканила буквы махровые или вовсе ставила кляксы . Тексты сдавать я едва успевал.
Измученный к вечеру, валился на пол, оглядывал дощатые стены и в отчаянье думал, что этот дом я никогда не дострою. Не хватит сил.
У меня не было женщины, помощницы. Приготовить обед. Позвать в дом на чашку чая. На перерыв. А сам дисциплинировано заставить себя отдохнуть я как-то не умел. Приседал на корточки - закурить, а глаза уже искали канитель: прямить старые гвозди или нарезать кровельными ножницами полоски для крепления железных гребней кровли.
Зайдя со двора на кухню, где усадил гостей, я растерялся: кастрюля была пуста! Ну , думал, с ним - женщина, суп нагреет. Там три литра. Разложит по тарелкам. Поедят. Оставят хозяину. Ведь это все, что у меня было!
Рустем сытый, спокойный, не сразу вернул мне пустую кастрюлю. Заглянул в нее, нагнул, ложкой зачерпнул со дна остатки, хлебнул, и лишь потом, вытерев губы, попросил денег взаймы.
Может, он принял меня за тетку, и я обязан? Но я старше его всего на шесть лет. И такой же балбес , как он. Был недавно.
У меня оставалось четыре тысячи, два-три раза поесть в столовой .
Удивляюсь своему терпению. Когда сильно прав, мелочиться не хочется. Хочется быть благородным. Пусть Рустем все детство меня предавал - за курение отец страшно избил меня толстым резиновым шлангом, бросив на пол поверженному пачку « Казбека», на которую навел Рустем; бегал он ябедничать, тряся жирком, и к своей сисястой матери, и та устраивала во дворе скандал. Но теперь мы повзрослели , и тут я был - старший брат!
- Вот все, что у меня есть, – я вынул из кармана мятые купюры.- Отдаю тебе половину.
- Спасибо. На днях я приеду.
И на самом деле появился. С той самой подругой.
Вернее, она его привела.
Она сказала, с какой-то торжественной улыбкой входя во двор:
- Ну что, Айдар, отдавай должок!
Я крыл крышу, слез по лестнице, заморгал.
- Какой должок?
- А за ваучеры?!
- Ваучеры?
- Которые ты купил у Рустема. Ты сказал, что отдашь деньги через неделю.
Я в недоумении посмотрел на брата… Тот поморщился: ладно, ладно, наврал.
- Ах, вон оно что?! – догадалась девица, яростно блеснув сильными очками. Встала , развернулась и , пройдя к воротам, громко ими хлопнула.
Еще до этого случая, Рустем сел играть в карты с парнями из своей многоэтажки, выиграл кучу денег, а наутро все спустил, в том числе и трехкомнатную квартиру, доставшуюся от родителей.
Ася приехала, нашла его в общаге, куда его выселили, сняла с ноги сандалию и, не говоря ни слова, наотмашь его отхлестала. В слезах вылетела вон.
Прощаясь на кладбище с родителями, молвила ,что больше в Казань не приедет.
Тогда же , в начале 90-х, она на трудовые купила «Оку», ту из первой партии, ездить семьей на дачу. На второй день ее угнали. Милиция не искала. Через несколько лет остов автомобиля без дверей и внутренностей нашли на краю тайги, в осушенном болоте.
Пять лет назад я случайно узнал ,что Рустем умер - два года как похоронили.
Последний раз я видел его на Декабристов – с восьмого этажа «Издательства» , где курил на лестничном марше у окна . Я сразу узнал его по массивной фигуре, не суетливым движениям. Они что-то ели в скверике, стоя лицом к друг другу, трогательные бродяги!
Он пропивал деньги, полученные за проданную комнату в казанском общежитии. Жили они тогда уже в районном городке Волжск. У матери девушки, в хибарке. Мать эта жаловалась соседям, что Рустем, хоть и пьет, но сдержанный и порядочный. А вот ее дочь – настоящая стерва!
Асю я потерял.
Вряд ли она могла приехать на похороны брата. К тому времени уже больная сахарным диабетом, полученным тоже в наследство от матери.
Нет ее и в Одноклассниках, да и фамилия у нее давно уже другая.
Седые ее одноклассники, те, кто жив, до сих пор ее ищут. Пишут мне в личку, расспрашивают о мелочах, связанных с нею, просят школьные фото. И опять интересуются, почему у нас с ней разные фамилии, раз отцы – родные братья?
Они ищут первую свою любовь, заново переживают в себе прошлое. Они не хотят умирать, и это у них получается.
12 сент – 17 дек 2022 года