Много лет меня терзали противоречивые чувства и я никак не мог для себя решить - надо ли мне увидеть своими глазами сегодняшний наш «Мицар», точнее то, что от него осталось, или… пусть уже он остаётся и живёт во мне таким, каким я его запомнил с того замечательного времени, когда ещё ничего не предвещало беду надвигающегося развала нашей Родины - СССР.
О, мой любимый пионерский лагерь «Мицар»… Память бережно хранит воспоминания о нём, как об одном из самых ярких подарков судьбы, навсегда ставших для меня солнечными символами ушедшей эпохи, а вместе с ней и счастливой поры моей студенческой жизни. На протяжении долгих лет со дня нашего с ним расставания, он, как и положено звезде, сиял мне своим таинственным светом из далёкого и светлого прошлого, которое уже никто, никогда и никому из нас не сможет вернуть. Время летит очень быстро. Да, это так… Но всё как будто было вчера, когда за одним из поворотов петляющей по лесу дороги, он, такой знакомый и родной, всегда встречал меня в любое время года, распахнув свои объятия, как старый добрый друг.
Он жил своей жизнью среди возлюбленного им соснового бора, на берегу живописного лесного озера, просторам которого давали силы прохладные подземные родники и воды талого снега. Он не ведал городской суеты и смога, потому что всегда жил среди кристально чистого воздуха, насыщенного хвойным ароматом, думая свои думы под шелест осиновых рощиц и шум ветра, заигравшегося в кронах стройных красавиц-сосен. Его образ был многолик. И все его лики были светлыми и прекрасными. Он мог казаться большой фантастической птицей, заботливо раскинувшей свои крылья, всегда готовой укрыть нас холодными пасмурными вечерами от дождей и гроз. Он оберегал наш ночной покой и прятал от палящих лучей июльского полуденного солнца. Он учил нас жить в гармонии с окружающей природой и радоваться ей. И мы вдруг начинали делать для себя новые, простые и удивительные открытия как в себе самих, так и вокруг нас. Он был похож и на остров посреди зелёного хвойного моря, и на маленькую солнечную страну, которая жила по своему размеренному укладу. Там царили свои порядки, законы и красивые традиции. Жизнь в этой стране проистекала дружно, весело и шумно. Но каждый раз в конце августа она неожиданно затихала, отчего близлежащие окрестности сразу погружались в сонную тишину, наполненную грустью и ожиданием следующего лета, чтобы потом снова вдруг проснуться и ожить, наполнившись детскими голосами и неудержимой энергией молодых сердец, служивших во славу дела пионерской Дружины лагеря с красивым звёздным названием «Мицар».
Я навсегда запомнил эти места, этот песок под ногами, усыпанный сосновыми иголками и шишками, неповторимые краски закатов над лесом, которые, словно зеркало, отражала тихая гладь вечернего озера… А откуда-то оттуда, с противоположного берега, загадочная птица выпь, которую мне так ни разу и не довелось увидеть, вечерами, время от времени издавала своё завораживающее, с грустинкой, низкое по тону «уханье». И оно, подхваченное отзывчивым лесным эхом, скользя над поверхностью ещё тёплой, согретой дневным солнцем озёрной воды, под звуки плескания играющих на вечернюю зорьку мелких рыбёшек, долетало до нашего берега, пробуждая во мне состояние душевного восторга и умиротворения. Все эти звуки нисколько не нарушали ощущение покоя вечерней тишины. Однако, приходится заметить, что в том прозрачном, безоговорочно покорившем меня лесном воздухе, отчётливо было слышно и звонкое зудение каждого из комаров, имевших способность подпортить любое удовольствие в пределах зоны своей досягаемости. А досягаемость их была безгранична… Их навязчивое общение являлось для меня чем-то из области досадного недоразумения, с которым оставалось только смириться и, по возможности, стараться поменьше обращать на него своё внимание. То, что я с переменным успехом и делал…
Когда последние краски заката окончательно растворялись в чернеющей бездне ночного озера и в его отражении уже появились первые звёзды, откуда-то из-за верхушек сосен, медленно и величаво начинала выплывать луна. Её грустный лик безмолвно заливал своим серебристым светом притихшие окрестности и призрачно-блуждающие по ночному небу кучевые облака. Привычный, окружающий тебя мир, словно по волшебству, сразу начинал обретать таинственные очертания и образы. Он уже не казался таким добродушным и приветливым, как это было днём. Нет, конечно, леших, прячущихся за стволами ночных сосен, плескающихся русалок, водяного, выныривающего из чёрной пучины озера, никто из нас никогда не видел, но всё равно было как-то «не по себе» купаться в ночном озере или даже просто сидеть, окунув ноги в его чёрную, как тушь, воду...
Но если расположиться на краю мостика и, вдыхая запахи ночной прохлады просто полюбоваться на луну, то можно было увидеть, как лёгкая рябь воды раскачивает её отражение, похожее на золотистую, ведущую неведомо откуда и куда дорожку… Постепенно, грустный протяжный писк ночных птиц и ласковое убаюкивающее пение сверчков неминуемо начинают загонять тебя в сонливое состояние… И если после отбоя в лагере не планировался какой-нибудь важный ночной сбор вожатых, на котором должны были бы обсуждаться детали проведения мероприятий на завтра, то на исходе очередного, насыщенного бесконечными делами трудового дня, лучше пойти поспать, чтобы накопить силы для дня предстоящего.
А когда тебе по каким-то причинам довелось на рассвете оказаться возле озера, то другое завораживающее зрелище могло предстать перед твоим взором. Утренний туман над водой. В первых лучах солнца, он, меняя свой цвет от холодных до тёплых оттенков, слегка подгоняемый сонным ветерком, неторопливо и бесшумно, как в немом кино, клубился и перетекал по ровной поверхности озера от острова к острову. А после, спустя какое-то время, словно мираж, постепенно вдруг начинал таять… Он таял и таял, незаметно сливаясь с набирающим силу рассветом. Так в нашу жизнь приходил очередной новый день, с утренней росой, насыщенный запахами лесной свежести, воспетый голосами просыпающихся дневных птиц. Потом звуки пионерского горна возвещали общий подъём лагеря. С его территории по окружающим окрестностям начинали разноситься детские голоса, команды физрука во время утренней зарядки, барабанная дробь, рапорты со стороны Линейки, строевые речёвки и бодрая поступь отрядов, шагающих в столовую на завтрак.
Первые два года моей трудовой деятельности в лагере мне довелось работать плавруком, а если надо было, то по совместительству, на подмене, и физруком. И у меня было больше времени, чем у ребят, которые «стояли» на отрядах. Потому «в народе», за это, мою должность в шутку именовали «Трутень». Хотя, может и не совсем справедливо, но зато забавно. Днём, кроме выполнения своих прямых обязанностей, а ведь я был студентом художественно-графического факультета, мне приходилось много заниматься художественно-оформительской деятельностью. И моим вторым главным местом работы, после пляжной зоны для купания, была Пионерская комната. Оформление праздников, текущая документация, участие в подготовке концертов и многое другое – всё это являлось моей святой общественной обязанностью, если и не первостепенной. Но всё-таки я мог найти какие-то свободные минуты, чтобы их тоже потратить с пользой. Чаще всего я мог себе это позволить во время послеобеденного «Тихого часа» в лагере. Чему ещё способствовало и то, что в моём распоряжении находились пара вёсел и одна из лагерных лодок. На её деревянном борту красовалась надпись «Florida». Благодаря кому, когда и по какому поводу она обрела такое экзотическое название, для меня так и осталось загадкой. Но выглядело это романтичным, и мне очень даже нравилось. Спасибо ещё и за то, что ей не присвоили какое-нибудь другое экзотическое имя, например «Титаник», хотя она и имела небольшую течь на днище и по этой причине периодически, время от времени мне приходилось ковшом вычерпывать воду... Однако недаром народная мудрость гласит: «Как назовёшь корабль, так он и поплывёт»... И моя «Флорида» плавала хорошо, если, конечно, не зарывалась носом в густые путы водорослей, коих, особенно в районе островов, было видимо-невидимо. И вот, благодаря своему нехитрому транспорту я имел уникальную возможность более подробно повидать красоту здешних мест, в которую потом так безнадёжно влюбился… Я брал с собой свой фотоаппарат, заряжал в него дорогостоящую и дефицитную по тем временам фотоплёнку для цветных диапозитивов («Слайдов»). И это, как оказалось, для того времени был идеальный вариант. Слайды почти не выцвели и сохранились до сегодняшних дней. А тогда мне хотелось запечатлеть всё, что заставило меня «заболеть» здешними местами.
Исходя из названия ближайшего населённого пункта, «село Михайловка», места эти и по сей день называются «Михайловские озёра». «Мицар» располагался на берегу самого большого и красивого из них. Там мне и посчастливилось оказаться среди таких же, «заболевших» «Мицаром» молодых парней и девушек, студентов Семипалатинского педагогического института имени Н.К. Крупской. Мицар – это двойная звезда, расположенная «в ручке ковшика» созвездия Большой Медведицы. Имя второй двойной звезды – Алькор. Кто-то расшифровал аббревиатуру слова Мицар как «Молодые, Инициативные, Целеустремлённые, Активные Ребята». Наверное, можно было сказать и так, но по существу, само понятие такого явления, как «Мицар» было во много раз глубже и обширнее. И всё это нам было очень и очень по душе, всех нас, таких разных, объединяло и делало преданными своему делу единомышленниками. Все вместе мы трудились пионервожатыми в числе одного из лучших вожатских отрядов Семипалатинской области.
Последние три года из пяти мне довелось поработать и старшим вожатым лагеря, и отрядным вожатым «Первого» отряда. И это было самое насыщенное и плодотворное время моей мицаровской истории! Моей бессменной напарницей по отряду была Светлана Голубцова. Очень хороший, добрый и порядочный человек. В «Первый» отряд набирались дети старшего школьного возраста. Каждый отряд существовал одну лагерную смену. И каждый наш отряд для нас со Светланой был дорог и любим по-своему. Каждый из них оставил у нас в душе свой след. Отряд – это, прежде всего, дети. Обычные школьники. Поначалу «ершистые». Некоторые - со своим вызывающим выпертом и каждый сам по себе. Но постепенно, к середине смены, все вместе они начинали представлять собой дружный отряд. И это ощущение им очень нравилось. Весьма полезным подспорьем в работе было то, что я неплохо владел гитарой. Вечерами на отрядных сборах мы часто пели мицаровские и другие песни, в том числе и те, что привозили с собой наши дети. И пели мы, надо сказать, с большим удовольствием. Подпевать старались даже те из ребят, кто раньше был равнодушен к пению и, у кого к этому занятию вовсе не отмечалось каких-либо особых природных данных. Контакт через пение помогал отряду становиться ещё дружнее и сплочённее. Детям и самим нравилось, когда мы что-то делали все вместе, общими усилиями, потому что всё у нас тогда получалось просто замечательно! Наши дети всегда помогали вожатым в проведении всех мицаровских праздников. Если надо, они на равных, с энтузиазмом перевоплощались в сказочных героев, помогали вожатым поддерживать порядок в младших отрядах. Да и вообще, в лагере существовал кодекс чести. Старшим было запрещено обижать младших. Но этого, в принципе, и не происходило, потому что общий моральный настрой, существовавший в «Мицаре», не давал для всего этого поводов. В лагере всегда царил дух романтики, подкреплённый здоровым чувством юмора, что чрезвычайно ценили и вожатые, и дети.
После окончания школы и поступления на учёбу в ВУЗы, некоторые из наших мицарят снова возвращались в «Мицар». Они вливаясь в наш вожатский коллектив, будучи уже опытными, знающими весь сложившийся с годами уклад жизни лагеря. Их число пополнили такие яркие ребята, как Дмитрий Регир, Любовь Мищенко, Юрий Земцов, Наталья Мюллер, Вячеслав Сушенцов и многие, многие другие.
Всякий раз, когда очередная смена подходила к концу, в день разъезда, на прощальной утренней линейке «Первого» отряда наши девчонки и мальчишки со всей ясностью вдруг начинали осознавать приближение минуты разлуки с лагерем, своими вожатыми и друзьями. Это сразу начинало приводить их в состояние глубокого душевного расстройства. И после, в таком подавленном настроении, отряд строем направлялся на свой последний завтрак в столовую. Там потом все сидели молча, понурив голову, с комом в горле, не в состоянии даже притронуться к еде. Кто-то из девочек ронял свои невольно нахлынувшие слёзы прямо на стол, в тарелку с «дембельской» мицаровской кашей… Мы, вожатые, конечно, как могли - шутили, старались подбадривать своих ребят. Хотя и нам это грядущее расставание давалось совсем не просто. Ведь в повседневных наших заботах, переживаниях и стараниях, все эти дети за прошедшую смену стали нам как родные, крепко приросли и прикипели к душе каждого из нас. Что говорить, даже и мальчишки, как ни «хорохорились» перед расставанием, так же, как и девочки, не в состоянии были сдержать своих слёз. И эти слёзы были понятны любому вокруг, потому их никто не стеснялся. Все обменивались адресами со своими новыми друзьями, обретёнными здесь, в «Мицаре».
А вот когда последний автобус с детьми едва только скрылся за поворотом лесной дороги, тут уже депрессия «во всей красе» начиналась у вожатых… По этой причине практически каждому из нас была знакома та невыносимо-гнетущая пустота в душе, от которой просто не было никакой возможности куда-либо спрятаться и спастись. Особенно остро она ощущалась после того, когда мы, проводив наших детей, обратно возвращались к своим опустевшим корпусам уже одни. В подобные минуты окружающая лесная тишина нас не успокаивала, а наоборот, давила на психику и ещё больше нагоняла тоску. Насыщенная событиями, наполненная до краёв чаша эмоций, взаимной любви вожатых и детей за эти 24 дня не могла вот так сразу взять и испариться мгновенно. Конечно, в силу своего характера, каждый из вожатых переживал этот трудный момент расставания по-своему. Все старались подбадривать друг друга, кисло шутили, но больше молчали. Невыносимо тяжело было смотреть на страдания женского сердца моей напарницы Светланы… ТАК, как переживала она, наверное, не переживал никто. Для неё это грустное событие всякий раз оборачивалось настоящей душевной травмой. Всю горечь расставания с любимым отрядом сразу выдавали её глаза. Она очень расстраивалась и становилась замкнутой. Всё говорило о том, насколько человек способен был отдать всего себя своему любимому делу… Ещё вчера дружный вожатский коллектив блистал на празднике закрытия лагерной смены, бодро выступал на праздничном концерте, теперь, после отъезда детей, в подавленном настроении разбредался по своим корпусам наводить порядок, чтобы отвлечь себя работой. И если это был «пересменок», то значит начинать готовиться к приёму детей на следующий «заезд». Тяжелее всего было закрывать третью смену, когда подходило к концу пионерское лето. Впереди всех нас ожидал долгий, напряжённый год учёбы в институте, разлука с нашими пионерами и этой вроде маленькой, но на самом деле удивительно бескрайней Вселенной под звёздным именем «Мицар». Наш директор лагеря, Эмма Самуиловна, пыталась нас подбодрить: ну, что, мол, вы так расстраиваетесь? Не успеете глазом моргнуть, как пролетит учебный год и все ваши любимчики и красавчики снова вернутся сюда и опять будут с вами…
Надо сказать, что во время подобных горьких расставаний, в «Мицаре» существовала добрая традиция: обычно мы все договаривались о встрече нашего «Первого» отряда в какой-нибудь из осенних воскресных дней в городе Семипалатинске. На такие встречи всегда приходило много ребят, что, несомненно, нас очень радовало. Мы гуляли по городу, делились воспоминаниями и впечатлениями о вместе проведённых нами днях прошедшего лета. И опять у кого-то из детей наворачивались слёзы, особенно когда в конце таких встреч нам снова приходилось расставаться. Они говорили, что обязательно приедут в «Мицар» на следующий год. И, действительно, многие из них приезжали. Они приезжали на отдых именно в наш пионерский лагерь, осознанно. А некоторые приезжали каждый летний сезон и даже не одну смену подряд. И, кроме того, за все пять лет моей работы в лагере я могу припомнить от силы лишь пару случаев, когда кто-то из детей по каким либо обстоятельствам покидал наш «Мицар» до завершения смены.
От лета до лета, во время учебного года весь вожатский коллектив мицаровцев, в лице его разных поколений, часто собирался вместе по разным поводам. Это были и Дни рождения, и свадьбы наших общих мицаровских друзей. А ещё мы ходили в детдом, проведать ребят, которые отдыхали в нашем пионерском лагере минувшим летом. И они всегда были нам искренне рады. Мы, конечно, старались не подавать вида, но всем нам становилось очень грустно от сознания того, что таким вот горьким образом сложилась их жизнь. Жизнь ни в чём не виноватых детей, по сути брошенных на произвол судьбы с первых дней своего появления на свет...
Заранее на предстоящее лето мы придумывали и осуществляли разработки новых праздников, а так же обсуждали свежие идеи по организации и проведению наших традиционных мероприятий. Однажды мы поставили свой музыкальный спектакль «Муха – Цокотуха» на сцене родного Пединститута, чем всех приятно удивили. Мы всегда стремились к чему-то новому, старались помогать друг другу, чем могли. Даже когда мы были не рядом, мы всё равно были вместе. Вместе ждали следующего лета.
В октябре и в мае собирались самые неугомонные и ехали на Михайловские озёра проведать наш лагерь. Как он там без нас поживает?.. Ночевать приходилось в «спартанских» условиях. Весной и осенью ночи в сыром лесу бывали достаточно холодными. Но нас это не останавливало. Грелись у костра, пели наши любимые песни. А спали все в одном из корпусов, в вожатской комнатке, подстелив на голые сетки сдвинутых вместе кроватей какие-нибудь картонки от коробок и прихваченные с собой из дома одеяла, согревая друг друга своим теплом. В поездку мы брали с собой обычный свой студенческий паёк: четыре-пять булок хлеба и несколько банок консервов. И нас это, как ни странно, вполне устраивало. Зато, какой заряд энергии мы получали от таких поездок! Осенние пейзажи, насыщенные богатейшей палитрой красок, были настолько впечатляюще прекрасными, что просто не могли кого-либо оставить равнодушным. Это и понятно. В окружении вечнозелёных сосен осиновые рощицы, охваченные переливами своих оттенков от золотисто-жёлтой до ярко-красной листвы, словно тёплым светом наполняли остывающий осенний лес, что особенно выразительно подчёркивалось холодной синевой глубокого осеннего неба. И вокруг – эти удивительные, никак не поддающиеся описанию лесные запахи, и наполненная жизнью тишина… По озеру ещё плавали и резвились утки, вероятно, уже готовые вот-вот отправиться в свою дальнюю дорогу к тёплым берегам…
А в начале мая, после снежной зимы, лесные дороги в низинах заливало талой водой и местами, где невозможно было обойти такой участок дороги, приходилось идти вброд. Вода настолько была ледяной, что от холода нестерпимо ломило ноги, но никого это не пугало и не останавливало. Мы шли к своей цели. Впереди нас ждала встреча с нашим «Мицаром». Весна в лесу тоже вызывала особые чувства в душе. Природа повсюду просыпалась от зимней спячки. Весна всему миру дарит радость и новые надежды. Зимние холода позади…
В весеннюю пору от талых снегов уровень воды в озере иногда поднимался выше, чем на полметра. При этом мостики на нашем пляже практически полностью уходили под воду. Но к лету всё приходило в норму. Перезимовавший «Мицар», казалось, тоже был рад нашей встрече. А уж мы-то как были рады! СторожА нас знали и нам никогда не препятствовали. Обычно мы гостили в лагере пару дней, а после, уставшие, счастливые и переполненные эмоциями возвращались домой продолжать свою учёбу. Готовились к сессии, чтобы досрочно сдать экзамены и в первых числах июня поскорее отправиться в лагерь на первую смену.
Вообще, изначально идею межсезонных поездок на Михайловские озёра мне подал мой друг Игорь Рейтер. Как-то, в середине зимы он убедил меня съездить в «Мицар» на пленэр. Дождавшись выходного дня, мы взяли свои холсты, этюдники, наполненные художественными масляными красками, «бутылёк», чтобы угостить сторожа лагеря дядю Мишу, конфетки для его жены бабы Клавы, купили билеты на первый автобус до Михайловки и поехали…
Было раннее зимнее утро. За чертой города, когда до блеска отполированный гололёд узких семипалатинских улиц остался позади, наш рейсовый «Икарус» сразу прибавил скорость. Плавно покачиваясь, как большая лодка на волнах, он «поплыл» по призрачно струящейся над дорогой белой позёмке. Всякий раз, когда приходилось на скорости пробиваться через снежные перемёты и заносы, то и дело возникавшие на нашем пути, колёса автобуса, словно брызги, разметали их по сторонам, превращая встречным потоком воздуха в клубящуюся снежную пыль. Мы любовались в окно пробегающими мимо нас картинками зимнего заснеженного леса. Они чередовались с видами бескрайних степных просторов и совхозных полей, до самого горизонта утопающих в сугробах. Весь мир вокруг, казалось, утонул в ослепительно-белом снегу. Конечно, после наших летних впечатлений эти зимние пейзажи изменили всё вокруг почти до неузнаваемости. И в особенности для меня, поскольку я впервые увидел их в таком сказочном преображении… Но выглядели они чрезвычайно живописно и восхитительно! Мы с Игорем всю дорогу сожалели о том, что забыли прихватить с собой фотоаппарат, да ещё надо было бы, чтобы тот обязательно был заряжен цветной фотоплёнкой. Сердце просто замирало от такой удивительной и чарующей красоты вокруг. Утреннее небо было космически глубоким, до синевы, до умопомрачения, и всё-всё по обе стороны дороги своим видом напоминало сюжеты знакомых с детства волшебных зимних сказок. Да и мороз, стоит заметить, в те дни зарядил по-серьёзному. Это мы сразу ощутили, когда на своей остановке покинули тёплый салон автобуса. От шоссе до лагеря надо было идти через лес, где-то примерно около трёх километров. Добрались кое-как, заячьими тропами. Снегу в тот год действительно навалило и намело очень много.
Сторожа, дядя Миша и баба Клава, нам были очень рады. Скучно им там одним в лесу. У них, кажется, даже и телевизора не было. Баба Клава накормила нас своим фирменным блюдом - тушёной картошкой с большими кусками обжаренной свинины. Согрелись мы, и пошли на этюды. За бортом минус 30, не меньше. Каждый для себя приглядел «по живописней уголок». Расположились мы, как сейчас помню, на месте нашего мицаровского пляжа и начали творческий процесс. Вижу, у меня кисточка от мороза прилипает к холсту, я больше масла добавляю, вроде идёт, пишу дальше, потом всё больше стал добавлять жидкого скипидарного разбавителя, потом и сам уже замёрз – сил нет, кричу Игорю: «Капец! Айда, скорей греться!» Сложили всё своё художественное имущество и ходу к дяде Мишиной избушке. Руки-ноги уже не гнутся. Зашли в дом, сил хватило лишь на то, чтобы разжать руку и выпустить из-под мышки свой заледеневший этюдник. Он, естественно, грохнулся на пол. Другой непослушной рукой я, насколько смог, бережно поставил свою картинку возле печки, прислонив её к стене. Дядю Мишу наш вид сильно развеселил. Он нам говорит: «Ну, чё, парни? Как ваши утюды?» - Да, как, «как»? Спустя пару часов глянул на свою картину, а она оттаяла, и все краски от избытка масляного разбавителя поплыли, ничего не узнать…
В последующие годы мы с моей будущей женой Ириной тоже ездили в гости к дяде Мише. После будничного шума, суеты, однообразия серых улиц и чумазого от копоти городского снега, какая же всё-таки там, в сосновом бору, благодать! Какой воздух! А чего уж говорить про тишину, покой и естественную красоту окружающей тебя здешней природы, причём, в какую сторону ни глянь! Это была поездка в ноябре. А ещё была поездка в феврале, на зимних каникулах. Только мы уже, как опытные путешественники, тепло оделись и взяли с собой лыжи. Для меня это была самая впечатляющая поездка в зимний «Мицар»! Накануне выпал снег, и утренний лес действительно выглядел абсолютно-сказочным, иначе и не скажешь. Когда мы собрались отправиться на лыжную прогулку, дядя Миша, на всякий случай дал нам с собой ружьё, сказал, что волки нынче балУют. И добавил: «В этом годе стало частенько слышно, как они воют по ночам»… Естественно, данное предупреждение будоражило воображение, но не смогло как-то «кардинально» повлиять на наш настрой в желании совершить намеченную нами прогулку по окрестностям.
Утро выдалось солнечным, и поначалу снег нестерпимо слепил нам глаза. Какое-то время даже пришлось привыкать к его игриво искрящейся белизне… Конечно, первым делом мы сразу отправились в лагерь. Наш «Мицар» мирно спал, укутанный снежным пушистым покрывалом. Своими мягкими плавными волнами, в виде сугробов и снежных заносов, оно причудливо свисало с крыш построек и сглаживало привычные очертания хорошо знакомых нам уголков здешних мест. Под толщей снежного покрова где-то с трудом угадывались контуры лавочек, умывальников и других фрагментов немудрёного хозяйства лагеря. Лёгкий морозный ветерок спокойно и ровно дул нам навстречу. Нас опять взяла в свой плен обезоруживающая, ни с чем не сравнимая здешняя тишина… И только где-то неподалёку, укрывшись под кронами дремлющих сосен, стайка маленьких лесных птичек своим негромким «цвиньканьем» очень приятно ласкала слух. Их пение перекликалось с тихим шумом ветра, который ненавязчиво продувал себе дорогу между сосновых веток, обвисших под тяжестью снежного покрова. Всё вместе говорило о том, что завораживающее, неправдоподобное зрелище, представшее пред нашим восхищённым взором, вовсе не является чудесным видением, а на самом деле это самая что ни на есть настоящая живая реальность…
Мы скинули свои лыжи и, невольно стараясь не нарушать глубокий зимний сон нашего «Мицара», в котором, как нам казалось, он пребывал, тихо побродили вокруг… Непременно заглянули и под навес открытой веранды корпуса моего горячо любимого «Первого» отряда. Что, естественно, сразу откликнулось во мне целым букетом смешавшихся чувств и мыслей, конечно, переполненных радостью и светлыми воспоминаниями… Я потянул на себя ручку двери «Центровушки». Так мы называли центральное помещение строения. В глубине его располагалась вожатская комната, а перед ней небольшой зал. В нём обычно всегда проходили сборы нашего отряда. И... дверь вдруг легко поддалась… Под щёлканье промёрзших деревянных половиц, сопровождавшее каждый наш шаг, мы зашли внутрь корпуса. И я сразу же ощутил знакомый запах… Рядом со списками дежурств на стенах всё ещё висели какие-то картинки, видимо, впопыхах кем-то из нас забытые и не убранные во время отъезда. На полу лежало несколько карандашей и сосновых шишек… Душу сразу захватило щемящее чувство… Всё вроде как будто было вчера, и как быстро опять пролетело очередное лето… А что поделаешь? Но жизнь продолжается. И мы в данные минуты опять находимся здесь, пусть даже в качестве нежданных зимних гостей. Но как же чудесно чувствовать себя причастным ко всему тому, что тебя сейчас окружает!
Мы побродили по лагерю ещё какое-то время. Вся его территория буквально утопала в снежных заносах. Местами они были настолько высокими, что весьма ощутимо затрудняли наше передвижение и порой делали его попросту невозможным. Кроме того, снег постоянно норовил набиваться в обувь, вызывая ощутимый дискомфорт. Как следствие, нам приходилось периодически разуваться и вытряхивать его, дабы уберечь ноги от сырости и переохлаждения…
Из лагеря мы обратно выбирались по своим же следам и потом сразу отправились кататься на лыжах, покорять зимние окрестности. Нас сопровождал Туман - сторожевой пёс, помощник и «правая рука» дяди Миши. Такое приключение ему явно было в радость, даже не смотря на то, что из-за своих коротких лап он часто проваливался в глубокие сугробы. С весёлым лаем, весь в снегу, Туман выкарабкивался оттуда, а после, словно заяц, начинал передвигаться прыжками, стараясь не отставать от нас. Однако потом, видимо выбившись из сил, он всё же сообразил бежать следом за нами по нашей лыжне. Мы катались и не заметили, как забрались довольно-таки далеко. Нам даже пришлось развести костёр, чтобы погреться и немного отдохнуть. Снег был рыхлым, и руками я легко разгрёб его почти до самой земли. В сугробе получилась приличного размера ложбина. Это понадобилось для того, чтобы проще было развести костёр, а заодно, чтобы ветер потом мгновенно не выдувал его тепло и не гасил огонь. Местность была достаточно открытой, потому наша ложбина, очень похожая на лунный кратер, в какой-то степени позволяла и нам самим тоже укрыться от набежавшего, откуда ни возьмись, колючего зимнего ветра. Наш случайный привал образовался где-то в районе Красного озера, возле сосны под названием «Семь братьев». А получила она такое имя за то, что у неё был не один ствол, как у всех обычных сосен, а целых семь… Эта приметная сосна была хорошо известна всем мицаровцам по местным, бытовавшим у нас в те времена легендам. Наверное, кто-то из моих друзей их помнит и до сих пор… Отдохнув и согревшись возле костра, конечно, ну как же мы могли удержаться от такого соблазна? И, естественно, куда-то «бабахнули» из ружья! А… гильзу в стволе заклинило, и поменять патрон никак не удалось, поскольку ни шомпола, ни ножа у нас с собой не оказалось. Эх, незадача… и «горе-охотникам», естественно, в срочном порядке пришлось возвращаться «на базу». А вдруг и впрямь волки? По лагерю и в районе озера было много заячьих следов. Скорее всего, это действительно могло привлечь внимание хищников.
Очень красиво в зимнем лесу сочетается цвет зелёной хвои с белыми шапками снега на ветках. Под тяжестью снежного покрова ветви сосен проседают, и потому в зимнее время после обильного снегопада деревья меняют свой обычный бодрый внешний вид. Их очертания обретают более-плавные, обвисшие, покатого вида формы и выглядят уже не такими пушистыми, как в другие времена года. Под воздействием лучей солнца или при резвом порыве ветра, да и просто от собственной тяжести, снежные шапки иногда срываются с макушки сосны и, осыпаясь с ветки на ветку, образуют собой снежную лавину, которая с шелестом и снежной пылью обрушивается вниз. Захватывающее зрелище! Но ещё более удивительное ощущение вызывает вечер с его нереально красивым контрастом между тёплыми красками пылающего заката и холодно-голубыми тонами снежного покрова. И те и другие взаимно разделяет и в то же время связывает между собой бескрайний, растянувшийся по всей линии горизонта, сосновый бор. И это просто надо видеть, как в лучах заката, играя мелкими золотинками инея, красиво искрится снег!
А уж что и говорить про ночь в зимнем лесу… Под чистым, бездонным звёздным небом, в завораживающем лунном свете, потрескивая на морозе, стоят укутанные снегом сосны… Повсюду призрачные очертания снежных сугробов и силуэты покрытых изморозью деревьев. А вокруг, как всегда, ну просто фантастическая тишина… Поистине божественная картина! Сколько в ней сокровенной тайны и естественной красоты! Однако,.. спустя какое-то время, вдруг начинаешь понимать, что это ведь действительно настоящий ночной зимний лес, который, если что, не простит тебе ни единой твоей глупости или ошибки. А между тем, постепенно крепчающий мороз всё сильнее начинает щипать лицо, повсюду пробирая тебя, кажется, аж до самых костей. И в округе, на многие километры никого, ни единой живой души, разве что за исключением рыскающих в поисках добычи, возможно, где-то и совсем неподалёку, голодных волков… В такую минуту видеть тёплый огонёк света, что тускло пробивается сквозь затянутое ледяными узорами оконце, ощущая, как на морозном воздухе вдруг приятно потянуло дымком, струящимся из печной трубы дяди Мишиной избушки - это словно момент истины, озарение в познании смысла счастья! Потому что: с одной стороны, тебя сейчас переполняет радость близкого соприкосновения с распахнувшимися прямо перед тобой грандиозными просторами суровой, чарующей красоты дикой природы, а с другой стороны - радость ощущения своей спасительной защищённости, которую дарят тебе два простых добрых человека, живущих здесь, в этих местах, на протяжении уже многих лет. Живут одни, вдали от всего огромного, шумного, суетного мира. В то же время которые и сами практически затеряны от него, в этой ночной глухомани - утонувшего под снежными покровами зимнего леса… В моей памяти они до сих пор словно стоят перед глазами, два милых пожилых, седоволосых человека - дядя Миша и баба Клава… Оба, повидавшие жизнь во всех её красках, хорошо знавшие цену своему одиночеству и без малейших намёков на проявления какой-либо корысти или признаков отвратительного равнодушия по отношению к тебе, в сущности, чужому им человеку. Да, они действительно готовы были без лишних предисловий и каких-либо предубеждений просто взять и подарить тебе частицу своей доброй, светлой души, гостеприимно открыть перед тобой двери и поделиться теплом своего маленького, пусть далеко не идеального, но удивительно уютного домика… По иронии судьбы мы ещё оказались и однофамильцами…
А каково же жилось нашим сторожам в те годы, когда у них вовсе не было электричества? Ведь ЛЭП к лагерю провели только в 1976 году… Скорее всего, коротали они свои долгие зимние вечера при свечах и керосиновой лампе, так же, как это делали люди в более давние времена. Да, уж... романтика… Конечно, нам-то, городским, такое казалось в диковинку, а здесь, для дяди Миши и бабы Клавы всё это, да и многое другое, составлявшее их привычный быт, являлось обыкновенным делом на фоне суровой жизненной необходимости… Какая уж тут вам теория выживания? Одна только голимая практика!.. Ну, что поделаешь? Работа у них была такая…