Часть 3, глава 7

               
                Под вой и сполохи протуберанцев
                Миссоль летит в бравурном танце!
                Ай, да цыганка!
                Глянь, ромала,
                Каблучками звёзды
                раскидала!


Дин сидел в обширной, битком набитой таверне с низким потолком и широкими окнами, выходящими на морской берег. Перед ним стояла кружка с тёмным пивом и блюдо с солёными мидиями. Вокруг него плясал, веселился, пел и кружился, вздымая ветер пышными юбками и ураганными тремоло гитар, пёстрый цыганский хоровод. В открытую настежь дверь без конца вбегали и выбегали чумазые ребятишки, принося с собою запах пота, мочи и соли.

Вот прозвучала кода, хор выдал мощное крещендо и умолк.  Посетители бурно зааплодировали и закричали, но аплодировали не певцам: на площадку в центре выскочила юная цыганка в чёрно-жёлто-красных юбках, с большим костяным гребнем в пышных волосах, едва сдерживающим их натиск. Она воздела руки над головой, выгнулась, притопнула каблучком раз, другой, откинула голову назад. Гитаристы начали мелодию тихо и словно бы нехотя, наращивая темп лениво и неторопливо.

Девушка пошла по кругу, словно поплыла, задавая ритм, её бёдра томно покачивались, карие глаза посверкивали из-под пушистых ресниц. И вдруг – резкий взрыв, буря огня и страсти. Девушка взлетела, приземлилась – и пошла отбивать огненную чечётку. Зрители наблюдали за ней, затаив дыхание, едва успевая следить за прихотливым рисунком танца.

И вот снова темп стал замедляться, глохнуть, движения цыганки сделались плавными, умиротворёнными, наконец она застыла, распластавшись на полу, раскинув веером растрепавшиеся волосы. Раздался шквал аплодисментов. Дин тоже зааплодировал.

Цыгане рассеялись по таверне, собирая монеты. Та девушка, что только что танцевала, под восхищённые взгляды и одобрительные возгласы, шла, точно богиня, и деньги летели в её блюдо золотым дождём. Вот она приблизилась к Дину, выжидающе глянула и, подбадривая, улыбнулась ему.

Дин пожал плечами.

- Увы, красавица, я гол как сокол. Не обессудь, кроме пары крепких конечностей, способных хлопать в ладоши, у меня нет ничего.

- Нет ничего? – Девушка удивлённо покрутила головой, передала тяжёлое блюдо подоспевшему чернявому пацанёнку и неожиданно присела рядом: – Откуда же ты такой взялся, молодой, красивый и нищий? На Оранже нет нищих!

- Э… - Дин запнулся. – Моя история долгая и не слишком интересная. Зачем тебе чужие проблемы, красавица?

- Мы чужих проблем не боимся, ромала. Дай-ка мне свою ладонь, я тебе погадаю.

- Эх, а мне нечем позолотить твою шёлковую руку, девушка. – Однако вытянул ладонь, предвкушая ласковое прикосновение.

- Меня зовут Миссоль. А твоё имя… оно звенит как льдинка или колокольчик на жеребёнке. Динь-динь-динь, вот так. Тебя зовут Дин, ты ласковый, но несчастный.

- Ты права, нежная девушка, я нуждаюсь в помощи, - Дин сдвинул брови, пряча невесёлую усмешку.

Миссоль внимательно посмотрела в его глаза. Её густые чёрные ресницы трепетали, и на щёки с персиковым румянцем ложились длинные игольчатые тени. Пунцовые губы раздвинулись, рождая лукавые ямочки.

- Хочешь вызвать жалость, ромала? С чего ты взял, что я стану тебе помогать?

- Упаси Бог! Разве я кажусь настолько хилым?

- Ты силён. Ты великолепно сложён. Ты красив. Ты уверен в себе. Только с судьбою справиться не можешь. Что же тебя гложет, расскажи.

- Это разговор не для такого весёлого заведения, красавица. Я не прочь провести с тобою задушевную ночь где-нибудь в тихом, прекрасном месте под горящими звёздами, среди благоуханных цветов – и наговориться вволю!

- Что ж, Динь-динь, - засмеялась Миссоль. – Жди меня на побережье, в пяти километрах от города, вблизи Кудрявой рощи, у Нефритового Утёса. Возможно, я приду туда после выступлений, возможно – и нет. Но ты всё равно жди, странник.

И Миссоль легко упорхнула от столика Дина, на которого уже косо поглядывали остальные завсегдатаи – рабочие с ближней окраинной фабрики в оранжевых комбинезонах, случайные проходимцы - транзитом со смежных Миров, и курчавые контрабандисты в кожаных штанах. Дин усмехнулся, допил пиво, доел мидии и покинул таверну. А следом за ним вразвалочку вышел широкоплечий, скуластый контрабандист: руки - в карманах куртки, в зубах – короткая широкая трубка. Он не спешил, и позволил себе держать дистанцию почти до самого Поррика.

Дин шёл выложенной камнем дорогой к Кудрявой Роще, не спеша, посвистывая и любуясь окрестностями Оранжа. Возле старого, заброшенного причала, где догнивала пара баркасов, его нагнал один из завсегдатаев таверны «На окраине».

- Приятель, - сказал он тихо, но внятно. – Не слишком ли ты спешишь?

- А в чём дело, приятель, - обернулся Дин. – Разве мы договаривались наперегонки? Извини, что заставил тебя вспотеть. Что за неотложные дела?

- Ты нарушил парочку правил Оранжа. Во-первых, у нас не принято не платить за посещение и питьё.

- А во-вторых? – Дин смотрел на него, насмешливо прищурившись, отчего у контрабандиста запрыгала трубка в зубах.

- А во-вторых, - он подошёл к стройному и худощавому Дину почти вплотную, нависнув над ним скалой. – Во-вторых, не слишком ли ты прыток – заговаривать зубы нашим девочкам?

- Что же, приятель, тебе самому слабо прыгнуть так высоко? И с чего ты взял, что можешь решать за других?

Контрабандист-скала взревел и схватил Дина за плечи, и тут же оказался переброшенным через голову. Вскочив, он заходил кругами, расставив руки с широченными ладонями, словно готовясь к пламенным объятиям, ринулся на Дина – и вновь оказался поверженным. И тогда из-за пазухи, словно сам собой, вынырнул короткий широкий, слегка изогнутый нож, удобно лёг в ладонь. Дин вздохнул с сожалением – опять разборка. Впрочем, он с удовольствием разомнётся.

Дин закрыл глаза, лениво потянулся, расправил плечи и зевнул, но в тот момент, когда нападающий оказался рядом и занёс руку с ножом, Дин незаметным скользящим движением уже очутился за спиной цыгана.

И тогда нож замелькал с неимоверной быстротой, рисуя в воздухе заковыристые узоры. Любой другой был бы давно уже вытатуирован этими узорами вдоль и поперёк, но Дин ускользал вновь и вновь от разъярённого дюжего разбойника, словно танцуя изящный, прихотливый танец. Цыган пролетел мимо, шлёпнулся на гальку и забормотал страшные ругательства на всех известных ему языках Иномирья – а по роду его деятельности таковых оказалось немало.
 
Наслушавшись этой тарабращины, произносимой выразительной скороговоркой, натанцевавшись вдоволь, Дин уловил момент, когда цыган начал уставать сам от себя. Это могло плохо кончиться – он мог напороться на собственный нож, а в планы Дина не входило причинять ущерб без особой надобности. Дин спокойно дождался новой яростной атаки, поймал занесённую руку с клинком, вывернул её, и следом сразу перебросил цыгана через голову, положив на обе лопатки, пригвоздил взглядом к земле и поставил колено на грудь.

- Так-то нелюбезно вы встречаете гостей, – укоризненно сказал Дин, даже не запыхавшись. – Я разочарован. И подготовка у тебя, приятель, слабовата – как ты справляешься с разбоем в Мирах? Не иначе, грабишь слабых и беззащитных.

Ответом был новый поток ругательств и яростные попытки освободиться. Тогда Дин посмотрел ему прямо в глаза, послал импульс усмирения и произнёс тихо, но отчётливо:

- Всё, что ты хотел на берегу, выйдя из таверны – это полюбоваться морской далью. Ты не встретил никаких незнакомцев, тебе хорошо и покойно, всё, чего ты желаешь сейчас – это посидеть за кружкой пива, поболтать с друзьями, а потом отправиться на корабль и уснуть богатырским сном. И больше никогда не нападай без особой на то надобности, но только – в целях самозащиты.

Дин пошёл дальше, а успокоенный контрабандист уже забыл о происшествии и побрёл назад, до одурения вглядываясь в морскую даль, знакомую до мелочей…

… Любовался панорамой и Дин. Порт, тихий в этот день, остался далеко позади, почти на другом конце дуги, которую описывал берег залива. Справа от Дина безмятежно катило свои воды лазурное море, разрисованное оранжевыми бликами тяжёлого местного солнца, слева тянулись степи, перемежающиеся с цветущими садами, оврагами, взгорками - и рощами, которые катились вдаль пушистыми шариками. Меж рощ и садов рассыпались разноцветные кубики – деревни и посёлки.

Дин дошёл до величественной, широколиственной рощи, чем-то напоминающей Дубовую Леолльскую, и, не раздумывая, сбросил одежду и нырнул в тёплые объятия пёстрых волн. Наплававшись всласть, он уселся в тень, впитывая в себя всю целебную мощь Оранжской ауры. Один час перетёк во второй, минул третий и четвёртый – а красавицы всё не было.

Дин разнежился на нежарком, ласковом солнце, под убаюкивающий плеск волн, и не заметил, как задремал и прозевал прибытие цыганки.

- Ау, - услышал он тихий, насмешливый голос. – Ау! Путник!

Дин мгновенно вскочил, оглядываясь. Он не видел девушки, только чувствовал её присутствие. Она пряталась за деревьями или ближайшими валунами. Зато на каменистой площадке меж дальних сосен уютно примостился видавший виды белый джип, а рядом с ним – большая квадратная торба.

Наконец за скальным останцем с вкраплениями матово-белого нефрита мелькнул, дразня, край жёлтой юбки и босая ножка. Дин направился туда, но девушка, звонко смеясь, уже отбегала прочь, под сень пышных, густолиственных деревьев Кудрявой Рощи.

- Темноокая красавица, постой, не спеши так, воздух вокруг твоих юбок взвивается ураганом, - крикнул Дин, следуя за девушкой, которая то приближалась, то отдалялась, петляла между деревьями, маня и раззадоривая, шелестя юбками и отбивая ладонями ритм. Миссоль словно снова танцевала свой мистический и созидательный танец, щедро одаривая Дина солнечной энергией. - Разве я не заслужил награду за своё долготерпение?

- Ты ещё ничего не заслужил, - возразила Миссоль издалека. – Ты хорош собой, но это ничего не значит для меня.

- Что же тебя привлекает?

- Тайна, Динь-динь. Ты полон тайны…

И она снова убегала, а Дин не спешил её догонять, ибо чувствовал, как в ней самой нарастает страсть, и рано или поздно она прекратит бег.

Так они обошли, петляя, всю рощу и вернулись вновь к тому месту, где среди деревьев был небрежно брошен белый джип. Здесь Миссоль дождалась его, прижавшись к широкому стволу, тяжело дыша.

- Ты не боишься меня? – Дин провёл кончиками пальцев по её горячим, капризно изогнутым губам. Мимолётная печаль коснулась его своим тёмным крылом: он вспомнил Злату.

- Я ничего не боюсь! – вскинулась Миссоль.

- Даже своих родных и строгих правил Оранжа?

- Мне никто не указ, глупый чужестранец! Миссоль сама себе хозяйка и подчиняется лишь своим порывам! Клянусь, о тебе никто не узнает, ты останешься лишь в глубине моей души!

- Я счастлив это слышать, красавица, - прошептал Дин.

Их губы наконец-то соединились. Пылкая Миссоль вскрикнула и закрыла глаза.

- Целуй меня, ещё и ещё, Динь-динь… - шептала она. – Целуй, прекрасный незнакомец, я чувствую в тебе страсть и силу. Нет, постой, сейчас я приготовлю наше брачное ложе.

 Миссоль достала из торбы и бросила на песок неохватную пёструю циновку, плетённую из мягкой козьей шерсти. Потом начала медленными, томительными, завораживающими движениями сбрасывать с себя, одну за другой, пышные юбки. Затем пришла очередь шёлкового лифа и кружевной сорочки.

… Они любили друг друга вновь и вновь, до тех пор, пока не начали сгущаться тени, и не повеяло прохладой от моря.

Светотень разрисовывала их обнажённые тела причудливыми татуировками, атласная трава ласкала кожу и колыхалась от их горячего дыхания.

Они отдыхали от ласк, пили вино, ели фрукты – и снова устремлялись в бурные воды наслаждения. Они хохотали и купались в ночном море, взрывая и перемешивая оранжевые блики большой луны на воде. Эта луна перекрашивала их кожу и волосы в медно-рыжий цвет, и они казались себе загадочными, неведомыми самим себе иномирцами. Они бегали по тёплому песку друг за другом, догоняли и падали, и взлетали, и вновь смыкали объятия.

Время летело незаметно, вечернюю зарю сменило звёздное небо, но ненадолго – краешек не заходящего оранжевого солнца продолжал висеть над далеким горизонтом, и теплые блики от него смешивались с голубоватым светом обильных звезд. Но вот звёздное небо сменила заря утренняя, солнце, вздохнув с облегчением, легко выпрыгнуло из-за горизонта, и они встретили его нагие, завернувшись в тёплый войлок, на морском берегу. Миссоль подарила ему свою чистоту и свежесть, свою неискушённость и девственность так просто и безоглядно, что он ощутил благодарность и удивительную нежность.

- Что же, Динь-динь, ты станешь делать теперь? – тихо спросила Миссоль, когда они разомкнули объятия и лежали бок о бок, вздрагивая и замирая в сладких воспоминаниях о таких долгих и таких кратких мгновениях любви. – Теперь, когда страсть объединила нас?

- Буду готовиться покинуть Оранж, - ответил Дин. – Видишь, пылкая девушка, я не лгу тебе в лицо. – И он повернулся к ней, обнял за плечи, поглядел в её глубокие тёмные глаза с печалью и сожалением. Миссоль вздрогнула зябко, и Дин накрыл её своим горячим телом, желая согреть и утишить горечь.

- Некрасиво так поступать с девушками, Динь-динь, - упрекнула Миссоль. – Ты только-только вошёл в мою жизнь – и сразу же стремишься убежать…

Она попыталась улыбнуться беззаботно, но губы её дрогнули.

- Ты желаешь уйти со мной, красавица? Боюсь, что это не самый лучший путь для такой юной и ветреной девушки. Он опасен, полон неизвестности.

- Я знаю, Дин, - тихо отозвалась Миссоль. – И не боюсь неизвестности. Но я знаю и то, что твоё сердце занято, и избранница твоя не менее опасна, чем путь по диким Мирам.
 
- Зачем же ты ответила на мою страсть, если знала, что я не в силах даровать тебе любовь и остаться с тобой? Я не хотел дарить тебе печаль.

- Это моё решение, чужак, и моя печаль, - Миссоль гордо вскинула подбородок и тряхнула буйными кудрями. – Так что же ты хочешь за свою страсть, Дин, как дорого ты её оцениваешь?

- Мне нужно уйти отсюда, бесценная Миссоль, только и всего, - сказал Дин. – Мне нужно знать направление, в котором двигаться, чтобы достичь Двери. Ближайшей Двери, ведущей далеко-далеко, за самый край.

- Я дам тебе провожатого до края своего Мира, - сказала Миссоль. – А дальше, - она выразительно пожала плечами. - Не обессудь, дальше прокладывай свою дорогу.
Они разъединили не насытившиеся тела, снова жаждущие друг друга. Миссоль встала с достоинством и истомной грацией, не в силах скрывать негу, и не желая её отбросить, и начала надевать свои одежды, юбку за юбкой, вся пышность которых не могла скрыть детской хрупкости. Дин любовался прекрасной цыганкой последний раз.
 
– За самый край, - повторила она задумчиво. Приложила ко рту сложенные ладони и крикнула: - Атана! Атана!

Ясное жёлто-розовое небо над дальней рощей вскипело облачной пеной. Сквозь облака проявились смутные силуэты. Силуэты приближались, увеличивались в размерах, попутно приобретая всё более чёткую форму.
 
Дин увидел миниатюрных лошадей, немногим крупнее пони, скачущих с неба на землю по невидимой лестнице. Последний прыжок – и на берегу оказался небольшой табун в десять разномастных лошадок. Впереди гордо вышагивала, словно многодетная мать, белоснежная красавица обычных размеров, у которой Дин с изумлением обнаружил во лбу небольшой, острый рог. На спине лошади сидел смуглый цыганёнок. Он ловко спрыгнул на землю и побежал к сестре.

– Спасибо, Степан, - поблагодарила она братца и обернулась к маленькому табуну.

- Аданаис! – воскликнула Миссоль. – Иди ко мне, милая девочка!

Кобылица ткнулась носом в плечо хозяйки.

- Аданаис, прошу тебя, будь проводницей до края, - попросила Миссоль. – Познакомься со своей провожатой, Дин.

Дин протянул руку, погладил бархатный лоб, коснулся гладкого, шелковистого рога, Аданаис мотнула головой в знак согласия и моргнула голубым глазом. Затем позволила себя взнуздать – Миссоль делала это ловко и быстро.

- Она готова, Дин. Готова показать кратчайший путь. Если ж он будет не самым приятным – не обессудь. Ну, долгие проводы – лишние слёзы. Прощай, Дин.

- Прощай, Миссоль, неистовая цыганка оранжевого мира. Я тебя не забуду.

Он приник к её губам с последним поцелуем, обнял Стёпу, помахал рукой оранжевому городку, вскочил на белую лошадь. Аданаис побежала, набирая скорость, по диагонали в небо, по невидимой людям лестнице. 

- Эге-ге-гей! – донёсся до него снизу голос Стёпы, скорость возросла – и морской берег с портом и городком скрылся из виду. Аданаис развернулась и понеслась по горизонтали вперёд, туда, где на горизонте едва заметными пиками виднелась далёкая горная гряда.