Однажды, мой коллега с фамилией не менее оригинальной (Г.Шальопа), спросил – откуда у меня такая странная фамилия? Я не ответила. Можно было, конечно, отделаться парой фраз. Но, история эта не простая …
Когда-то, очень давно, я и Вадим, в статусе жениха, пришли в районный отдел ЗАГС подать заявление о вступлении в брак. Секретарь, принимая документы, спросила меня с иронической и сочувственной улыбкой: «Останетесь на своей фамилии или возьмете фамилию мужа?». Я попросила время для обдумывания. Вадим, видя мою нерешительность, не то серьезно, не то шутя, тихо спросил меня: «А может быть мне перейти на твою?»
«Ну уж нет, - сразу возразила я. – Мне моя фамилия докучала ещё в школьные годы».
Я была единственная среди 30-ти одноклассниц с фамилией на «-енко». Странная была фамилия. Ни на что не намекающая. Но моя одноклассница – Неля Файнбойм, с которой я просидела последние 4 года за одной партой, прилепила мне кличку «тётка»: «Тётка, подвинься», «Тётка, дай скатать» … Но я на неё не сердилась. Потому что выходило у неё это по-дружески и ласково. А вот физик – Григорий Александрович Зинкевич – мою фамилию - Тетенко - выделял среди других. То он сделает ударение на первом слоге и окончание «а» прилепит, и тут же себя поправит - растягивает мою фамилию, как гармонь – «Тэ – тэ – нко». И, как бы извиняясь, разведет руки, мол – маємо шо маємо. Я старалась не реагировать на шуточки Гриши, но в душе …. Очень не любила и Гришу, и всю его физику.
Иногда приходила мысль, что, если когда-нибудь я выйду замуж, то фамилию придётся изменить. Но, что приобрету что-то сверхоригинальное, я не думала.
Не думала, что со своей новой фамилией буду попадать в не менее комические ситуации. То марципаном назовут, то «марцафеей» обзовут. Смешнее всего получилось, когда с группой сотрудников ОЭИС поехала на несколько дней в подшефный колхоз собирать кабачки. Один из этих дней пришелся на мой День рождения. И мои домашние решили поздравить меня телеграммой. Колхозный телеграфист не расслышал фамилию и написал, как понял. И вот, идёт по полю почтальон, размахивает телеграммой и кричит: «Признавайтесь, кто из вас тут Маркс-еврей?». Шутник Толя (по фамилии Шутко) крикнул ему: «Аист сбрасывает их в капусту. В кабачках не встречали».
И вот, через положенный на обдумывание месяц, когда мы получили в ЗАГСе долгожданные документы (с моей уже новой фамилией), то вышли в Пале-Рояль (именно там располагалось в то время это заведение) и сели на единственную скамеечку в этом уютном, домашнем скверике. Даже, если вы никогда не были в Одессе, эта скамеечка вам хорошо известна. Именно на ней сидела Людмила Гурченко в ожидании своего любимого механика Гаврилова. Скверик примыкал одной из своих сторон к каменному красавцу Оперному театру.
«Да, - прижимая мой локоть, сказал Вадим. – в сложное положение ты попала. Придётся рассказать тебе: откуда взялась у меня эта странная фамилия». «Ты знаешь, - сказала я ему, - когда я назвала маме твою фамилию, она не удивилась, пожала плечами и сказала: ну что ж, большой, кареглазый, растрёпанный весельчак. Типичный Марцафей». Никогда раньше я не слышала, чтобы Вадим так громко смеялся. Спустя долгие годы я думала: не с этого ли момента началась обоюдная взаимоприятность между тёщей и зятем.
Но, вернёмся к началу … Я хочу рассказать вам эту историю так, как мне её рассказал в своё время мой муж.
Анечка Боженко окончила курсы медсестёр в Киеве в 1930-м году. Она мечтала стать врачом. Но решила перед институтом, где она хотела продолжить учёбу, поработать год-другой медсестрой в больнице. При поступлении в институт рабочему стажу придавалось значение. В это же время в Киев приехал на курсы повышения квалификации молодой учитель математики из города Макеевка. В первый же вечер с ним произошла неприятность – он решил навестить своего товарища и отправился в Дарницу разыскивать его по новому адресу. Он нашел дом, поднялся на второй этаж и остановился в нерешительности у порога, где лежала лохматая собачонка, которая, увидев у своего порога незнакомца, злобно оскалилась. Иван протянул руку, чтобы приласкать собачку, но та, недолго думая, цапнула его за руку. Пришлось Ивану вместе с другом идти в ближайшую дежурную больницу, чтоб сделать профилактический укол. Дежурная сестричка Анечка обработала руку и утешила пострадавшего, сообщив, что можно обойтись без укола, т.к. собачка домашняя, всегда под наблюдением. Но Иван Антонович настоял на уколе. И получил его. Поскольку наступил вечер, они с другом отправились провожать Анечку до дома. Заодно познакомились с гостеприимным отцом Анечки Михаилом, выпили чаю. Ходили туда в гости почти месяц. Когда курсы закончились, Иван Антонович вместе с Анечкой уехали в Макеевку, где они и поженились. Время шло. В 1932 родился у них сынок Вадик. Папа к этому времени считался лучшим методистом среди учителей Макеевки, а Анна Михайловна была лучшей операционной сестрой в городской больнице. Замечательно, не болея, прошёл Вадик все дошкольные учреждения – ясельное, детсадовское – и в 6 лет, благодаря усилиям своего папы-учителя, хорошо читал и знал азы арифметики. Шёл 1938 год. Однажды ночью приехал «чёрный воронок», папу Ивана арестовали и в наручниках увезли в неизвестном направлении. Навсегда. Больше никогда Вадик своего отца не видел. Добиться каких-то сведений о муже Анна не смогла. Ей сказали: «Ваш муж арестован как враг народа. Не ищите». Анну волновало: как пойдёт в школу сын, если на него навесят клеймо «сына врага народа». Ей уже было отказано в работе по этой же причине. Она решила уехать туда, где её никто не знает. Хирург больницы, которому всегда ассистировала Анечка, сочувствовал и жалел её. И предложил ей поехать на Северный Кавказ в город Нальчик, где его брат – тоже хирург – работал в аналогичной больнице. «Не Вы первая, не Вы последняя, Анечка. Со временем всё выяснится. В Нальчике Вам помогут с работой и с жильём, и никто ни о чем спрашивать не будет. Диплом у Вас с отличием. А медицинских кадров там не хватает.» Так в 40- м году Анечка с Вадиком оказались в Нальчике. Их приняла русскоговорящая семейная пара, сын которой служил на границе и которая жила в частном домике на окраине Нальчика. Вадика приняли как внука: он во всем был им подмогой – и в огороде, летом пас двух бабушкиных коз. Он пошёл в школу и сразу стал отличником. После школы Вадик заходил к маме в госпиталь и ожидал конца её рабочего дня, листая учебники.
Осенью 43-го года в госпитале долечивал раненую ногу майор Марцафей Владимир Елисеевич. С Вадиком он познакомился во дворе, где тренировал свою ногу перед выпиской. С Вадиком он держался наравне, ему нравился этот 11-летний паренёк, с которым можно было говорить на разные темы. Анна Михайловна знала о приятельских отношениях этих двух мужчин и боялась, что излишние вопросы майора могут заставить мальчика проговориться о том, о чём следовало молчать. Ещё перед отъездом в Нальчик она поставила перед собой Вадика и очень серьезно, требовательно глядя ему в глаза, сказала: «Вадюша, нам надо сейчас, на время, забыть о папе. Он на секретном задании. И об этом никто не должен знать. Со временем он найдет нас. Если кто-то будет спрашивать, нужно отвечать, что папа наш – военный. И все. Мы не должны навредить ему».
Анна Михайловна знала, что Владимир Елисеевич потерял жену и маленького сынишку в первые дни войны, когда они погибли при артналете. И она, чтобы поставить все точки над и, решила первой рассказать про свою трагедию Елисеичу. Назвать красавицей Анну было нельзя, но было в ней что-то надежное, естественное. Она никогда не красила губы, не пользовалась косметикой. Её голос тихий и ровный действовал на раненых умиротворяюще. К концу 43-го года Владимир Елисеевич уже был готов на выписку. Он рвался на фронт, в свою часть. Перед отъездом сказал Ане: «Я хочу быть отцом Вашему сыну. Захочет ли он им стать? Спросите его. Если удастся мне уцелеть – я вернусь за вами. Постарайтесь меня дождаться». «Время покажет», - сказала Аня.
И он вернулся. После Победы в 1945-м. Но он ещё не был демобилизован, ему предстояло ехать на Дальний-Дальний Восток и какое-то время там еще служить. Уехали туда они уже втроем. Елисеич там после женитьбы усыновил Вадика. И Вадим стал не Ивановичем Бондаренко, а Владимировичем Марцафеем. А в 1947-м году Анна Михайловна родила сестричку – Людмилу. В том же году Елисеича демобилизовали; и они всей семьей очень долго через всю страну добирались на чем придется в Одессу. В Одессе у Ани был двоюродный брат, который приютил семейство на целых три года.
Владимир Елисеевич через содействие Штаба Одесского округа получил разрешение на строительство жилья. И не где-нибудь, а на самом Пролетарском (теперь – Французском) бульваре. Нашёлся небольшой участочек в 300-х метрах от обрыва склона к берегу моря, среди ряда восстанавливающихся санаториев.
Елисеич сам проектировал дом, и сам же плечом к плечу с пасынком строил его года два или три. Когда мы познакомились с Вадимом, семейство проживало в доме уже более 10 лет. Дом был большим, но неуютным и холодным даже летом. Мы в этом доме не прожили ни одного дня, встав из-за свадебного стола, мы, как поехали провожать моих родителей в центр, на улицу Гоголя, так и остались там с ними жить на ближайшие 12 лет. В основном потому, что с Гоголя до института, где мы вдвоем работали, было всего 4 квартала прогулочным шагом. А с Пролетарского – нам пришлось бы терять на дорогу более 2-х часов в день. У родителей в коммуне была одна большая 30-ти метровая комната, которую они перегородили, отдав нам большую половину. Здесь нам было уютно, всегда тепло (ТЭЦ) и, как ни странно, просторно. Через год там спокойно разместилась детская кроватка.
А в Большом Доме мы прожили всего два летних месяца, когда нашей дочери исполнился 1 год, и свекрови захотелось более близко пообщаться с внучкой. Казалось, лучшего места для отдыха не найти – солнце, воздух и море. Но мы тогда не учли, что Владимир Елисеевич не был готов к, пусть и недолговременному, пребыванию в доме маленького ребенка. Он никогда не брал внучку на руки, не разговаривал с ней, не заигрывал. Аккуратно обойдет – и с улыбкой пройдет мимо. Нас это очень огорчало. Свекровь как-то мне сказала: «Я думаю, что Елисеич просто ревнует Вадима к дочке. Ему кажется, что малышка перебрала на себя все внимание и любовь Вадима, которые должны были предназначаться только ему, старому ленивцу. Не обращайте на него внимания».
Характер Владимира Елисеевича очень изменился с постройкой дома. Чувство СОБСТВЕННИКА, большого Хозяина заслоняло все остальные его чувства. Он, безусловно, был человеком образованным и культурным, но неуступчивый, властолюбивый характер мешал нормально общаться с ним. Он был весь в хозяйственных хлопотах по дому, всё время что-то достраивал, ремонтировал, мастерил. И ему хотелось видеть Вадима таким же. Но. Вадиму чувство собственника претило. Он был совсем не похож на Елисеича. К тому времени он окончил аспирантуру, готовился к защите диссертации, домом для него был институт. Он уже и сам читал лекции студентам. Свою преподавательскую работу очень любил, но большую часть времени отдавал научной работе.
Неприятным для нас было то, что всё в Доме могло происходить с разрешения Большого Хозяина. Вадим, шутя, говорил: «Мне кажется, что Елисеич считает меня своей собственной вещью, которую нельзя без его разрешения переставить с места на место». И в этом была доля правды. Я тогда не могла разобраться в их запутанных отношениях, было что-то глубинное, что мешало этим двум замечательным мужчинам относится друг к другу лучше, чем просто друзья или соседи.
Но всё вскоре разъяснилось…
И вот, однажды, глядя, как мой отец нянчится с годовалой внучкой, и как им обоим весело, я высказала Вадиму неожиданно пришедшую мне мысль: «Представляешь, вдруг Иван Антонович остался жив. И где-то мается по свету, так и не найдя вас с мамой. Как бы он был рад, что стал дедом. Давай поищем его». Вадим неожиданно сразу согласился: «Согласен с тобой. Давай попробуем. Но только маме ни слова об этом».
Вечером он более откровенно добавил: «Понимаешь, всю жизнь я чувствовал себя очень одиноким. Мне не с кем было поговорить. Я боялся, что своим случайным разговором могу принести маме боль. А я же ей обещал железно хранить молчание об отце. Я боялся, что так же однажды, как отец, у меня украдут и мать, увезут в неизвестном направлении. И я останусь один».
И мы стали искать. Сначала мы нашли опытного юриста, которому приходилось помогать клиентам в подобных ситуациях. Он грамотно составил нам обращение и дал список адресов, госучреждений и архивов, куда нам следовало обращаться. И мы писали. И ждали ответа. И писали дважды. И даже трижды. Но ответов все не было. И все-таки мы, наконец, дождались одного. «По поводу вашего запроса можем сообщить, что арестованный в 1938 году по анонимному письму учитель Иван Антонович Бондаренко скончался от сердечной недостаточности в 1943 году в лагере города Инта Коми АССР». Я не знаю, дословно ли я передаю текст этой справки, видела я ее только один раз, потом Вадим подколол ее в свою личную папку с документами. Но, главное мы узнали. Анне Михайловне мы ни слова не сказали. Я не судья, я не хочу судить свекровь, права она была или не права, отказавшись от дальнейших поисков Ивана Антоновича. Это дело совести каждого.
Отношения наши с родителями внешне как бы не претерпели изменений. Мы по-прежнему часто бывали у них, праздники и дни рождения отмечали вместе, но я заметила, что, то непонятное для меня в их отношениях, вдруг исчезло. Вадим по характеру был однолюбом. Маму свою он «отпустил» в её новую жизнь с Елисеичем. А место Ивана Антоновича в своем сердце отдать кому-то другому он не смог и не захотел. Но отношения с Владимиром Елисеевичем с годами наладились. Вадим стал мягче, теплее в общении с отчимом, улыбчивее. Даже засекла как-то, как при прощании они крепко обняли друг друга за плечи. И всё чаще слышалось слово «папа».
Елисеич очень любил и гордился Вадимом. Вадим ушёл из жизни рано, в 64 года. Коварный инсульт забрал его у нас. Когда о кончине Вадима сообщили Владимиру Елисеевичу, с ним случился сердечный приступ. Вызванная «скорая» отвезла его в больницу, где он через пять дней и скончался.
Так мы и похоронили этих двух замечательных представителей фамилии Марцафей с разрывом в 9 дней. Светлая им память.
Вот такой получился грустный рассказ о нашей семейной истории, и мой ответ коллеге на вопрос, откуда у меня такая странная фамилия. Я получила ее как бы случайно, но она никогда потом мне не казалась странной. Оригинальной – да. А в общем всю жизнь была мне любимой и родной.
P.S. Моя читательница и землячка Алика Магус спросила меня, не обижаюсь ли я , когда кто-либо из читателей шутит над странной фамилией. Дорогая Алика! Я бы не была одесситкой, если бы обижалась. Шутят редко, но это же шутят друзья. Припоминаю, последнюю шутку пошутил наш коллега, поэт В.Е. Я как-то написала ему рецензию на его стих "Повеяло весной". Он сразу же ответил строчками из того же стихотворения, изменив только одно слово:
И вот уже бегут по трассе МАРЦАФОНЦЫ,
И мамы с малышней идут гулять в Горсад.
И все сильнее спины нам пригревает солнце,
Гораздо лучше, чем недели две назад.
И теперь каждую весну я смотрю в окно на проспект, по которому бегут эти милые уставшие МАРЦАФОНЦЫ. Вот пробегут - и нет следа. И только в памяти остается дружеская шутка, и греет душу, как лет 5 тому назад.