КОЗА МАНЯ И ЕЕ СОБЕСЕДНИКИ
Произошла эта история в середине прошлого века. В самый разгар воинствующего атеизма.
Наверное, каждый в курсе, что в любом селе, даже самом небольшом, имеются свои чудаки, На букву "М". К таковым относятся как положительные, так и отрицательные персонажи. О народных талантах говорят «самородок». О народных недотепах говорят либо «дурак», либо «полудурок».
В небольшом поселке Любимово, что спрятался на просторах Сибирского края, жили сразу два подобных полудурка. Не дураки конечно. Ложку со щами в рот несли, а не в ноздрю. И работали в колхозе сносно. Только поэтому охламонов тех звали полудурками, а не полными дураками. Звали их Федька Нарымов и Генка Степин. Было полудуркам лет по 18. До призыва в армию еще год оставался, так как в те годы парни с 19 лет служить уходили.
В такие годы не только у наших охламонов но и любого кровь с гормонами играют бешено. Но нормальные люди справляются как-то со своими зашкаливающими эмоциями.
А вот Федька с Генкой были не таковы. Пакость граничащая с дуростью, так и перла из пацанов, понуждая тех еженощно искать приключений на пятую точку. Днем хоть и пакостили по малому, но в рамках пусть не закона, то хотя бы приличия.
А ближе к вечеру, когда у нормальных людей процент адреналина приближался к нулю, у друзей охламонов, открывалось второе дыхание. Отужинав, чем Бог пошлет, парни немного копошились по хозяйству, помогая матерям, потом на пару часов заваливались в постель. В теплое время года — на сеновале, под крышей холодного сарая. Зимой, чаще всего -лезли на русскую печь.
Изредка так и спали до утра. Но, действительно — изредка. Чаще всего, подремав два- три часика, кто-нибудь из них вставал и одевшись бежал к другу, живущему через дорогу.
К тому времени, когда молодые люди колхоза, оттанцевав до полуночи, провожали до домов своих подруг, наши полудурки выходили на «охоту».
Любимым занятием пакостников было забравшись в чужой огород, выдрать огурцы. Ну зачем, скажите пожалуйста они нужны были охламонам? Ведь своих - рви, не переешь! Нет, надо чужие попортить. Иначе, для них жизнь теряла свой смысл, свою изюминку.
Вытаптывали чужие огороды, снимали с петель двери в банях и сараях, разбрасывали поленницы дров, выгоняли из загонов скотину и так далее. Особенно сильно доставалось от них бабке Прасковье Капитоновне Гущиной.
Старуха была, честно говоря, не из Божьих одуванчиков. Доставалось от ее острого языка многим. Не терпела старая Прасковья человеческих проков. Как больших, так и мелких. Гнобила на чем свет стоит лентяев, несунов, нерадивых хозяек и прочая, и прочая. Несмотря на то, что потеряла она младшенького своего Ванечку, сыночка поскребышка, отдала его войне ненасытной, старуху в селе мало кто жаловал. Побаивались ее острого языка. Старались не задевать лишний раз.
А охламоны , полудурки сельские, так и вовсе изводили бабку, как могли.
Была у Прасковьи радость единственная в хозяйстве. Коза дойная Маня. Вот на ней-то и отыгрывались Федька с Генкой. Едва ли не каждую ночь уводили козу со двора и угоняли подальше от деревни.
По утрам бабка Гущина выйдет кормилицу свою подоить, а той и след простыл. И находится потом Маня, где-нибудь на сельском кладбище, привязанной к оградке могилы.
Попадало охламонам от председателя колхоза Ивана Петровича Коржина. Но мало, так для острастки. Ведь испокон веков известно, - кто не пойман, тот не вор. А Генка с Федькой хотя и считались придурками, но попадаться на месте преступлений, никак не хотели. Прежде, чем нагадить кому-либо, хорошенько готовились заранее. Не лезли в те дворы, где собаки были. Где хозяева молодые и сильные жили. Такой если поймает, так накостыляет по шеям, что надолго охоту к гадостям отшибет. А вот одиноким вдовам, старикам немощным от недотеп доставалось изрядно.
Стояло то, послевоенное время, когда народ уж чуточку мог вздохнуть посвободнее. Когда страна хоть и не полностью, но уже заметно поднялась из руин. В магазинах (особенно в селах), практически ничего нельзя было купить. Одежда, обувь, предметы первой необходимости, соль, сахар- все это не покупалось, а «доставалось». Через городскую родню, по «блату»,. Со скандалами, взятками , кто как мог.
Но зато жили весело, дружно. И советские, и религиозные праздники справляли всем селом. Пили свекольный самогон, веселились как могли. Но и работали так, что кости трещали.
На очередные выборы шли, как на праздник. С песнями, гармошкой. На митинги, посвященные Дню Октябрьской Социалистической Революции, выходили без понуждения, целыми семьями. Несли транспаранты, прославляющие Партию и Правительство. Самозабвенно кричали «Да здравствует наш любимый ….» И далее следовало имя очередного вождя.
По домам иногда проходила делегация комсомольских активистов. Нагло, без приглашений, врываясь в чужие дома, они стыдили и называли мракобесами тех, у кого замечали иконы на стенах.
Иногда дело доходило едва ли не до скандалов и даже драк. Особо рьяные бездельники, вместо того, чтобы работать в поле, пытались самостоятельно, тут же на местах, уничтожать Святые иконы. Зачастую старинные, служившие еще дедам и прадедам хозяев. Военные вдовы и матери, потерявшие на фронте мужей и сыновей, те для которых, эти иконы только и остались единственной отрадой, самозабвенно пытались отвоевать свои Святыни.
Всякое было. Но хорошего, все же больше.
Однажды, именно в такое время, в Любимово привезли пару рулонов обыкновенной клеенки. Той самой, что хозяйки обычно стелят на кухонные столы. Это сейчас модно, когда стол голый. А в то время, кленка на столе символизировала почти достаток в доме.
Предвидя ажиотаж вокруг этой клеенки, председатель повелел своему бухгалтеру, совмещающему основную работу с обязанностями продавца, клеенку эту заранее порезать на полутораметровые куски, посчитать их количество и распределить между вдовами и передовыми работниками колхоза. Кроме того, наказал клеенку продавать только после рабочего дня.
Стояло лето, самый разгар горячей сенокосной поры. Но известие о том, что вечером будут «давать» клеенку, разлетелось по поселку со скоростью «сарафанного радио».
Наталья Степина, мать оного из наших полудурков, одной из первых примчалась в маленькую, сельскую лавчонку. Дверь ее была еще заперта. Бухгалтерша после основного рабочего дня, забежала домой покормить детей.
Когда она наконец-то, появилась у лавки, то с трудом протолкнулась сквозь гудящую толпу женщин. Не открывая замка на двери, продавец громогласно озвучила приказ председателя о том,что клеенка в первую очередь достанется вдовам и матерям военных героев. Потом передовым рабочим, а там уж, если останется, то в порядке живой очереди.
Не слушая слов продавца, толпа ринулась в магазинчик, едва не затоптав ее на пороге. Спрятавшись за высоким прилавком она, называя имена счастливцев, принялась выдавать им по куску вожделенной клеенки. Никто деньгами не рассчитывался. Все вносились в тетрадь должников. В течении лета, люди будут нести сюда вместо денег, натурпродукты собственного хозяйства. Яйца, соленое сало, мед. Таким образом, нищие села ухитрялись кое-как, кормить городской пролетариат — доблестных строителей Коммунизма.
В помещении лавки висела тишина. Ненадолго взрываемая очередным воплем, после каждого, произнесенного имя счастливца. Куски клеенки, лежащие на пустой полке, таяли на глазах. В магазине нарастал ропот.
«Гущина Прасковья Капитоновна» - зычно выкрикнула бухгалтерша.
Прасковья, стоявшая у самого выхода, с достоинством откликнулась «Тута я. Бабы, передайте мне клеенку. Запиши Катька мне там. Завтрева принесу яички -то.»
Наталья Степина, оказавшаяся ближе всех к прилавку, приняв в руки кусок клеенки, вместо того, чтобы передать ее Гущиной, неожиданно для всех, сунула клеенку под фартук. -«А вот хер тебе, ведьма, - злорадно выкрикнула женщина, локтями проделывая себе путь к выходу.- Я мать героиня. У меня вон и медаль есть. Шестеро детей у меня. А у нее кто? Коза одна да пять кур? Старший сын в городе живет. Пусть он ей клеенку достанет. А мне некому».
Онемев от неожиданности, толпа женщин, на миг замолчала. И лишь бабка Прасковья по прежнему, не теряя самообладания, насмешливо парировала- «Хороша героиня . Ноги перед мужиком раскидывать. Нарожала, а ума не дала. Старший - то полудурок и есть. И остальные такими же растут. С измальства по чужим, дворам куски сшибают.»
В это время, Наталья, достигнув выхода, рванула с крыльца. Но старая Гущина неожиданно ловко подставила ей ногу. Нелепо взмахнув руками, Наталья сумела сохранить равновесие. Прасковья ловко вырвав из-под фартука Степиной свою законную клеенку, под хохот односельчанок, смачно плюнув в красное от злости лицо соперницы, неторопливо отправилась восвояси.
Остатки клеенки были распределены по совести. И женщины отправились по домам, весело обсуждая произошедшее. Никто не остался в обиде. Бухгалтерша Катя, клятвенно заверила односельчанок, что завтра же будет звонить в областной ОРС. И в следующее поступление, разделит клеенку между остальными .
Зная, что их бухгалтер и продавец человек слова, женщины с легкими сердцами, тут же примирились с теми, кому клеенка досталась. Ибо таковы женщины России.
Наталья же Степина дома подняла такую волну, что тошно стало всем ее родным. Раздавая щедрые подзатыльники детям, она не в силах успокоиться, в десятый раз рассказывала мужу, как незаслуженно обидела ее старуха Гущина.
«Ты представляешь, эта старая сука выхватила у меня мою клеенку и убежала. Да так прытко, что люди добрые ее задержать не успели».
О том, что клеенка на самом деле была изначально предназначена Прасковье Капитоновне, Наталья предпочла умолчать. Зная пакостный характер своего старшего отпрыска, Наталья тайно надеясь на его «помощь», еще долго изощрялась, понося старую Гущину. А Генке что? Он и без причины выискивал тех, кому можно было нагадить. А тут вроде бы, как справедливое возмездие бабке за поруганную честь его неуживчивой мамаши.
Заранее сговорившись, друзья вышли на «охоту» ближе к утренней заре, когда сон колхозников, уставших за день, был особенно крепким.
Для начала недотепы выдрали подчистую грядку недозрелой моркови в огороде Прасковьи. Затем, сорвав с петель ветхую дверь со старой баньки, забросили ее подальше в густо разросшуюся у забора крапиву. Коза Маня, в этот раз
оказалась запертой в сарае от «справедливого» возмездия не пострадала.
Уходя, Генка прихватил с забора бабкиного подворья глиняный кувшин. Путь домой охальников пролегал мимо небольшого пруда. Вот туда и закинул Генка кувшин в который старая женщина доила свою Маню.
Два идиота, выполнив свою черную миссию, как ни в чем не бывало, отправились по своим сеновалам, досматривать сладкие, утренние сны. То обстоятельство, что они нанесли ощутимый урон одинокой старой матери, потерявшей на фронте сына, ничуть не встревожило их насквозь гнилые душонки.
А рано утром, когда председатель еще только проснулся, в дом его ворвалась разъяренная Гущина.
«Доколь ты, Петрович, будешь в задницы дуть Генке с Федькой? Кажен человек в поселке знает, что любая гадость, это их дело. Один ты у нас все валандаешься с этими дураками. Прости, Господи, но я их подожгу. Усю душеньку мне вынули, лодыри проклятые». - Присев на предложенный хозяйкой стул, Прасковья Капитоновна неожиданно заплакала. - «Усю зиму буду хрен вместо морквы есть, - сморкаясь в фартук, заявила она растерянному главе небольшого колхоза.
Разобравшись в чем дело, Иван Петрович чернее тучи отправился в контору. Обычно он приходил раньше всех. Дождавшись когда во дворе колхозной конторы соберутся работники, председатель выходил к ним и озвучивал, кто и куда сегодня распределен на работы. Это действие называлось «разнарядкой». Разнарядку Иван Петрович готовил самолично и чаще всего , с вечера.
Кто-то отправлялся на покосы, кто-то на прополку, кто- то на поливку и так далее. И только колхозники, имеющие определенные обязанности не являлись пред утренние очи председателя.
Генка с Федькой не имевшие определенных профессий, были постоянными поденщиками. И сегодня они должны были копнить колхозное сено.
Закончив разнарядку, Иван Петрович, недобро посмотрев в сторону неразлучных шалопаев, приказал им зайти в контору немедленно.
Полудурки переглянувшись и неуютно поежившись, отправились в маленький кабинетик председателя.
«Молчи, как партизан на допросе. Я мол, не я и хата не моя», - шепнул Генка другу на ухо.
Но на этот раз Иван Петрович был в самой настоящей ярости. Он несолидно наорал на хорохорящихся пакостников, пообещав отдать их под суд.
Но не тут то было. Наглые, уверенные в своей безнаказанности парни в один голос твердили, что знать ничего не знают и ведать не ведают. Честно вытаращив глаза на беснующегося главу колхоза, Генка как хороший артист кино все отрицал. Да так правдоподобно, что председатель не на шутку усомнился в виновности парней.
«Ладно, идите работать. Разберусь кто прав, кто виноват. И тогда уж вам мало не покажется», - устало закончил он.
Парни отправились на колхозный луг копнить сено. «Вот видишь, я ему здорово наплел. Поверил по моему. Главное не дрейфить. Смотреть прямо в глаза и уверенней говорить надо. - поучал более наглый товарищ Федьку.- Пару дней погодим и самому председателю устроим ночной визит. На нас не подумает. Он так решит, что если мы виноваты, то надолго хвост прижмем. А мы наоборот сделаем, понял?»
«Понял»- обреченно вздохнул более трусоватый Федька.
С трудом выждав пару дней, полудурки поздней ночью отправились ко двору Ивана Петровича. Председатель, как и многие в поселке, собаку не держал. Жил он не на показ односельчанам. Дом его не чем особенным не отличался от домов простых колхозников. Многие закрывали на ночь окна ставнями. И председатель не был исключением, что было очень на руку охальникам.
Отворив простенькую калитку во двор, пацаны приблизились к дому. «Чо делать -то будем Можа пошли отсюда?,- жарко зашептал Федька. Он трусил неимоверно. Втянув голову в плечи, поминутно озираясь на двери дома, готовый в любую секунду сорваться наутек, парень горько сожалел о том, что поддался на уговоры Генки.
Не отвечая на вопрос, генка поднялся на крыльцо и скинув штаны, присел на корточки.
«Ты чо. Совсем дурак?» - Федька попятился, едва сдерживая вопль. Не дожидаясь, пока друг завершит свое вонючее дело, парень рванул в открытую калитку. Генка нагнал товарища уже у его дома. «. Бздун ты, Федька. Попробуй только проболтаться, скажу что это ты навалил кучу на крыльцо председателю. Я врать лучше умею. Слезу пущу и мне поверят. Понял?» «Понял» - Федька немного отошел уже от шока. И в голосе его послышалось что-то похожее на восхищение бесстрашием друга.
Утром на оскверненное крылечко, первой вышла жена Ивана Петровича, Ульяна.
Уместно будет сделав отступление, подробнее рассказать об Ульяне Радмировне.
Десять лет назад, едва лишь закончилась война, в селе появились две цыганки. Пожилая и молодая, как оказалось дочь пожилой. Иван Петрович в то время, только что принял пост председателя. Уходящему на фрон отцу, парень пообещал выучиться на председателя и возглавить колхоз в своем селе. Отец Ивана погиб в первый же год войны. А сын его, слово свое сдержал. За учебой в заочном Сельскохозяйственном институте, за напряженной работой в поле, совмещенной с обязанностями комсорга сельской комсомольской ячейки, парню не было времени женихаться с сельскими невестами. И к 30 годам он был все еще холост. Мать цыганка, оставив за порогом дочь, вошла в председательский кабинет и попросила того разрешить им с дочерью, остаться в колхозе. Назвалась женщина Оксаной, украинкой по национальности. Ее совсем маленькую, продала в табор собственная мать за несколько бутылок водки. Случилось это в далекие годы революции . Оксана выросла в пути. Летом цыгане кочевали по Российским просторам, на зиму возвращались в Украину.
Благо, тогда страна Советов, была неразделимой.
Приемная мать цыганка, отдала подросшую девушку замуж за своего старшего сына Радмира. Муж жену не обижал. Оксана хоть и не узнала настоящей любви, мужем была довольна. С малолетства воспитанная в таборе, она рано научилась ловко гадать на картах, выпрашивая на пропитание. Оксана, одного за другим, родила троих сыновей. Последней родилась Ульяна. В девочке с малолетства, прослеживался талант, присущий настоящим цыганам. Она обладала зачатками гипноза и не по годам хорошо, разбиралась в людских слабостях.
Перед смертью приемная мать подарила любимой снохе старинную книгу и колоду необыкновенных карт.
«Ты для меня, настоящая дочь. Родила я только сынов. А дочку не сумела. Возьми эту книгу и карты. Читай, изучай, не ленись и тебе многое откроется. Ульянку приучай. Она настоящая цыганка!»
Когда началась война, табор как раз, кочевал рядом с Польской границей. Как-то табор попал под бомбежку. Погибли тогда очень многие. В том числе и муж Оксаны.
Потом были и бомбежки, и голод. Война не щадила никого. Табор практически распался. Выживали кто как мог.
После войны, Оксана оказалась в России. С ней оставались только один из сыновей и маленькая Ульяна. Потом, сын женился на русской девушке и остался в ее селе где-то за Уралом. Оксана около 10 лет кочевала по стране с десятком таких же бедолаг, как сама. Когда дочери пошел 16 год, Оксана решила остановиться где-нибудь, в небольшом селе. Работать она умела. Дочь тоже была не из лентяек. Но куда бы она не обращалась, руководители колхозов и совхозов, опасаясь, что цыгане будут воровать, гнали женщин прочь. Так она добралась до Любимовки. И здесь, наконец-то, нашла приют.
Скорее всего, благодаря красоте Ульяны. Иван Петрович, едва взглянув на молоденькую, кареокую цыганочку, едва не потерял дар речи.
Поженились они быстро. И вот уж 10 лет, как Ульяна являлась законной женой Ивана Петровича. Несмотря на разницу в возрасте более 12 лет, супруги жили очень дружно. Ульяна быстренько произвела на свет троих мальчишек погодков.
Закон позволял ей не работать. За нее вдвойне трудилась ее мать. Хоть и была уж, далеко не молода. Оксана жила в доме зятя. Умная, тактичная, несмотря на цыганское воспитание, женщина оказалась просто незаменимой в семье дочери.
В последнее время, ей становилось все труднее подниматься по утрам , чтобы отправиться в поле полоть свеклу, или поливать колхозную капусту.
Видя такое дело, зять запретил теще работать. Ведь Оксане шел уже семидесятый год.
Книгу, написанную витиеватым шрифтом на древнеарабском язык, обе читали почти бегло. Языку этому еще в детстве, обучил Оксану ее приемный отец, ставший в последствии ее свекром. Оксана, в свою очередь обучила языку свою умную, талантливую дочь.
В то злополучное утро, после дикой выходки Генки, Ульяна, выйдя на крыльцо, сразу же уловила запашок, приготовленных для ее семьи «гостинцев».
Сразу же просчитав автора грязной выходки, Ульяна быстро, пока не увидел муж, убрала "подарок" придурков.
Когда Иван Петрович ушел на работу, Ульяна покормив мать и детей, направилась к дому Прасковьи. Под фартуком она прятала заветную книгу и колоду старинных карт. Ульяна была дружна со всеми женщинами небольшого поселка. К ней прибегли погадать на картах. Снять испуг с ребенка, заговорить зубную боль.
Серьезного опыта народного целительства Ульяна не имела. Но такие пустяки, как заговор зубной боли и детских родимчиков, давались Ульяне достаточно легко.
Бабка Прасковья приняла гостью радушно, как редко кого привечала. О чем говорили женщины, нам неведомо.
Прошло дня три. Два придурка так и не дождались никаких отзвуков от своей выходки. Решив, что председатель просто замалчивает свой позор, подумывали повторить вылазку.
Но для начала надо было хорошенько, еще разок, пугануть бабку Прасковью. Пожилая женщина ничего им плохого не сделала. Но гадить ей было куда безопасней, чем в полном смысле, гадить председателю.
Стояла тихая августовская ночь. В меру теплая и влажная. Луны не было. Но ближе к осени, яркие звезды, густо усеявшие просторы небес, неплохо освещали землю. Два охламона вышли на привычную «охоту». До утренней зари оставалось еще часа два. Солнце с каждым днем, появлялось все позже.
Избалованные безнаказанностью, пацаны смело вошли в ограду Гущиной.
В сумраке ночи, достаточно ясно, просматривалась вся ограда Прасковьи. Увидев в открытом загоне Маню, Генка довольно потер ладони. На этот раз, он собирался не просто привязать козу на кладбище, а перед этим еще хорошо отлупить ее палкой, которую принес с собой. Непонятно, чем так провинилось перед ним бедное животное? Видимо, Генка никак не мог простить Прасковью за то, что с год назад, на общем собрании колхозников, она принародно обозвала его лодырем.
Открыв хлипкие воротца загона, Генка ловко накинул на рога Мани веревку, которую отвязал от перекладины тут же, в загоне. Передав конец веревки в руки Федьки, Генка звучно шлепнул козу по спине палкой: «Пошли прогуляемся, упокойничков навестим»- , громким шепотом приказал он козе.
«Ну пошли, коли так»,- согласилась коза. Голосок у нее был тоненьким, как у ребенка, вибрирующим, со стеклянным звоном.
Еще не понимая что случилось, Генка прикрикнул уже громче, -«Федька не дури, старуху разбудишь».
Но что-то уже подсказывало ему, что Федька тут не при чем. Обернувшись на звук голоса козы и товарища, Федька растерянно промямлил - «Сам не дури. Я молчу. Сам разбудишь, дурак».
«Ну чего встали. Гулять хочу», - капризно притопнула передней ножкой Маня.
Даже полным дуракам, а не только нашим полудуркам, стало бы понятно, что голос исходит именно из чрева козы. Настолько он был специфическим. И доносилась блеющая «козья» речь от Мани, а не от кого-либо из товарищей.
Утробно икнув, Генка явственно ощутил, как по ногам его потекла горячая жидкость. «Ты чо, подлюка, чо я тебе сделал? - Захныкал он совсем по детски, без сил опускаясь на землю.
Федька, заверещав, как раненый заяц, метнулся к воротам. Но что-то черное, похожее на огромную собаку, прыгнуло ему под ноги. Покатившись по земле, Федька, прежде чем отключиться, увидел сверкнувшие над ним в темноте, огромные зубы неизвестного монстра.
Не замечая состояния сотоварища, Генка между тем, размазывая по щекам слезы, продолжал стыдить козу. - «Я тебя не собирался бить. Просто погулять вывел бы. Отпусти а...».
Его травмированный ужасом мозг, кажется не выдержал перегрузки.
«Ну чего ты ноешь? Хотел погулять, так пойдем. - Коза говорила все так же спокойно и кажется, даже доброжелательно. - Веревку с рогов моих сними. Вот так, молодец. А теперь привяжи себе на шею. Умница. Ну пойдем».
Если бы кто-нибудь в тот момент, выглянул на улицу, то скорее всего, не поверил бы глазам. По поселку , все еще размазывая по щекам слезы, шел человек. Впереди него, неторопливо вышагивала коза. Время от времени, она повелительно выкрикивала дребезжащим, блеющим голоском - «Побыстрее шагай, полудурок.»
Хотя…. Плачущий человек шел один. На шее его болталась веревка. Никакой козы рядом с ним не было. Она осталась в загоне, рядом с лежащим без сознания Федькой. Правда, он вскоре очухался и задал такого стрекоча в сторону дома, что никакой монстр не смог бы его догнать.
На следующий день, ни один из пакостников на работу не вышел. А потом бабка Прасковья придя в контору, сообщила, что Генку нашли на кладбище. Он спал между могил. На шее парня была привязана веревка. Другой ее конец, был крепко затянут узлом на перекладине оградки могилы.
Генка ничего из произошедшего не помнил. Помнил только, что собирался отомстить Гущиной. Как оказался на кладбище, почему с веревкой на шее, он напрочь забыл. То же самое, происходило и с Федькой. В памяти осталось только то, как он бежал от кого-то ночью, по улице поселка.
Со временем, молодые организмы полудурков, справились со стрессом. Они даже в армию пошли во время. Но пакостить людям с той поры, перестали совсем. Одна только мысль о том, чтобы сделать кому-то гадость, приводила обоих в состояние такой паники, что бывшие полудурки начинали заикаться.
Было то или не было, каждый решит сам. Но думаю, что вполне могло быть. Так что пакостники, задумайтесь. Но надеюсь, что таковых среди наших читателей не найдется.