Кивнув нашей помощнице Наташе, которая возится в углу с цветами, я взлетаю по ступенькам вверх, горя нетерпением увидеть сашино лицо. И замираю на полуслове. Да, это конечно же она, Саша. Но это уже и не она, не моя Сашенька. «Что ты сделала со своим лицом?» Я спрашиваю это почему-то шепотом, забывая обнять ее после полугодовой разлуки. «Милый, тебе не нравится? Но ты же помнишь, у меня появились морщины под глазами…» Саша растеряна.
Я обильно поливаю телячьи отбивные фруктовым соусом. Украдкой изучаю ее новое лицо.
Приподнялись брови, придав ему выражение постоянной легкой тревоги и нарушив обычную мягкость; верхняя губка, утратив прежний прелестный изгиб, делающий ее рот очаровательным и единственным для меня среди ртов тысяч женщин, теперь отчего-то неестественно припухла…
И сама Сашенька в новой лиловой тунике с ниточкой жемчуга на шее кажется мне немного пополневшей…
После ужина мы берем бокалы с бутылкой «Кьянти» в соломенном оплетении и выходим в нашу малую гостиную. Саша оборудовала ее для нас двоих.
Над бугристым камином декоративная ниша с японской мозаикой из морских камушек, выложенных в форме белых лилий. Подсветка над ней вместе со свечением камина источает особое ощущение уюта. Светло-желтая стена справа от нас кажется полупрозрачной и, как бы продолжая японскую эстетику, в центре украшена цветной копией одной из лучших работ Обри Бердслея : женская головка с замысловато-причудливой прической тянется к вазе на тонкой витой ножке. Из вазы, наполненной плодами экзотических фруктов, свешиваются гроздья винограда. Художник так искусно передал все это, что при долгом рассмотрении изображенное становится ярче, рельефней. Постепенно проступает прозрачная золотая пыльца аромата, которую втягивают в себя тонкие ноздри молодой женщины. Ваза на высокой ножке и женская головка на длинной шее, в своих совершенных линиях уподобляясь друг другу, как бы являют образец гармонии.
Огонь играет на стенках наших бокалов. Пошлая схожесть вина и крови. Мы не глядим друг на друга. Но хмель вкрадчиво льнет к нам, заглядывает в глаза. Я касаюсь сашиного плеча, и она кладет мне голову на грудь. Последние минуты нашего почти безмятежного счастья.
Я несу ее в спальню. Жадно припадаю к знакомой шее. Рука моя – о, из тысячи тысяч женских грудей она узнала бы сашину, небольшую, с твердыми сосками, родную, девичью грудь, - рука моя ложится на тяжелую студенистую, незнакомую мякоть. Похолодев, я открываю глаза. Чтобы убедиться воочию, что со мною рядом лежит, действительно, Саша, резко включаю ночник… Две огромные расплывшиеся тестообразные массы. Сашины глаза, наполненные слезами и ужасом…
В эту ночь я не могу и не хочу ее больше. Долго лежу без сна. Дождь за окнами неугомонно выбивает чечетку. Кажется, и Саша не спит.
Утро.Тугая струя холодного душа и чашка кофе. Саша спит. Она склонила голову на плечо. Вытянула руки вдоль тела. Как девочка. Секундная жалость. Я нагибаюсь, чтобы поцеловать ее. Но не нахожу прежней родинки над губой. Она съехала куда-то в сторону. Жалость сменяется едкой ненавистью к ней. Я хватаю ее, спящую, за плечи и трясу. «Что ты сделала с собой? Ты меня спросила? Ты спросила меня?»- твержу я. Молча рыдая, она падает на подушку. На пороге я бросаю:»Ты украла у меня то, что я любил!»
Холодный дождь продолжает свой безумный пляс. Бесстыже втаптывает скудную растительность в оголившееся тело земли. Навстречу мне сквозь мокрую хмарь плывут зажженные фары автомобилей. Кровь толчками пульсирует в голове. Наше с Сашей прошлое. Горький ком в горле.
Начинали учиться в одном вузе, на разных курсах графического дизайна. Но познакомились пять лет спустя, когда я, бросив дизайн, закончил факультет современных бизнес-технологий и успешно разворачивался в деловом мире.
…Презентация работ художницы Гаевой. В руках ее бокал с розовым «Мартини» и долькой лимона. Гаева – сердцевина веера, вокруг которой лучами полыхают дамские наряды. Веер движется мне навстречу. Но за ним, на заднем плане, – она. Моя Сашенька.
Она стоит у золоченого портала, вглядываясь в художественные миниатюры. Заслыша возбужденные голоса дам, поднимает голову. Меня поражает покой, заключенный в соседстве густых русых бровей над серо-синими глазами и тонко очерченного рта. Темно-зеленая ткань платья подчеркивает свет ее тяжелых волос и редкое совершенство хрупкого тела. Все в ней тихо согласно друг с другом. Так сказал бы поэт.
Через полгода мы соединяем наши судьбы. Я счастлив и горд своим счастьем. Ее непохожестью на жен и подруг моих компаньонов. Сашенька увлекается цветной графикой. У нее маленькая фотомастерская в нашем доме.
Как-то увеличила свой фотопортрет. Долго смотрит на него. «Кажется, я старею». И вдруг спрашивает. Глаза в глаза:»Ты будешь меня любить… старую?»
Консультант и акционер двух крупных фирм – я постоянно занят. Мы редко видимся с Сашей. Раздражение на жену не отпускает меня. Я ощущаю себя обманутым. Да, говорю я себе, это эгоистично. Она не игрушка, она имеет право и так далее. Но ведь ее лицо принадлежит и мне. Наши тела и лица в любви отданы друг другу. Она отняла у меня то, что я любил и взамен предложила то, что я не могу любить.
«Интересно, для кого ты сделала пластику, - спрашиваю я на пороге ее спальни, - может тебя с твоими новыми с…….ми уже кто-то успел отлюбить …. на этой кровати, пока меня не было?»
«Не надо,милый….Остынь»,-тихо говорит Саша.
Я закрываю дверь. Гадливое ощущение – от себя. Как запах изо рта.
Долго и бесцельно плыву в потоке машин по вечерним улицам. Расплывающиеся справа и слева от меня фонари и рекламы. Стайки хохочущей под зонтами молодежи возле баров. Тающие свечи на елках в окнах соседних коттеджей. Приближаются новогодние праздники. А дождь между тем от свободной пластики снова переходит к бравурным прыжкам, поливая забывшую о снеге землю. Какой-то танец модерн. И всеобщая тоска.
Навстречу мне спускается Саша. Никакая. На ней нет лица. Ни того , что было прежде, ни ее нового. Почти пройдя мимо, я ловлю ее руку и, не глядя на нее, говорю:»Передай Наташе…короче, в новый год – у нас гости и……прости меня».
Жалкая попытка к примирению.
От нашего дома тянется хвост иномарок. Гостиная высотой в два этажа сияет звездной пылью. У барной стойки мои гладковыбритые тугие компаньоны. Деловой бомонд и представители арт-бизнеса. Черные френчи и фарфоровые зубы. Бесконечные попытки говорить на отвлеченные темы и острить. Предполуночное оживление. Как будто завтра, то есть уже через пару часов, с боем курантов мир перевернется. Дамы хохочут. Я с трудом узнаю в женской стайке свою жену. У них у всех одно лицо: убывающие брови,
вывернуто-влажные рты и готовые вывалиться бюсты, обтянутые блестящей тканью.Я отворачиваюсь, но успеваю заметить внимательно-горький взгляд Саши. Слыша закипающее во мне бешенство, иду к барной стойке.
К утру все разъезжаются. Проводив гостей, возвращаюсь в дом. Захожу в малую гостиную и зажигаю свет. Но что это? Я холодею от ужаса. Из фруктов на картине Бердслея ползут черви. Жирные, желтовато-серые, насытившиеся черви. Они лезут и из женских локонов. Приглядевшись, я понимаю, что это обыкновенные подтеки. Картина, очевидно, отсырела от дождей, так как гостиная смыкается с остекленной и недостроенной в кровельной части верандой.
С чувством омерзения стою перед испорченной картиной. Слышно, как стукнула входная дверь. Должно быть, я плохо прикрыл ее. Вторые сутки не унимается ветер.
Открываю дверь в ее спальню. Гладко застеленная безмолвная кровать с откинутым шифоновым пологом. Где Саша?
Я бреду в соседнюю комнату, и в другую, и в третью. Ее нет нигде.
Я заглядываю во все ванные, душевые и «клазеты».И, уже холодея, открываю дверь в мастерскую. И там пусто. Где Саша?
Я начинаю искать ее по второму кругу. Заглядываю в гардеробные. Все на месте. Все ее шубки, пальто, дубленки. И даже домашние туфли. Где она?
Я несусь в гараж. Ее машина стоит на месте.
В бессильной ярости и обиде опускаюсь на нижние ступеньки лестницы, ведущей вверх. Я устал. Утренние сумерки нового дня. Середина зимы без единой упавшей снежинки.
Предметы и очертания холла становятся все четче. Я долго сижу в каком-то замершем пространстве и курю сигарету за сигаретой.
Я еще не знаю, как комнаты в доме станут гулкими из-за ее отсутствия. И постепенно из памяти стен выветрится звук ее шагов.
Не знаю, что уже завтра, теряя сон и аппетит, я кинусь искать ее, подниму на ноги частный сыск, милицию, скорую помощь…
И замысел Сашеньки станет для меня очевидней, когда у меня попросят ее фотографии и я не найду их даже в семейном альбоме. Она забрала с собой все свои фотоснимки. Унесла свой воплощенный образ.
Составляя фоторобот с молодым сыщиком и вполне осознавая неадекватность моих действий, я опишу ее – ту, прежнюю, какую любил: и тонкий рисунок нежного рта, и родинку над губой, и густые русые брови…А через минуту вернусь обратно,вызвав замешательство и подозрение у «следопыта»:»Виноват, лейтенант, замечтался. Нарисуем другой портрет…»
И лишь к середине января выпадет снег.