Я вошла первой, готовая ко всему. К тому, что окажусь в параллельном мире или даже на берегу моря в Крыму. Но я оказалась в самом обыкновенном подъезде, темноватом, тесноватом. Коричневые обшарпанные стены. Старая, мелкая, жёлтая плитка на полу. много раз крашенные перила. Мягко, невнятно пахло чем-то съестным, похоже, пельменями. Почтовые ящики слева, двери справа. Всё штатно. Ничего особенного.
- Начнём? – спросила Татка, оглядевшись в полутьме. – Или будем искать квартиру четырнадцать?
Я представила, как стою перед дверью с надписью «14». Цифры написаны мелом от руки. Или краской от руки. Или стандартная табличка. Я поёжилась, быстрым взглядом обшарила двери. Первой квартиры не было вообще. Сразу шла вторая, потом третья и почему-то пятая.
- Давай отсюда начинать. Чтобы не путаться, - решила я, и Татка кивнула.
Первую дверь нам не открыли. За второй раздалось нежное шебаршение, и детский голосок промяукал: дома никого нет. А вот третья дверь открылась, и нас впустила в прихожую маленькая, лучезарная бабулька в церемонной белой кофточке с брошкой. Раньше про таких говорили «из бывших».
- Вам надо к Тосеньке, - авторитетно сказала бабулька, доброжелательно выслушав наш хорошо отрепетированный спич. – Она довоенная. А я послевоенная, нас сюда поселили в сорок пятом. Из эвакуации вернулись - дома нашего нет. Бомба, прямое попадание. Нам сюда ордер дали. А Тосенька - довоенная. Она в этом районе всю жизнь прожила. Антонина Григорьевна Печёрская, второй этаж, двадцать шестая квартира.
Начало было неплохим. Мы потопали на второй этаж.
Тосенька оказалась почти копией нижней старушки – тоже в белой блузочке под тёплой кофтой, но повыше ростом и менее разговорчивая. Молча впустила нас в прихожую, молча выслушала, односложно позвала в комнату.
В комнате было светло, пусто. Окно выходило во двор, и на секунду вид двора снова показался мне остро-знакомым. Но лишь на секунду – чувство прилетело, и сразу ушло.
Мы уселись за стол, накрытый старой льняной скатертью, я незаметно огляделась. Вся мебель в комнате была старая. И Тосенька была довоенная, и мебель была довоенная: деревянный жёсткий диван, тёмный посудный шкаф, тёмный комод. На комоде стояло овальное зеркало, обрамлённое с двух сторон двумя узкими стеклянными вазами. Перед зеркалом, красиво в нём отражаясь, стояла фигурная шкатулка нежно-зеленовато-белая, фарфоровая на вид. Пока Татка рассыпалась в извинениях, я косилась на эту шкатулку. Что-то тревожащее было в ней, она притягивала взгляд. Очень хотелось встать и рассмотреть её поближе, но пока это было неудобно. Мне даже озираться было неудобно: ведь мы пришли по делу.
- У нас есть сведения, - деловито объясняла Татка, - что семья проживала по этому адресу. В военных архивах не сохранились сведения. И вот, вся надежда на вас, Антонина Григорьевна.
- Так Белич или Бельченко? – переспросила Антонина Григорьевна.
- Мы не знаем наверняка, - поспешила объяснить я. - В фамилиях могут быть разночтения. Может быть даже какая-то третья фамилия, созвучная.
- Если Белич, то это дядя Шура, - уверенно сказала Антонина Григорьевна.
- Кто? – переспросили мы одновременно с Таткой.
- Шура, - повторила Антонина Гавриловна. – Дядя Шура Белич. Они жили в соседнем доме.
- Как в соседнем? – опять одновременно воскликнули мы.
- В той пятиэтажке, - хозяйка кивнула за окно.
- Как? Но… - начала я неуверенно, - Нет, не может быть, - я покачала головой. – У нас именно этот адрес. У вас ведь Трубниковский переулок дом один?
- Строение два, - кивнула Антонина Григорьевна.
- В каком смысле «строение два»? - нахмурилась Татка.
- По Трубниковскому: дом один строение два, - сказала Антонина Григорьевна.
- А что, есть ещё дом один? – удивилась я.
- Есть «один, строение один». В другом месте.
- Ничего себе, - сказала Татка.
Мы обескураженно посмотрели друг на друга и, кажется, подумали одинаковое: а если дом Белки – совсем не этот?
- Вы сказали: Шура? - обратилась я к Антонине Григорьевне.
- Александр, - кивнула Антонина Григорьевна. – Отчество забыла, не очень распространённое… Никифорович, Митрофанович… не помню. Ведь пятьдесят лет прошло, - извиняющимся тоном сказала она.
- Зиновьевич! – хором воскликнули мы с Таткой.
- Да, да, Александр Зиновьевич, - закивала головой Антонина Григорьевна. – совершенно верно. Мы, молодёжь, его звала дядей Шурой.
- Вы хорошо его знали? Дружили? – нетерпеливо спросила я.
- Ну, не то, чтобы дружили, - тихо улыбнулась хозяйка. - Но знаете, раньше все друг друга знали, теплее были люди. В хороших отношениях все были. В добрососедских.
- Вы нам расскажите, пожалуйста, подробно, - чуть ли не умоляюще попросила я. – Нам очень нужны всякие подробности.
- Ну, какие подробности, - задумалась хозяйка. - Как они приехали сюда – не могу сказать, это было до меня. Я здесь появилась в тридцать девятом.
- Так вы не здешняя? – удивилась Татка. – А ваша подруга снизу говорила, что вы тут всю жизнь прожили.
- Правильно она вам сказала, - кивнула Антонина Григорьевна. – Я всю жизнь в этом районе живу и родилась тут. Но в другом доме. Ближе к Собачьей Площадке, которой сейчас больше нет. А сюда замуж вышла, переехала к мужу. Мы с моим мужем в школе вместе учились, - вздохнула она со светлой улыбкой. - Вот в этой квартире мы и жили. Потом мужа убили на фронте. Осталась я одна…
Она замолчала, и мы с Таткой тоже примолкли, а я только сейчас заметила на стене обширную раму с маленькими фотографиями, и отдельно – портрет молодого человека с густыми волосами, причёсанными на пробор. Светлые волосы сразу напомнили мне князя, и я тоже легко и неприметно вздохнула.
- Ну, а что Беличи? - спросила Татка.
- Беличи приехали задолго до меня. Он был кадровый военный, его перевели откуда-то.
- То есть, они тоже сюда переехали? – удивилась Татка? – А мы думали, они так тут и жили... А примерно в какое время переехали, не знаете?
- Точно не скажу. Свекровь покойная рассказывала, что он сюда приехал с женой и маленькой дочкой. Перед войной дочка стала студенткой. С Искрой мы не дружили тесно, она на несколько лет моложе была, девчонка. А я – уже замужняя.
- Что? Искра? – переспросила я с недоумением. – Как Искра?
- Да, так её звали. Красивая такая девочка, с косами…
- С косами? Дочку Белича звали Искрой? А вы ничего не путаете? – изумлённо спросила я.
- Ну как можно перепутать, - возразила хозяйка. – Тогда это было модное имя. Ленинское…
- Ленинское имя Искра, - повторила Татка, многозначительно глядя на меня.
Я кусала губы. Всё было не так, как надо. Опять. Опять…
- Вы точно ничего не путаете? – я с отчаянием смотрела на нашу собеседницу. - Может быть, это была другая семья? Помнишь? - я обернулась к Татке, - Белка говорила, что её папа хотел назвать Искрой. Но к ним в дом приехала семья, девочку уже звали Искрой, и мама сказала, что две Искры – это уже слишком. Помнишь?
Я разволновалась. Странно всё было. Уже не в первый раз, когда нам удавалось ухватить за кончик какую-то важную информацию, она вдруг становилась на дыбы. И сейчас происходило то же самое. Не успела я тайно возликовать – и вот всё рушилось…
- Помню, - сказала Татка. - Но семья-то это приехала там, - она махнула рукой куда-то вдаль. - Там, где Белка только родилась.
- А вдруг и ту семью с девочкой Искрой тоже сюда переселили!
- Две семьи с похожими фамилиями и с одинаковыми именами переезжают в один и тот же дом? – с сомнением спросила Татка.
- А почему нет? Всё бывает на свете! И за столько времени можно перепутать две семьи! – горячо настаивала я, мне очень не хотелось расставаться с надеждой. – А может быть, у них и фамилии были чем-то похожи? – предполагала я уже совсем несуразное. - Я вот тоже росла на улице с двумя подружками, у которых были одинаковые фамилии. Егоровы... и не родственники, нет!
- Может быть, - сказала хозяйка, и разгладила руками скатерть перед собой. – Может быть, и так. Что помнила – всё вам рассказала.
Я почувствовала неловкость и стеснённо замолчала. Конечно, она вообще не обязана сидеть тут с нами и вспоминать – тем более, явно печальное для неё.
- Просто для нас это очень важно, - повторила я снова чуть ли не дрожащим голосом.
- Сходим ещё в пятиэтажку, - примирительно сказала Татка, помечая что-то у себя в блокноте и подняла голову. – Так, давайте поговорим про адрес. Я так понимаю, пятиэтажка расположена по Воеводину, а не по Трубниковскому?
- Да, - кивнула хозяйка. - Пятиэтажка по Воеводину.
- Так какой же из них настоящий дом один?
- Наш дом по Трубниковскому - один дробь два. А пятиэтажка по Воеводину - два дробь один. Нас всегда почтальоны путают, особенно, если новенькие.
- Всё-таки, что-то тут не так, - снова не выдержала я. - У нас точный адрес: дом один, квартира четырнадцать.
- Нет-нет, это какой-то другой дом, - покачала головой хозяйка. - У нас нет квартиры четырнадцать. У нас тринадцать и сразу шестнадцать.
- Как это так? – удивились мы опять с Таткой вместе.
- Знаете, сюда после революции поселили рабочих с окраин, комнаты разгородили, каморок налепили, лишь бы народ запихнуть. Так и пронумеровали. А когда после войны ремонт начался, слили некоторые комнаты, чтобы попросторней людям было. А к нумерации уже привыкли. У нас и седьмой квартиры нет. Шестая, а потом сразу восьмая.
- Дикая какая-то история, - Татка помотала головой. – Ладно, разберёмся, - она посмотрела на меня, и я не очень уверенно кивнула.
- У нашего Трубниковского переулка интересная судьба, - сказала хозяйка. - Его Калининский разрезал на два куска. А когда-то давно он тоже был из двух частей. Как раз в этом примерно месте. От церкви, - она показала рукой, - вот эта часть до Композиторской называлась Чёртов переулок. А дальше шла Стрелецкая улица.
- Что? – мне показалось что я ослышалась. – Стрелецкая улица? Вы сказали: «Стрелецкая?»
- Да, Стрелецкая, - подтвердила хозяйка. - И она шла до самой Поварской. Потом всё соединили в один переулок, Трубниковский. А теперь, вот, опять его располосовали.
- Стрелецкая улица… - проговорила я вслух. – Совершенно невероятно. Не может такого быть.
У меня вдруг мурашки пошли по коже. Стало трудно дышать. Я встала из-за стола. Татка встревожено посмотрела на меня,
- Какая красивая шкатулочка у вас… - пробормотала я, чтобы скрыть своё состояние. - Можно я посмотрю?
Я сделала шаг к комоду, мельком увидела себя в зеркале и – не узнала. Чужое, опрокинутое лицо.
- Она у вас давно?
Шкатулка была до безумия знакома. Там, внутри, должна была быть пудра… Вот так открываешь треугольную фигурную крышку с профилем на бледно-зелёной крышке – а под ней комок ваты, легко окрашенной розоватым цветом... Рашель. Так назывался цвет…
- Она ведь старинная? Это же не фарфор, что это…
- Это бисквит, - сказала Антонина Григорьевна. – Фарфоровый бисквит. Я бы не сказала, что старинная. Такого в двадцатых, тридцатых годах делали много. Вазочки, шкатулки… Во всех домах они стояли. Мне от свекрови перешла, храню вот, хотя и старомодное уже…
- Ой, что вы, такая красота, конечно, надо хранить, - сказала я, незаметно приоткрывая крышечку.
Не было там пудры «Рашель». Лежали там старые пуговицы и немножко мелких денег сверху. Я смутилась, быстро закрыла крышку, отошла от комода. Мне хотелось на воздух.
- Спасибо вам огромное, вы нам очень помогли. А сейчас нам уже пора.
Татка, кажется, собиралась ещё что-то спросить, но посмотрела на меня и тоже встала из-за стола.
- Ну, ты чего сбежала-то? – попеняла она мне на ходу, когда мы скатились с лестницы – я первая – и почти побежали через уже тёмный двор.
Не отвечая, я бросилась вон со двора, добежала до первой скамеечки и плюхнулась на неё.
- Всё, не могу больше, - я прикрыла глаза, показалось, что слишком сильно светит фонарь. – Устала. Устала находить и сразу терять.
- В пятиэтажку, значит, не пойдём? – спросила Татка, озабоченно заглядывая мне в глаза.
- Никуда я не хочу. Ничего не выходит у нас. Ничего не получается.
- Ну как же не получается! – воскликнула Татка. – Мы же, по сути, нашли Белку.
- Мы нашли Искру, - горько сказала я. – То есть, другую девушку.
- Да мы ничего ещё не проверили! - воскликнула Татка. – Мы в пятиэтажке не были, мы школу не нашли, где могла учиться Белка, мы не проверили её подруг и друзей. Вот эта Наташа Огарёва. Её же тоже надо найти.
Я вздохнула. Посмотрела на Татку. Она стояла передо мной, и весь её вид говорил о нескончаемом энтузиазме. У меня же в душе было пусто и безразлично. Словно та скромная, почти бедная квартирка выпила мои последние силы. Хотелось просто тупо сидеть и тупо смотреть в одну точку. И ничего не планировать.
И ни о чем, ни о чем не думать…
продолжение следует