В поезде от Бреста до Москвы, Герка отсыпался. Он знал, завтра ему бежать никуда не надо. Правда, в Москве, после некоторых формальностей многие из группы стали разбегаться. Кто-то ударился по родным, кто по друзьям и знакомым, кто Москву посмотреть, а некоторые даже поехали в другие города.
Нет, Герка всей душой рвался домой.
Дома он дня два тоже отдыхал и отъедался на маминых харчах и рассказывал:
- Живут они вроде-бы с виду нормально, а там кто их знает. Я же тебе говорил, переводчик наш, сынок банкира Варшавского, чем-то всё время чувствую недоволен. На нас русских обижается, – говорил Герка отцу. – Папаша правда, у него мужик неплохой. А так я среди них особых чувств к нам не видел. Принимали надо сказать, как положено, кормили тоже ничего, только я к первому не мог привыкнуть, нет там русских щей и пирогов.
Помолчав продолжил:
- Разок они нам с другом дорогу от магазинов в гостиницу совсем в другом направлении дали. Поплутали мы с ним тогда. А в общем, люди как люди и везде разные. Вот мы в одном небольшом пересыльном фашистском концлагере были, так мужчина, который в нём побывал, с нами всё нет, нет, да заговорит по-русски: ребята, девчата, товарищи, друзья. А в одном музее, понимаешь отец, я картину видел. Так в неприметном месте висела. На ней звезда где-то в человеческий рост, разными цветами разрисована, а от одного луча осколки отлетают. Как бы звезда разваливается, разрушается.
- Это что же они со смыслом её выходит, намалевали и вывесили? Мол, ждите развалиться ваш звёздный союз. Вот тебе и пшеки-ляхи. Сидит в них в некоторых эта непонятная гордость и зазнайство. Зудит у отдельных задница. А мы простаки, душа на распашку. Порой последнюю рубаху, готовы отдать. Нет бы, за свой народ по-настоящему радеть. Жизнь ему достойную устроить. А эти только головой и крутят, ищут, где получше, – сказал с сожалением отец.
Потом они ещё не раз возвращались в своих разговорах о Польше.