|
В середине марта начали поступать сведения о наступлении на город коронавируса – неизвестной доныне заразы. Интеллигентное понятие «инфекция» сразу не прижилось в простом народе: зараза и зараза. Март стоял слякотный, как ему и положено, но влажный запах весны будил желание прогуливаться по свободным тротуарам города, носить демисезонную одежду, заходить в магазины, присматривая обновки. А вот нельзя. Без маски не выйдешь, а вышел, могут полицейские остановить, хорошо «поговорить», а то и оштрафовать. А в маске – не далее пятисот метров от места прописки. Приказано сидеть по возможности дома, особенно, старикам. В школах прекратились классные занятия, учиться дети стали по компьютерам – удалённо, онлайн. Конечно, были отменены все городские мероприятия. Сделаны прививки, много переболевших и… умерших. Летом стало полегче.
Ирина Львовна ушла с работы в средней школе пока в никуда. На работу устроиться не спешила, хотелось отдохнуть от измотавшей все силы преподавательской деятельности: она вела уроки рисования. Казалось бы, невелика нагрузка, но дети с каждым годом становились всё более неуправляемыми, не расставались с крутыми смартфонами, дерзили, не выполняли задания. Рисование воспринимали, как час отдыха и развлечений. Были способные ребята, но они ходили в художественную школу, а общешкольная программа, адаптированная под середнячка, была им неинтересна. Намечалась вакансия в Художественной школе, собиралась на пенсию семидесятилетняя учительница. Ирина ждала начала учебного года. Пандемия заточила её в квартире, как и большинство жителей, но это пока мало тяготило. Она выходила на балкон, выносила ноутбук, читала, рисовала… Делались и несколько запущенные домашние дела. Но одно заставляло скучать: не было новых художественных выставок, где нередко демонстрировались и её работы, собирался круг интересных, творческих людей, а также – ни театров, ни концертов…
Ирина, после развода с мужем, жила одна в своей «клетушке», маминой однокомнатной «хрущёвке», где ей было уютно, и достаточно пространства. О разводе она не жалела, Виктор был капризным, вспыльчивым, требовательным – к ней, конечно, не к себе. И с детьми не получилось… А вот уход мамы стал совершенной дырой в судьбе. И теперь, в тюрьме карантина, она часто плакала и молилась за любимую, родную, незабвенную… Три месяца полной изоляции, затворничества, как говорила она самой себе, и вот – начались послабления. Да, в магазин без маски не войдёшь, но по улицам все ходят с открытыми лицами, старушки во дворах сидят на лавочках, общаются, дети бегают и щебечут, как птички… Ирина гуляет по округе, дышит волей. Август, всё ещё по-летнему тёплый, перешагнул вторую треть своего срока.
Из Художественного музея позвонила подруга – бывшая коллега:
— Ириш! Мы едем в Ракитное – на родину Смолова. Хочешь, возьмём в команду?
— Ух, ты! Конечно, хочу! Мариша, ты – фея! Я так заскучала! Спасибо! Когда? Как?
Договорились, и в субботу микроавтобус художников подобрал Ирину Львовну у магазина «Магнит», что рядом с её домом. Смолов – Заслуженный художник России – был любим и почитаем земляками, а в селе Ракитное, в большом частном доме, после его ухода из жизни располагалась галерея работ художника. В ней периодически и постоянно в день рождения Смолова проводились творческие встречи на фоне сменной экспозиции. Наследие автора было столь велико, что из запасника выставлялись работы, не демонстрируемые постоянно.
Погода стояла прекрасная! Не жарко, тихо. Село благоухало ароматами цветов и зреющих плодов. Вышли из газели, услышали щебет птиц, увидели на горке храм с голубыми куполами и золочёными крестами, вдали сосновый бор.
Гостей было семь человек, остальные местные. Стулья, видимо, занесли в зал, согласно количеству зрителей. Ирина заняла единственное свободное место рядом со скульптором Ининым, близким ей по возрасту, рослым мужчиной приятной наружности. Они были давно знакомы, но общаться им не приходилось. Так, здоровались при встрече, иногда перебрасывались короткими фразами. До неё дошёл слух, что и у него недавно состоялся развод с женой, а их взрослый сын жил со своей семьёй в Германии, куда готовилась уехать к детям мама. Несколько сковано Ирина себя почувствовала, её удивило, что Марина направила её в первый ряд, а сама устроилась на свободное место позади, рядом с пожилой преподавательницей художественной школы, как бы предпочитая ту ей. И тут же стыдная мысль пришла в голову: «Не подсунула ли подружка меня к свободному дяденьке? Как его зовут? Кажется, Владимир…»
Открыли выставку, поговорили о Смолове, вспоминали, искренне и тепло. Потом вдова и дочь пригласили гостей к роскошному столу. Солнце уже поплыло вниз, к горизонту, теряя ослепительную силу, окрашиваясь в оранжевые тона. Засобирались в обратный путь. Оказалось, у всех, кроме неё и Марины, в селе есть родственники или дачи, им непременно нужно было хоть ненадолго зайти в свои дома. Инин пригласил Иру и Марину к себе в дачный, бывший родительский дом, где в саду разместил часть своих скульптур. Он пояснил по пути:
— Эти работы предназначены для сада или парка, я их на зиму укрываю, а сейчас … впрочем, сами увидите.
Смоловы, видимо ценя многолетнюю дружбу Инина с их дорогим человеком, собрали в пакет лучшее со стола, сунули ему в его спортивную сумку. Он не отказывался, собираясь остаться на пару дней на даче.
Идти было недалеко, высокий, сплошной забор, прочная калитка, обитая железом, с висячим замком и, как оказалось, с ещё одним внутренним запором, и – большой старый сад, весь усыпанный плодами, несколько заросший не скошенной травой, но с различимой дорожкой. Дом большой, обложенный модным жёлтым кирпичом, с просторной верандой, справа от входа. Оставили сумки на веранде, и пошли за хозяином в сад. Вдруг из высокой у забора травы послышалось пронзительное мяуканье, и на дорожку выскочили два кота, серый и пёстрый. Они кинулись в ноги женщинам, начали тереться о них, прерывая мурлыканье резкими вскриками «мяу». Что-то насторожило Ирину. Она не додумала – что, и тут прибежала, хотя скорее, тоже прискакала небольшая, лохматая тёмно-каштановая собачонка с розовым ошейником, которую Ирина тут же мысленно окрестила Каштанкой. Собачка вела себя ещё более странно, чем коты. Она молчала, но, перед Ириной вдруг встала на задние лапки и, загораживая ей путь, принялась танцевать. Инин шикнул, и животные отпрыгнули с дороги, а он обратил внимание женщин на первые скульптуры, затенённые высокой травой. Он притаптывал траву, и взгляду открывались прекрасные работы из белого и покрашенного материала, то ли гипса, то ли камня… Обнажённая девушка величиной по пояс Ирине, держала в поднятых руках чашу, а вот – морской конёк, дед и баба на лавочке, женщина в русском сарафане… Разные животные, скоморохи… Ирина, насчитав семнадцать работ, сбилась со счёта. Дорожка привела к искусственному водоёму, в котором плавали необычные: красные, лиловые, жёлтые водные лилии.
— Я купил их в специальном магазине в Москве, – горделиво пояснил Владимир.
У противоположного, с небольшим холмом, берега этого маленького озерца, возвышалась белая из толстых железных прутьев беседка со скамьёй для двоих.
— Да Вы романтик, батенька, – кокетливо пропела Марина. – очень всё красивое!
— Жалько, не кошено. Было бы намного эффектнее. Я четыре дня не был. Вы наберите яблок, груш – всё усыпано под деревьями.
— Надо взять пакеты из сумок, – обрадовалась Марина, – пошли, Ир.
На веранде они увидели впечатляющую картину: сумка хозяина была сброшена с лавки на пол, и два кота, рыча, как тигры, рвали пакет с дарёной Инину едой. Он только шагнул, животные, как брызги с раскалённой сковородки, разлетелись в стороны. Ирина ахнула: «Они голодные! Такие голодные!» Инин досадливо собирал еду, вывалившуюся из пакета. Ирине послышалось злое ругательство. И тут на сцену вышла собачка. Она не посмела подняться на веранду, но перед самым крылечком в две ступеньки, встала на задние лапки и, глядя в глаза Ирине, начала свой изящный, похожий на балетный, танец. Она так старалась, так дробно перебирала лапками, крутила хвостиком!.. Ирина схватила свою сумку и начала яростно в ней рыться. Ничего! Только початок кукурузы, засунутый хозяйкой стола со словами: «Домашняя варёная кукуруза, попробуйте!» В каком-то горьком отчаянии, Ира отломала от початка кусок и протянула собачке. Та, всё ещё стоя на «пуантах», вытянула мордочку, вонзила зубы в край подачки и, почувствовав, что рука отпустила еду, вдруг рванулась в сторону и стала жадно грызть кусок. Ирина взглянула на подругу, та стояла, чуть не раскрыв рот, схватила Марину за руку и вскрикнула:
— Пойдём! Пора!
Инин поднял удивлённый взгляд.
— Не стоит торопиться, газелька не уедет без вас.
— Нет, нет, нам пора.
— Вы же не взяли фрукты… Антоновка созрела – такая вкусная, ароматная!
— Спасибо, не надо. Ничего не надо. Идём скорее, Мариша! До свидания…
Она пустилась бежать, не отпуская руку подруги, та, увидев эти действия, испугалась за её здоровье. Мало ли, почему надо так бежать! Но в машине они оказались первыми, Ирина ни на что не пожаловалась, сидела у окна хмурая, молчаливая. Марина что-то поняв, не затрагивала её.
Через три дня в квартире Ирины зазвонил телефон. Ей редко звонили по городскому, часто по мобильному. Но она не отказалась от домашнего из-за брата, который жил теперь в другом государстве, отрезанном от России, и переговоры не были такими дорогостоящими, как по сотовому. Голос мужчины не был знаком.
— Ирина. Здравствуйте. Это Инин. Мне дали телефон в нашей бухгалтерии. Вот так я удачно сюда зашёл. Как поживаете?
— Здравствуйте. Всё хорошо.
— Я хочу пригласить Вас, куда изволите. Можно в кафе, в нашем районе уже открыто, можно, ну… я не знаю, куда скажете.
Ирине вдруг захотелось на свободу, к людям, так надоела скука! Она вспыхнула, почувствовала, что покраснела. Даже затрепетало сердце. Но вдруг перед глазами начала плясать, как балерина на пуантах, маленькая знакомая Каштанка. А потом…собачка грызла кусок варёной кукурузы.
— Спасибо. Я… Я не могу, очень занята.
— Я подожду, пока освободитесь. Когда мне позвонить?
Собачка снова танцевала в глазах, снова глядела в глаза голодными, словно молящими, глазами.
— Не надо звонить. Я не могу… не хочу.
— А-а-а… Ну, что ж, бывает. Я, видно, опоздал. Всего хорошего.
Ирина повесила трубку. Мутно было на душе, жаль чего-то возможного, но… Она устало прилегла на диван, смотрела в потолок и плакала без слёз. О чём? То ли о танцующей собачке, то ли о своём одиночестве, то ли о чёрствой и жестокой душе талантливого, красивого человека.
Ещё через пару дней ей позвонила Марина.
— Ира, ты представляешь, Инин заболел. Где он эту корону подцепил?
— Что, очень серьёзно болен?
— Думаю, не очень, потому что в больницу не забрали, дома лечится. Но вирус обнаружен. Ты случайно не встречалась с ним? Здорова?
— Я совершенно здорова, и не было никаких встреч. А ты?
— Всё хорошо. Ир, я не могу забыть этих Ининских мучеников! Прямо в ушах стоит это голодное мяуканье. А собачонка? Даже из рваного пакета их не накормил! Сам, что ли, ел объедки? Вот, кто бы подумал такое?.. Что ты молчишь?
— Молчание – знак согласия. А Бог, Маришка всё видит.
В этот день была прекрасная погода. Ирина взяла маску, сумку, и пошла на рынок. Очень ей захотелось ароматной зрелой антоновки.