Светлый ясный день октября. На небе ни единого облачка. Традиционные паутинки. Воскресенье. Восемь утра. В парке никого, за исключением одиночных собачников и любителей трусцы. Да ещё палочников, как я их называю. Ходят с палками, но без лыж. Все эти одиночки движутся по аллейкам и тропинкам. А я свернул с проложенных путей и устремился по бездорожью куда глаза глядят, напевая: «Осень выкрасила клёны колдовским каким-то цветом, это значит, это значит бабье лето, бабье лето…» Одна из моих любимых песен. Люблю её под гитару… И особенно последний куплет: «Я кучу напропалую с самой ветреной из женщин, я давно хотел такую, может больше, может меньше, я давно хотел такую, может больше, но не меньше».
Осенняя эйфория отрывала меня от земли. Хотелось летать. Но пока, не став ни ангелом, ни демоном, и не освободясь от пут земных, я вместо того, чтобы взлететь, рухнул на жёлто-бурый ковёр из опавших листьев. Земля ещё хранила остатки летнего тепла. Или это было эндемичное тепло бабьего лета?
Я лежал, смотрел в бездонное небо и мечтал. Вспоминал князя Болконского на поле Аустерлица… Философствовал… Но вскоре перестал… Перестал мечтать, фантазировать, думать… просто смотрел в небо. Перевернулся на живот и стал изучать орнаменты на умирающей листве…
И вдруг я услышал шорох. Кто-то осторожно переступал через сухие упавшие ветки и прокладывал себе путь сквозь заросли молодых деревьев и кустов. Я замер. Через несколько секунд в нескольких шагах от меня появилась молодая женщина. Среднего роста, распущенные каштановые волосы до плеч, голубая курточка, джинсы. Она не заметила меня. Моей мимикрии могли позавидовать все виды хамелеонов. Я лежал за кустом форзиции или как там он называется этот куст – весь жёлтый, как кусочек солнца. На мне была светло-коричневая кожаная куртка и песочного цвета вельветовые брюки. Такого же цвета ботинки. Светло-русые волосы. Я буквально сливался с окружающей средой. Меня можно было принять за брёвнышко возле кустика.
Я затаил дыхание и во все глаза смотрел на женщину. Я увидел то, что и ожидал увидеть. Она спустила джинсы вместе с трусиками и присела. И… нет, этого я уже не ожидал. Она справляла большую нужду. И сидела как раз ко мне спиной. Я видел всё в деталях. Я видел такое впервые в жизни. От характерного запаха у меня защекотало в носу. «Только бы не чихнуть!» – подумал я, но не мог пошевелить и пальцем, чтобы зажать нос. Не чихнул. Но это не помогло.
Оправившись, использовав, как и положено салфетку, женщина встала, повернулась ко мне лицом (человек всегда смотрит на то, что из него вышло) и… увидела меня. Наши взгляды встретились. Она стояла с полуспущенными джинсами и смотрела на меня, как лягушка на пасть змеи. Я готов был провалиться сквозь землю, но физические законы этого не позволяли. Может быть она тоже хотела провалиться – не знаю. Но земля была слишком тверда – сквозь неё не провалилось бы и стадо мамонтов. Наши взгляды образовали единую прочную стальную ось, которую невозможно было переломить. И всё же она сломалась. Через несколько секунд. Но эти несколько секунд показались несколькими геологическими эрами.
Женщина вышла из оцепенения, одним резким движением натянула джинсы и буквально прыгнула в сторону, скрывшись за кустом, скрывшись с глаз моих. «С глаз долой, но из сердца не вон, - подумал я, - наоборот, как раз в сердце запала…» Я поднялся. Отряхнул с себя прилипшие листья. Я старался не смотреть на то, что от неё осталось. Но смотрел. Смотрел заворожённо. Смотрел, как будто это была груда золота.
Наконец колдовские чары рассеялись и я побрёл к ближайшей аллее. Перед глазами… ну что у меня могло быть перед глазами… Я видел только эту женщину. Никакого бабьего лета, чистого неба, падающих листьев… Она мерещилась мне везде… Я бродил как сомнамбула… И, наверное, у меня был придурковатый вид.
Я потерял счёт времени, я начал терять ориентацию в пространстве, я стал забывать на каком я свете… И вдруг увидел её. И она увидела меня. Мы остановились друг против друга посреди аллеи. Мы не могли сдвинуться с места, будто попали в вязкую прозрачную жидкость, окружавшую нас со всех сторон и простиравшуюся до небес. Наши взгляды теперь образовывали не стальную ось, а огромный монолитный гранитный блок. Казалось, никакие космические силы не смогут сдвинуть нас. Но силы сердца и воли оказались сильнее космических сил. Я, без единой мысли, подошёл и взял её за руку. Если бы ещё вчера мне кто-то сказал, что я смогу сделать что-либо подобное, я бы рассмеялся ему в лицо. Моя холодная рука (а руки у меня всегда холодные, даже летом) слегка сжала тёплую, нежную, гладкую, словно фарфоровую, почти детскую руку женщины. Мне стало так хорошо, что, казалось, ещё мгновение – и я умру от счастья. Её выразительные, миндалевидные голубые глаза лучились нескрываемым восторгом. В них не было ни капли смущения и стыда, которые, казалось бы, должны присутствовать, после всех тех обстоятельств… Я не видел себя со стороны, но мне представлялось, что её глаза отражают, как зеркало, мой взгляд.
Не говоря ни слова, мы смотрели друг на друга, взявшись за руки. А потом пошли, не отпуская рук. Целый день мы гуляли молча. А вечером, она привела меня к себе домой. Это был старый запущенный частный дом с одной большой комнатой. Она мне напомнила комнату Сталкера.
Уже под одеялом, накрывшись с головой и прижимаясь друг к другу нетерпеливыми, дрожащими от страсти, телами, мы обменялись первыми словами:
- Даже в самых смелых фантазиях не смог бы представить, что знакомство может произойти при условиях, скажем так, оригинальных… - прошептал я.
- Я тоже не могла себе вообразить…
- Я всегда чувствовал, что не похож на других, но чтобы настолько…
После того, как Эросу сполна были отданы все силы и сердечные порывы, пребывая в посторгазменной эйфории бабьего лета, она, прижимаясь к моей подмышке щекой, спросила:
- Скажи честно, а тебе понравилось то, что ты видел, лёжа на опавшей листве под кустом?