Если бы я первым из русских пришел на реку Выша, что впадает в реку Цну на юго-востоке рязанской земли, без всякого сомнения, она была бы названа мной Липа, или даже Золотая Липа. Ибо как же может иначе называться река, по обоим берегам которой почти непрерывной чередой, на десятки километров протянулись липовые рощи. (Так и подмывает назвать их кущами).
Мы попали в самый разгар цветения...
Сколько же там было липового цвета! Я бы сказал «мегатонны мегатонн». И каждый цветок источал тягучий, сладкий, оглушительный аромат, сгущая воздух до невероятной плотности…
Наши резиновые скорлупки плыли в двух реках: одна под нами – упругая, быстрая, чистая Выша, а над ней – река запахов, вобравшая все богатства спелого июня. Ее стрежнем, безусловно, был липовый цвет. Наши городские легкие не выдерживали напора ароматов такой густоты. Каждый вдох был так физически осязаем, что к концу дня начинали ныть ребра...
Мы заваривали липу вместо чая.
Большой эскадренный котел, литров эдак на двадцать, постоянно был наполнен липовым взваром, который чем дольше стоял, тем гуще становился. К утру он тянулся с кончика разливной ложки, как молодой мед – да и по цвету был неотличим – только совершенно не сладкий.
Такой вот получался легкий, удивительный напиток, пившийся легко и целебно.
Может это и была древнегреческая мифическая амброзия?
Впрочем, вряд ли. Греки предпочитали жидкость из перебродившего винограда.