ВЕДЬМА
Я хорошо помню эту маленькую, неопределенного возраста женщину.
Говорили, что в селе она появилась после войны. И что она всегда была такой старой, угрюмой, молчаливой. Темное лицо бабки Сони, как называли все ту женщину, уродовали глубокие, многочисленные шрамы. Лоб женщины неизменно был низко, до самых глаз, укутан темным платком, наподобие мусульманских хиджабов.
С чьей-то недоброй руки, бабку Соню прозвали "ведьмой". Не в глаза конечно, но за спиной перешептывались, называя не только ведьмой но и непонятными для нас, маленьких ребятишек словами: "Жидовка", "Уродина пустопорожняя." Что это означало, мы, конечно же, не понимали, но глупо, по детски повторяли эти некрасивые слова. Правда, многим из нас попадало от родителей за такие слова, но были и такие из взрослых, что наоборот, подзуживали нас, мелкоту, подталкивая на то, чтобы мы как глупые попугаи, обзывали бабушку непонятными нам самим словами.
Бабка Соня была совершенно одинокой. Ни детей, ни близких, ни далеких родственников, у нее не было. Жила она в немыслимо крохотном, старом домике, вросшем по окна в землю. Наши родители и бабушки говорили, что настоящие хозяева этой"собачьей конуры", бросили свое ветхое жилище из-за его непригодности, еще до войны. Одноногий печник, дядька Василий, пожалел бедную переселенку. Не обращая внимания на косые взгляды односельчан( не всех, конечно), он переложил в домике печь, не взяв с тетки Сони ни копейки. Не в пример сельским хозяйкам, бабка Соня не держала на подворье никакой живности. Чем жила переселенка, непонятно. В разорившемся за годы войны, маленьком колхозике, за работу рассчитывались трудоднями. Бабка Соня исправно ходила на поденщину, в конце года получая пару мешков муки. Сажала в огороде картошку с морковью. Этим и жила.Никому не было сладко в конце пятидесятых. Особенно в маленьких деревеньках, наподобие моей Комаровки. Но люди выживали, в основном, за счет собственного хозяйства. Конечно, мы пяти- семи летняя мелкота, в те годы не задумывались, как и чем жила какая-то там "ведьма." Не до этого нам было. Детство, хоть полуголодное, но оно- детство и есть.
Однажды, моя бабушка, у которой я в основном проводила время, подвернула ногу. К вечеру нога распухла так, что деду пришлось просить лошадь в колхозе, чтобы отвезти бабушку в районную больницу. Пока дед ходил за лошадью, бабушка подозвала меня к себе. То, что она мне рассказала, привело меня в недетское замешательство. Оказывается, моя добрая бабуля, ежедневно, тайком от деда, уносила "ведьме" пол литровую бутылку молока и кусок домашнего хлеба. Мне было всего лет семь, но корову подоить я уже могла. Во время бабушкиного отсутствия, я должна была, после каждой вечерней дойки относить бабке Соне бутылку молока, заткнув ее бумажной пробкой, свернутой из клочка газеты.
Честно говоря, я хорошо помню, что данная почетная обязанность меня не очень обрадовала. "Баб, ну зачем? И дед ругаться будет. Почему ты ей молоко даешь? Она же злая!"
Бабушка рассердилась не на шутку. Она для начала, отругала меня, а потом рассказала, что бабушка Соня сбежала от войны, от немцев, которые её изуродовали. Бабушка мне еще сказала, что Соня никакая не ведьма, что ведьмы- это некоторые из сельских сплетниц.
"Баба, а почему дед и ее и тебя "жидовками" называет? Ты ведь не жадная! Ты хорошая" Бабушка мне рассказала, что "жидовка", это не от слова"жадная", а это евреев так называют. Впервые в жизни, я узнала, что моя бабушка, мать моей мамы, оказывается наполовину еврейка. И что, девичья её фамилия -Охман. Я сделала все так, как велела мне моя бабуля. По утрам, во время бабушкиного отсутствия, корову доила моя мама. Видимо от того, что поднять в пять утра семилетнего ребенка, было не так-то просто. Вечерами, я это делала сама. Мать моя была слишком загружена работой, маленькими детьми и собственным хозяйством.
Подоив корову, я с трудом тащила в дом тяжелое ведро с молоком. Дед, через кусок чистой холстины, разливал молоко по глиняным кувшинам. На весь месяц бабушкиного отсутствия, молоко стало нашей основной пищей. Выждав удобный момент, я наливала молока в стеклянную бутылку отмытую от подсолнечного масла, затыкала жеваной бумагой. Спрятав бутылку под полу платьица, прижав её локтем к боку, я осторожно, огородами, пробиралась к "собачьей будке" бабушки Сони. Я ставила бутылку на пороге и убегала, захватив сменную чистую бутылку, что неизменно дожидалась меня на пороге домика. Скорее всего, дед знал о моем "мошенничестве". Сердитым он был только для порядка. На самом деле, дедушка Саня, отец моей мамы, был добрейшей души человеком.
Однажды я сильно запоздала с доставкой молока. Буренка в тот день загуляла. Уже в темноте, я прибежала к домику бабушки Сони и заменив на порожке полную бутылку на пустую, собралась уже бежать назад. Но тут от ворот отделилась темная фигура. Я испуганно пискнула и присела от страха. "Не бойсь ты меня, милая" - голос у "ведьмы" был скрипучим, как старенькие её несмазанные ворота. Бабушка Соня присела рядом со мной на корточки и погладила меня по голове жесткой рукой. -"Спаси тебя, Господь, душа светлая. Бабушке твоей здоровья пошли. Иди, милая до дому. Да улицей иди. На огородах роса холодная"
Бабушка Соня проводила меня до ворот и долго стояла черной тенью, едва видимая в темноте. В тот же год наша семья переехала в другой поселок. Бабушка с дедом остались на старом месте жительства. Каждый год, во время летних каникул, я ездила к старикам в гости. С бабушкой Соней встречалась редко, она как была затворницей, так и осталась. Я расспрашивала, конечно свою бабулю о бабушке Соне. Жизнь в колхозе становилась лучше. Люди стали получать за свой труд зарплату. В магазине появились кое-какие продукты, хлеб. Бабушка, как и прежде, носила Соне молоко, но хлеб та уже могла покупать сама.
Прошло несколько лет. Я закончила школу. Семья наша перебралась в северный городок, за тысячу километров от бабушки. Но мы, её внуки, несколько лет приезжали к старикам во время летних отпусков. Однажды, очередной раз посетив бабушку в ее маленькой деревеньке, я с прискорбием узнала, что бабка Соня недавно умерла. Случилось это холодной зимней ночью. Не увидев над трубой, занесенного снегом домика Сони дыма, моя заботливая бабушка, отправилась проведать соседку, думая что та просто приболела. Бедная "ведьма" лежала в постели, глядя в потолок незрячими, тусклыми глазами. Впервые за тридцать лет знакомства, моя бабуля увидела лоб Сони не прикрытый платком.
Как мне потом сказала бабушка:"Лучше бы я этого не видела". На смуглом от природы лбу Сони, зияла страшная багровая рана в виде шестиугольной звезды. От ужаса увиденного, бабушка моя, едва не потеряла сознание. Так вот почему бедная переселенка, постоянно так тщательно прятала лоб. На нем был выжжен знак отличия евреев. Все лицо Сони было "исписано" глубокими уродливыми шрамами. Но если к этим шрамам люди уже, как говорится, присмотрелись, то выжженную звезду, до самой смерти, Соне удавалось прятать от людских глаз.
Бабушка моя сама обмыла и обрядила покойницу, обнаружив при этом еще множество шрамом на всем худеньком теле старушки. Особенно страшным был шрам в нижней части живота покойницы. Соню похоронили тихо, без излишней суеты, помянули скромно и забыли. Вовсе не потому, что люди в моем селе были недобрыми. Просто, бабушка Соня при жизни сама очень сторонилась людей и молчаливо отвергала любую дружбу, любую помощь, кроме небольших услуг от моей бабушки. Её страшных шрамов так никто и не увидел. Бабушка моя постаралась максимально прикрыть их так, как прикрывала свое невольное уродство сама Соня при жизни.
Слушая бабушку, я не смогла сдержать слез сочувствия и стыда от того, что в детстве иногда позволяла себе тихонько, про себя подразнить Соню паршивым словом "уродина". Прошло еще совсем немного времени. Поселок моего детства полностью разъехался. Бабушку Настю и деда Саню, мои родители перевезли в городок, где жила вся моя семья. Я была очень рада этому обстоятельству, так как любила своих стариков. С раннего детства, я была привязана к бабушке куда сильнее, чем к родителям. Но развал поселка, меня, естественно, не обрадовал. Родители помогли моим старикам купить небольшой домик - балок недалеко от своего дома. Я в то время, жила в вагончике совсем рядом с бабушкиным домом. И конечно же, очень часто навещала стариков. Переехали они к нам поближе, осенью 75 года.
О том, что произошло в поселке весной, в день тридцатилетия Победы над фашистами, бабушка рассказала мне сразу же по приезду. Чувствовала, видимо, что мне это необходимо было узнать. В поселке оставалось совсем мало людей, но вполне еще достаточно, чтобы до отказа заполнить маленький деревенский клуб. На митинги, посвященные большим советским праздникам, и так приходило всегда много людей. А в этот раз, пришли все, кто мог передвигаться. Люди были заранее предупреждены, что на митинге, кроме привычных поздравлений с Победой в ВОВ, будет решаться судьба оставшихся в поселке людей. Но главное, председатель колхоза сообщил односельчанам, что в их маленькую деревеньку, прибыл какой-то высокий военный чин из самой Москвы, с сенсационным сообщением. Так оно и случилось. Председатель, поздравив людей с победой, предложил всем немедленно переехать в соседнее село, куда уже было переведено Правление колхоза. Но об этом люди были уведомлены уже давно.
Все ждали сенсации, во все глаза глядя на чужого человека в офицерской форме. И наконец, председатель, представив односельчанам военного по званию и имени - отчеству, дал тому слово! Бабушка от волнения забыла и чин и род войск того военного. Но главного она не смогла бы забыть никогда. Военный, назовем его Иваном Федоровичем, поздравив колхозников с праздником Победы, поведал им о том, что он, по заданию Партии и Правительства, занимается поиском особо отличившихся партизан на территории Украины во время ВОВ. Но, как оказалось, Иван Федорович, в основном, действовал по своей инициативе.
Софья Карловна Левкович, в возрасте 18 лет , в 1941 году ушла из родного города Чернигова и примкнула к небольшому партизанскому отряду в Холменских лесах. Молоденькая красивая еврейская девушка, мало походила на еврейку. Её светлые курчавые волосы и маленький, аккуратный носик, выдавали в ней, скорее чистую украинку. В отряде Соне достали настоящие документы на имя Сони Левко. Бесстрашная девушка стала незаменимой связной между подпольной организацией г. Чернигова и партизанским отрядом из числа отрядов А.Ф. Федорова.
Девушка от природы была бесшабашной и смелой. Но после того, как до нее дошли слухи, что всю её семью: родителей, бабушку и двух младших братишек, расстреляли фашисты, Соня стала совсем неуправляемой. Она рвалась в самые опасные вылазки, напрашивалась на самые, казалось, безнадежные, но очень важные задания.
Выдал её бывший сосед по дому. Он встретил Соню случайно в городе и указал на неё патрулю, шепнув украинским полицаям - предателям, что Соня - еврейка по национальности. Фашисты долго и изощренно пытали девушку, насилуя и избивая. Но полумертвая, потерявшая всякую надежду на спасение, хрупкая девушка не выдала никого и не назвала ни явок, ни подпольщиков Чернигова. Фашисты, пьянея от крови и безнаказанности, изрезали лицо красавицы ножами, выжгли на лбу шестиконечную звезду. Насладившись зверством и убедившись в том, что девушка не выдаст никого, ( а возможно и не знает на самом деле ничего), фашисты вывезли ее среди ночи на окраину города. Напоследок один из нелюдей проткнул живот девушки широким ножом и выстрелив в голову, бросил в овраг. Но судьбе и Господу было неугодно вырвать бедняжку из цепких рук жизни. Пуля прошла по касательной, не пробив черепа. А нож, не задев кишечника, повредил матку. Случилось так, что совсем рядом с местом жестокой расправы, прятался 15 летний мальчишка Ваня, пробиравшийся ночами в леса, в надежде отыскать партизан. Едва фашисты уехали, Ваня бросился к бедняжке. Как смог, он перевязал ее раны на животе и голове. Прикрыв девушку ветками ивы, мальчик бросился в близлежащее село. Ему повезло. Фашистов, на данный момент, в селе не было. Кто-то из сердобольных крестьян, перевез Соню на тачке к местному фельдшеру. До конца войны девушка провела, в полном смысле, в подполье фельдшера. Тому, каким-то чудом, удалось выходить изуродованную девушку. В неполные 19, Соня стала совершенно седой. Её глубокие, уродливые шрамы и почти, вытравленная из тела жизнь, навсегда потушили свет задора в ее темно- серых глазах. Ванюшке удалось - таки отыскать партизан. Он и привел их в дом старика фельдшера, укрывавшего и выхаживающего их бесстрашную связную.
Ванюша часто навещал бедняжку, всеми силами пытаясь хоть немного вселить оптимизма в это крохотное, изуродованное тельце. Но радость и желание жизни навсегда покинули Соню. Она жила лишь потому, что хотела увидеть конец фашизма, услышать о смерти Гитлера. Молодая девушка превратилась в глубокую старуху. После окончания войны, Соня отыскала в тайнике своего уцелевшего дома настоящие документы. Не в силах оставаться в родном доме, где она счастливо прожила 18 лет со своей дружной семьей, Соня вернулась в то село, где пряталась до отступления оккупантов. Но прожила девушка здесь недолго. В конце войны, умер её спаситель, старый фельдшер. Соня, несмотря на уговоры Ванюши остаться в селе, пристала к какому-то санитарному поезду и в качестве санитарки, уехала в Россию.
Ванюшка в свое время ушел в армию, но вопреки требованиям родителей вернуться домой, остался в армии навсегда. Он рос по служебной лестнице, не прекращая поисков Левкович Софьи Карловны. Ивану Федоровичу и в голову не приходило, что Соня могла забраться так далеко. После войны, он искал её по госпиталям и больницам, рассылая запросы во все мыслимые инстанции. Не найдя девушки, Иван Федорович на какое-то время успокоился, но потом с новой силой взялся за поиски. И вот, спустя тридцать лет, он нашел ее. Но живой застать не успел.
Иван Федорович добился в Военном ведомстве Минобороны посмертной награды для Левкович Софьи Карловны. В военных архивах сохранились данные о подвиге бесстрашной партизанки. Поэтому, больших трудностей, для присвоения ей Высокой Правительственной Награды, у Ивана Федоровича не возникло.
Так вот, путаясь в именах и чинах, моя бабуленьки и поведала мне эту легендарную историю про горькую судьбу отважной красавицы Сони.
Получается, что "ведьме", бабке Соне было всего 35 лет, когда я носила ей молоко в стеклянной бутылке, заткнутой жеванной бумагой? Но ведь моей цветущей красавице маме, тоже было столько же! Но никому и никогда в голову бы не пришло называть ее в такие годы "бабкой." И умерла Софья Карловна, получается не в 80, как я думала раньше, а в 53 года! Бабушка закончив свой грустный рассказ, достала из сундука бутылку какого-то вина. Мы плакали с ней и пили за царствие небесное для Сонечки и всех тех, кто был зверски замучен проклятыми фашистами.
Прости меня, милая "ведьма" за детскую глупость, за настоящих сельских "ведьм" посмевших хоть словом, хоть взглядом оскорбить твое высокое, несломленное достоинство! Будь проклята война в любых ее начинаниях. Но еще больше, пусть падут проклятия на тупые головы тех, кто развязывает и поддерживает новые войны на моей многострадальной планете