Луи Филипп I был единственным королём французов, не Франции, а французов, не территории, а народов, к тому же он единственный из монархов Франции изображен на фотографии (дагерротип 1842 года). Но титул не спас его на троне от гнева революционного народа.
И в школе, и в вузе, а после и в работе я всегда с интересом следил за историей, особенно в переломные моменты. И если Наполеоновские войны мне более или менее были известны, как и Суворовские походы, то период Реставрации Франции - для меня тёмный лес. Вот и заинтересовался судьбой того монарха, о котором из школьного курса истории осталась в памяти карикатура 1831 года, где голова постепенно превращается в обычную грушу, то есть речь пойдёт о Луи-Филиппе.
С первых дней правления Луи-Филипп создавал имидж демократичного короля всей нации. Долгое время ему это удавалось, но он проглядел момент, когда в глазах французов он стал королём ненавидимого меньшинства.
Утром 30 июля 1830 года на стенах парижских домов появились листовки: «Герцог Орлеанский предан делу революции. Герцог Орлеанский — король-гражданин… Он ждёт нашей воли, ему вручит корону французский народ».
Днём ранее король Карл X понял, что проиграл уличные бои в Париже и пора бежать.
В свою очередь, группа политиков, возглавивших свержение монарха, написала обращение к парижанам, подготовив их к воцарению нового короля, короля-гражданина.
А 4 ноября 1848 года Учредительное собрание Франции в соответствии с Конституцией Второй республики проголосует за нового главу государства, впервые им ставится ПРЕЗИДЕНТ. Королевская власть отменена навсегда.
Эти 18 лет во Франции называют режимом Июльской монархии и традиционно воспринимают его как промежуток между войнами и империями, время господства финансовой буржуазии, время спекуляций и коррупции, расцветших под покровительством «короля-буржуа» Луи-Филиппа, крайне властолюбивого правителя, возведенного на трон революцией 1830 года. Вместе с тем никто не отрицал, что при Луи-Филиппе Франция стала более богатой и процветающей, чем при его предшественнике короле Карле Х.
Все мы родом из детства. Каким оно было у Луи-Филиппа?
Луи Филипп родился 6 октября 1773 года в Париже. Он не был прямым наследником престола, но был первенцем в семье Луи-Филиппа-Жозефа, герцога Шартрского и Марии-Аделаиды де Бурбон-Пентьевр, правнучки «короля-солнца» и мадам де Монтеспан. Тогда еще был жив глава Орлеанского дома, Луи-Филипп, по прозвищу Толстый, которому и принадлежал титул герцога Орлеанского. С его смертью в 1785 году этот титул перешел к его сыну, будущему Филиппу-Эгалите, (еgalit; [e;alite] сущ. ; равенство, равноправие), а титул герцога Шартрского унаследовал его сын, будущий король Луи-Филипп. При рождении же малыш получил титул герцога Валуа. Потом в семье родились еще два мальчика и две девочки-близняшки, одна из них умерла в младенчестве.
За первые шесть лет жизни Луи-Филиппа у него сменилось несколько наставников, а потом воспитательницей его, его братьев и сестры Аделаиды стала 34-летняя графиня Стефани де Жанлис, начинающая детская писательница, почитательница идей Ж.-Ж. Руссо, любовница герцога Шартрского.
Мадам Жанлис была умелым, даже талантливым педагогом, она использовала разнообразные методы воспитания, но тяготение у неё было к спартанским приёмам. Луи-Филипп приобрел глубокие и разносторонние знания, усвоил либеральный образ мыслей, любил путешествовать, был выносливым, трудолюбивым и имел привычку к простоте.
Мадам де Жанлис говорила своим воспитанникам: «Очень важно уметь использовать каждую минуту, каждую секунду».
Действительно, их день — с шести часов утра до десяти вечера — был расписан по минутам. В течение всего дня шло изучение иностранных языков. Утром дети изучали ботанику с садовником, говорившим по-немецки; на немецком говорили за завтраком; во время послеполуденной прогулки их сопровождал учитель английского; за ужином они беседовали на итальянском, а завершали день разговорами на испанским.
«В результате такого образования, — констатировал герцог Орлеанский, — в двенадцатилетнем возрасте я говорил на четырех языках и знал английский так же хорошо, как французский».
Впоследствии, уже будучи королем и учитывая важность франко-английских отношений, Луи-Филипп как-то сказал: «Чтобы проводить разумную политику, необходимы англичане, владеющие французским, и французы, знающие английский».
Мадам де Жанлис особое внимание уделяла практическим вещам, тем наукам, которые она сама страстно любила. Она заставляла своих учеников постигать основы математики, физики, естественной истории, архитектуры, ботаники. Значительное время она уделяла физическому развитию детей, посвящая много часов в день гимнастическим упражнениям, бегу и плаванию. Наконец, она пыталась привить им свои идеи, мнения и манеры. Она не хотела, чтобы юные аристократы занимались исключительно военным делом и охотой, и направляла их, по словам биографа Луи-Филиппа Ж. Берто, в сторону рабочих классов, посылая их то в мастерские, где их обучали делать булавки, то к торговцам, которые им показывали, как пекут хлеб, делают уксус и горчицу.
Эта практичная женщина хотела, чтобы дети получили разностороннее образование и были сведущи как в ремесленном труде, так и в науках. В результате к семнадцати годам из рыхлого, болезненного подростка Луи-Филипп превратился в атлетически сложенного юношу, наделенного отменным здоровьем, недюжинной физической силой и твердостью духа.
Луи-Филипп прошел настоящую школу жизни, что впоследствии ему очень пригодилось. Много лет спустя, вспоминая свое детство и свою воспитательницу, Луи-Филипп рассказывал Виктору Гюго: «О, мы с сестрой прошли суровую школу. Вставали мы обыкновенно в шесть часов, ели жареную говядину да хлеб с молоком; ни сластей, ни лакомств, никаких удовольствий не полагалось: ученье и работа, работа и ученье — вот и все. Ведь это Жанлис приучила меня спать на голых досках; она же обучила многим ручным мастерствам, и вот благодаря ей, я знаю теперь всего понемножку: могу даже постричь, а при случае пустить кровь не хуже Фигаро. Я и столяр, и конюх, и каменщик, и кузнец».
Луи Филипп отличился, командуя войсками во время революционных войн, и в возрасте девятнадцати лет был произведен в генерал-лейтенанты, но порвал с Республикой из-за ее решения казнить короля Людовика XVI.
Пришлось бежать в Швейцарию в 1793 году. Его отец Луи Филипп II, герцог Орлеанский (Филипп Эгалитэ) попал под подозрение и был казнен во время Правления террора.
В изгнании Луи Филипп оставался 21 год, до реставрации Бурбонов, в ходе восстания в июле 1830 года в Париже; это событие так же называется:
Июльская революция,
или Французская революция 1830 года,
или Вторая французская революция,
или «Три славных дня» (фр. Trois Glorieuses). Столько названий для одного и того же. Такая традиция в прошлом позволит фальсификаторам истории более одной тысячи лет наполнить фантомными отражениями реальных событий и дел.
Причина революции - консервативная политика короля Карла Х, который был уверен, что ему удастся восстановить старые порядки, какие были до Великой французской революции 1789 года.
В ходе революции сторонники Бурбонов назывались легитимистами, а сторонники Луи-Филиппа — орлеанистами.
Сессия палат 1830 года была открыта 2 марта тронной речью, в которой король Карл X угрожал прибегнуть к чрезвычайным мерам, если парламент будет «создавать препятствия для его власти».
Депутаты не согласились, высказались за вольности французского народа и обвинили в покушении на них членов кабинета министров Полиньяка. Карл Х ответил отсрочкой сессии парламента, а затем и роспуском палаты депутатов 16 мая 1830. Однако оппозиционные либералы выиграли выборы от 23 июня и 19 июля 1830 года, то есть упрочили свои позиции и набрали 274 депутатских мандата.
Современные исследователи видят в Июльской монархии высокую деловую активность, стабильность как внутреннюю, так и внешнюю.
Франция получила возможность развиваться в условиях относительной политической свободы, реализовывать на практике теорию представительного правления и воплощать в жизнь либеральные идеи в их умеренной интерпретации; именно в те годы закладывались основы современных политических институтов и традиций. Июльская монархия оказалась необычайно плодотворным этапом в развитии французской культуры, общественной мысли, литературы, достаточно назвать имена Виктора Гюго, Оноре де Бальзака, Стендаля, Александра Дюма, Жорж Санд.
И все же Луи-Филиппа не любили как его современники, так и потомки. Современники — потому, что он всего лишь позволил Франции стать богатой и процветающей, а им очень хотелось широких масштабов, реальных перемен в духе Наполеона I, которому они давно простили всё, включая и то, что он по сути уничтожил четыре французских армии.
Луи-Филипп умел нравиться и всегда пользовался расположением толпы, но далеко не всегда был в милости у элит: их усилиями он остался в исторической памяти французов в своем карикатурном образе: король, превращающийся в грушу. Как писал о нем английский политический деятель тех лет Чарльз Гревилл, «он, конечно, обладал важными качествами, и в его характере были и иные черты, нежели эгоизм и двуличие. Но и их хватило, чтобы, несмотря на привлекательные стороны его натуры, он никогда никому не внушал ни любви, ни уважения. Его ценили в семье и некоторые близкие друзья».
«Политика, более семейная, нежели национальная», — писал о царствовании Луи-Филиппа его знаменитый современник и добрый знакомый Виктор Гюго.
«Две страсти губят его достоинство: чрезмерная любовь к собственным детям и ненасытная жажда богатства; обе они будут беспрестанно помрачать его рассудок», — так отзывался о правлении короля не менее известный его современник Франсуа-Рене де Шатобриан. Подобные упреки в проведении династической политики, пренебрежении национальными интересами Франции были весьма распространены во французском обществе. Короля обвиняли в том, что он «был скромен во имя Франции» и что в нем «слишком громко говорило отцовское чувство».
Очень точно суть отношения французов к политике Луи-Филиппа отразил французский литератор А. Кювийе-Флери, он был воспитателем, а потом секретарем сына короля, герцога Омальского: «Это был хороший политик, человек серьезный и положительный, очень активный и предусмотрительный, стремившийся править согласно законам и говоривший людям: “Живите спокойно, будьте трудолюбивы, торгуйте, обогащайтесь, будьте свободными, уважая свободу и не потрясая государство”.
Король, говорящий таким языком и требующий от народа только того, чтобы быть счастливым, но сам не предлагающий никаких экстраординарных зрелищ, никаких страстей, не мог понравиться революционному народу. Восемнадцать лет спокойствия… Не слишком ли долго?! Вспомним, как мы оценивали очень спокойные времена Леонида Ильича Брежнева. Это спокойствие мы оценили как застой.
Досталось Луи-Филиппу и от историков. Вся ответственность за Февральскую революцию 1848 года возлагалась на короля и его окружение. Луи-Филиппа упрекали в том, что он, как настоящий буржуа, больше заботился о своей семье, приумножал свое личное состояние, став одним из богатейших людей Франции, однако в отношении рядовых французов считал, что индивидуальное благосостояние должно быть личным делом каждого.
Сдержанная и осторожная внешняя политика Луи-Филиппа также воспринималась простыми обывателями, а затем и специалистами-историками как слабая, антинациональная и проанглийская. И только со второй половины XX века Июльская монархия стала оцениваться исследователями как важный этап формирования современных политических институтов Франции, время становления конституционализма, либеральных правовых норм, парламентаризма.
По словам французского историка Ги Антонетти, Луи-Филипп был умным человеком, он мог стать великим королем, но дело было в том, что Франция не хотела больше королей, ни бесславных, ни великих.
Кстати, сходная ситуация наблюдается и в отношении историков к императору России Николаю Павловичу, ему досталось и от современников, и от потомков. Личность государя оценивалась очень противоречиво.
«Царь-Христианин», «Раб своих монарших обязанностей», «Вечный работник на троне», «Первый в нашу эпоху представитель самодержавия», «Муж высшего разума», «Незабвенный» — для одних.
«Николай Палкин», «самодовольная посредственность с кругозором ротного командира», «коронованный барабанщик», «коронованный палач», «страж абсолютизма», тюремщик русской свободы», «жандарм Европы», «польского края зверский мясник» — для других.
В западноевропейской революционной публицистике и поэзии российский император всегда представал в образе душителя демократии, «кровожадного медведя», стремившегося «запустить свои когти в Европу».
Когда в 1843 году королева Великобритании Виктория была приглашена во Францию, в королевский замок Ё (Eu), что в Нормандии, во время прогулки по парку король галантно предложил ей угоститься персиком. Королева оказалась в затруднении, не зная, как его очистить. Тогда Луи-Филипп достал из своего кармана большой нож со словами: «Когда-то мне приходилось жить, имея сорок су в день и нож в кармане. С тех пор прошло много лет. И я мог бы оставить эту привычку, но я этого не сделал, поскольку никогда не знаешь, что тебя ждет».
Луи-Филипп, хоть и допускал шутки в свой адрес, с годами также стал человеком, абсолютно уверенным в собственной непогрешимости.
Николай I и Луи-Филипп получили власть совершенно разными способами. Николай — легитимным путем, унаследовав престол после смерти императора Александра I. Луи-Филипп, представитель младшей ветви Бурбонов, — в результате революции, и легитимность его власти сразу была подвергнута сомнению. В стране произошла смена династии и утвержден новый политический режим. Но восшествие на престол обоих монархов сближают такие события, как революция, восстание, бунт.
Николай Павлович пришёл к власти на фоне очень тревожных событий, неудавшейся «революции» — восстания декабристов, они в значительной степени повлияли на все его дальнейшее царствование и определили основные направления деятельности в области внутренней и внешней политики.
Для Луи-Филиппа обстоятельства прихода к власти были тоже тревожными (особенно с учетом той паники, которую они спровоцировали по всей Европе), но и триумфальными: революция победила. Но среди победителей, как известно, не было Луи-Филиппа: ему еще предстояло доказывать легитимность своего правления перед всей Европой, особенно перед Николаем I. Но не будем забывать, что и перед самим Николаем Павловичем в свое время стояла та же задача.
Луи-Филипп лишь согласился принять корону, но в революции не участвовал, да и Николай отнюдь не рвался к власти. Он не был посвящен в суть завещания императора Александра I и был убежден, что наследником является его брат Константин. Поэтому Николай, как заметил Н.К. Шильдер, «отказывался от престола потому, что не верил, чтобы Константин Павлович отказался от такого лакомого куска». В результате вместо ожесточенной борьбы за престол шло соревнование в отказе от прав на него. При этом «жонглирование короной» не могло продолжаться бесконечно. Оно и так дало возможность декабристам в Петербурге собрать силы для выступления. Николай узнал о готовящемся мятеже и получил третье «отказное» письмо Константина одновременно.
13 декабря 1825 года все члены Государственного совета были вызваны к восьми часам вечера на секретное заседание. На этих ночных бдениях был выработан официальный акт, в котором Николай Павлович в начале документа титуловался «великим князем» и «высочеством», а в конце провозглашался «императором» и «величеством».
Несомненно, события 14 декабря оставили в душе Николая глубочайший след. Они породили в его и без того недоверчивом уме опасения относительно дворянского сообщества, которое, оказывается, могло взяться за оружие, отстаивая собственное представление о путях развития страны. Кроме того, Николай Павлович не мог не признаться себе в том, что недовольство части общества не сводилось только к идейным заблуждениям, а имело под собой объективные основания. Мятеж декабристов Николай счел частью общеевропейского заговора, направленного против порядков, установленных на Венском конгрессе и закрепленных созданием Священного союза. Именно с этого момента Николай взял на себя роль непоколебимого защитника этого союза. То, что позже стало линией его жизни, было во многом «сформулировано» им в декабре 1825 года. Первые же месяцы после воцарения Николай был занят беспощадной борьбой с духом «анархии».
Накануне, 14 декабря, вице-канцлер К.В. Нессельроде особыми нотами оповестил иностранных дипломатических представителей в Петербурге о восшествии на престол императора Николая I. В документах подчеркивались преемственность внешнеполитических принципов России и «верность принятым на себя обязательствам».
14 июня 1830 года произошла встреча Луи-Филиппа с Карлом X в замке Рони, принадлежавшем невестке короля герцогине Беррийской. Луи-Филипп попытался еще раз предостеречь Карла X, открыв ему глаза на опасное положение дел.
25 июля, когда Карл X издал ордонансы, нарушавшие конституционную Хартию, Луи-Филипп с семьей находился в своей летней резиденции в Нейи. Большинство оппозиционных депутатов, группировавшихся вокруг Ж. Лаффита, А. Тьера и М.-Ж. Лафайета, настаивали на кандидатуре Луи-Филиппа как продолжателе королевского правления; большая часть бойцов на баррикадах требовала провозглашения республики и назначения президентом генерала Лафайета.
В сложившейся ситуации Луи-Филипп решил не вмешиваться в ход событий, ожидая, когда они сложатся в его пользу. Он покинул Париж, но не отправился в Нейи; никто, за исключением немногих друзей, не знал о его местонахождении.
Между тем 27 июля Адольф Тьер, находясь в Нейи, во время отсутствия там Луи-Филиппа, предложил его сестре Аделаиде, чтобы герцог стал регентом. После некоторого колебания Луи-Филипп принял это предложение.
Карл Х, пребывавший вместе с семьей сначала в замке Сен-Клу, затем в Рамбуйе, до последнего момента не отдавал себе отчета в происходящем. Лишь в ночь на 30 июля он наконец дал согласие на отставку правительства Ж. Полиньяка и отмену ордонансов. В тот же день Палата депутатов провозгласила Луи-Филиппа наместником (lieutenant-g;n;ral) королевства. Он продиктовал прокламацию к парижскому населению, в которой объяснял свое согласие желанием предотвратить междоусобную войну и анархию. По улицам, на которых толпился взволнованный народ и еще не были убраны баррикады, Луи-Филипп отравился в городскую Ратушу. Не проявляя ни малейшего волнения, он пробирался верхом через толпу народа, пожимая руки направо и налево. В Ратуше его встретил глава Временного правительства генерал Лафайет.
2 августа король Карл X отрекся от престола в пользу своего внука, герцога Бордоского, а до совершеннолетия последнего назначил Луи-Филиппа регентом и наместником королевства. Герцог Орлеанский немедленно сообщил Палатам об отречении короля, скрыв, однако, его условия.
7 августа 1830 года Палата депутатов, предварительно объявив трон вакантным, предложила корону Луи-Филиппу, герцогу Орлеанскому и его потомкам по мужской линии в порядке первородства. Через два дня в Бурбонском дворце, где заседала нижняя палата, состоялась церемония гражданской коронации: герцог Орлеанский принял присягу на верность конституции, подписал Хартию, после чему ему вручили королевские регалии. Отныне он стал именоваться Луи-Филиппом I, «королем французов».
Столь необычная церемония возведения на трон, противоречившая вековым традициям династии, символизировала важную перемену в характере режима конституционной монархии по сравнению с периодом Реставрации. Хотя его основные составляющие — король, Хартия, Палаты — оставались неизменными, но их относительная роль изменилась. Власть короля отныне основывалась не на божественном праве, а на суверенитете нации.
14 августа Луи-Филипп подписал новую Хартию — несколько измененный вариант Хартии 1814 года, — ознаменовавшую дальнейшую либерализацию режима, укрепление конституционного строя и переход от наследственного к выборному способу передачи государственной власти. Хартия существенно расширяла права Палаты депутатов. В ней, помимо прочего, была изменена и статья 14-я, которой так неумело попытался воспользоваться Карл X. Новая редакция этой статьи гласила:
«Король делает распоряжения, необходимые для исполнения законов, но он никогда не может ни отменять законов, ни разрешать кому бы то ни было их нарушать».
Белое знамя Бурбонов было заменено трехцветным стягом революции.
Палата пэров сохранилась, но утратила наследственный характер.
Имущественный ценз снижался с 300 до 200 франков, а возрастной — с 30 до 25 лет для избирателей и с 40 до 30 лет — для кандидатов в депутаты.
Значительно ограничивались права католического духовенства, которому, в частности, запрещалось владеть земельной собственностью.
Постепенно прекращалась выплата денежного возмещения бывшим эмигрантам, установленная Карлом X.
Вводилось местное и областное самоуправление, отменялась цензура, суды прекратили выносить смертные приговоры.
Восстанавливалась распущенная Карлом X Национальная гвардия с выборными офицерами (до капитана) и унтер-офицерами.
Девизом царствования были знаменитые слова: «enrichissez-vous» (обогащайтесь!).
Однако принятие короны из рук революции явилось первым и последним революционным актом Луи-Филиппа, девизом всего его царствования будут слова: «Порядок и свобода».
Хотя монарх служил в революционной армии, король не был радикалом. Он любил вспоминать свою молодость, но крайне редко говорил о революции, эти воспоминания о ней его ужасали. Он не хотел разжигать пожар войны в Европе; самым большим его желанием было добиться признания его короны другими европейскими монархами, и он надеялся добиться этого с помощью проведения конституционной внутренней и миролюбивой внешней политики. Сразу после революции 1830 года правительство Луи-Филиппа признало все территориальные изменения, произведенные трактатами 1815 года, а в столицы европейских государств были направлены представители Луи-Филиппа с соответствующими заявлениями.
С этих пор начинается царствование «короля-гражданина» и вместе с тем господство буржуазии; в её руки перешла власть, и пользовалась ею она чрезвычайно близоруко (право голоса и после пересмотра хартии принадлежало менее чем полумиллиону граждан). Правительство старалось наполнять палату своими сторонниками; места на государственной службе раздавались пристрастно, смещения за политические убеждения были обыкновенным явлением.
Девизом царствования были знаменитые слова: «enrichissez-vous» (обогащайтесь!).
Сам Луи-Филипп соответствовал идеалу короля для буржуазии: он был прекрасный семьянин, образцово устраивавший свои личные и в особенности имущественные дела; на войне он отличался храбростью, но войны не любил. Его упрекали в скупости, хотя он жил широко. Он значительно увеличил то громадное наследство, которое получил от отца. Вступая на престол, он не присоединил своих имений к государственным имуществам, как это делали короли Бурбоны, а дарственными записями закрепил большую его часть за своими детьми. Он не отказался принять сомнительно полученное наследство, перешедшее к одному из его сыновей, герцогу Омальскому, от последнего принца Конде, вскоре после Июльской революции покончившего жизнь самоубийством или, может быть, убитого собственной любовницей баронессой Фешер, благодаря сделке которой с Луи-Филиппом и его женой и было составлено это завещание. Сам король отличался безусловной личной честностью, но в его правительстве царила коррупция, о чём свидетельствовал длинный ряд скандальных процессов.
На жизнь короля было сделано множество покушений (так 26 июня 1836 года Алибо выстрелил в короля и пуля пролетела буквально в нескольких сантиметрах от его головы), из которых адская машина Фиески в 1835 году возбудила особенный ужас во всей Европе и реакцию во Франции, выразившуюся, между прочим, в новом законе о печати и в реформе суда присяжных .
В иностранной политике Луи-Филипп обнаружил те же черты характера, что и в своей семейной жизни: для укрепления влияния Франции за границей он создавал проекты брачных союзов между членами его семьи и иностранными принцами и принцессами. Уступчивый по отношению к могущественным державам Европы, он настойчиво проводил свои требования, когда имел дело с более слабыми государствами (Швейцария, Мексика). Особенно повредили ему в общественном мнении так называемые испанские браки, из-за которых расстроились дружеские отношения его к Англии.
В то же время царствование Луи-Филиппа было отмечено научно-техническим и социальным прогрессом. Вот лишь некоторые примеры для Франции:
произошла промышленная революция, ручной труд постепенно заменялся машинным, началось использование паровых машин;
проведены четыре крупные железнодорожные линии;
завершено строительство судоходного канала Рона — Рейн, объединившего север и юг Франции;
отменены телесные наказания в учебных заведениях;
начато преобразование пенитенциарной системы;
заложены основы народного образования (каждая община предоставляла здание для школы и жалование учителю);
ускорилось производство резины, каменного угля, листового железа, чугуна;
возрос выпуск сельскохозяйственной продукции, началось использование паровых машин и на селе.
В 1847 году вся промышленная продукция Франции оценивалась в 4 миллиарда франков.
Но 18 лет спокойной жизни во Франции признаны эпохой застоя, и, как потом звучало в песне Виктора Цоя, «мы требуем перемен». Обстановка накалялась и подготовила Февральскую революцию.
24 февраля 1848 года Луи-Филипп после продолжительных колебаний подписал отречение от престола в пользу своего внука, графа Парижского, но поздно: к этому моменту во Франции была провозглашена республика. Луи-Филипп бежал в Великобританию, там он и умер 26 августа 1850 года. У него осталась многочисленная семья.