Я сидел за столом, просматривая свои конспекты перед предстоящим экзаменом, когда в комнату без стука вошел высокий, худой и совершенно седой человек в поношенном ватнике и сказал:
- Здравствуй, Женя! Я твой отец...
Мама рассказывала мне, что отец бросил нас, когда мне было всего два года, поэтому первое, что пришло мне на ум, это ответить ему недружелюбно и даже дерзко:
-Ну, и что дальше?
Он не обиделся и присел рядом, не отрывая от меня тяжелого, безрадостного взгляда.
- А дальше будет то, что теперь мы будем жить вместе. Ты собери сейчас свои вещи, выписывайся из общежития и после шести часов вечер приезжай на мою квартиру по этому адресу.
Он положил на стол маленький листок бумаги и сразу встал.
- Дай мне, пожалуйста, холодной воды, - попросил он глухо, словно у него в горле что-то застряло.
Выпив одним глотком стакан воды из-под крана, он вышел из комнаты.
И мне показалось, что это был сон. Сказочный сон из сказок, в которых являются феи, добрые волшебники и пропавшие отцы.
Потом я стал собирать свои немногочисленные вещи: две смены белья, костюм, в котором я ходил в институт, и стопку книг. Сложив всё это на койке, я спустился в кабинет коменданта общежития и сказал, что переезжаю на квартиру к отцу. Тот проверил наличие посуды и уборочного инвентаря в нашей комнате и выписал мне открепительный талон.
Квартира отца, в которой мне предстояло теперь жить, находилась в самом центре города, на третьем этаже большого нового дома. В ней было три комнаты, кухня, ванная и туалет.
Отец, одетый в тонкое спортивное трико, показался мне еще более худым, чем он был утром, и еще более угрюмым. Он взял у меня из рук мои вещи и провел меня в небольшую комнату, где стояла одна лишь кровать, застланная шерстяным солдатским одеялом.
- Здесь ты будешь жить. Стол и стулья привезут завтра, - сказал он.
Остальные две комнаты были совершенно пусты.
- А ты где будешь спать? – спросил я.
- Пока на раскладушке, - ответил он. – До первой зарплаты.
- А где ты работаешь?
- В том же научно-исследовательском институте, из которого меня забрали…
- Куда забрали?
- А разве мама тебе не сказала?
- Нет. По её словам, ты ушел от нас, когда мне было всего два годика.
- Вот, оказывается, как…
Он долго молчал, потом открыл дверь на балкон и закурил.
- Тогда слушай и выбрось из головы всё плохое, что тебе говорили обо мне, - сказал он, глядя мне прямо в глаза. – Меня арестовали в сентябре тридцать восьмого года как врага народа, и я провел в лагерях ровно шестнадцать лет без права переписки.. От гибели меня спасло лишь то, что я являюсь крупным специалистом по строительству плотин и речных шлюзов. Иногда меня даже вывозили из лагеря для консультаций, после чего вновь возвращали за колючую проволоку.
- И кем ты будешь работать сейчас в своем НИИ?
- Я не поверил своим глазам, когда мне вручили приказ, согласно которому, я назначен начальником отдела по проектированию гидроэлектростанций. Работы, конечно, будет много, ведь уже принято решение о строительстве Куйбышевской и Сталинградской ГЭС на Волге и Каховской на Днепре. Но, думаю, мы справимся…
Через два месяца наша квартира была обставлена всей необходимой мебелью, и жить в ней стало удобно и приятно.
Когда рабочие втащили в гостиную огромный кожаный диван, отец устало присел на него, обвел взглядом голые стены и сказал:
- Теперь, я думаю, надо заняться украшательством. Начнем, пожалуй, с главного…. Ну-ка, сын, достань с антресолей мои ээковские шмотки.
Я принес потёртый фанерный чемодан, который отец почему-то упорно не хотел выбросить на свалку, поставилего на пол у дивана, и он достал из него старую, уже чуть пожелтевшую фотографию, на которой была запечатлена счастливая советская семья: мама, отец и я. Я сидел между родителями, а они, широко улыбаясь, смотрели на меня, как на чудо.
- Завтра закажу рамку для этого снимка, и мы повесим его на самом видном месте, - сказал отец.
Потом лицо его потемнело и он глухо произнес:
- А вот к маме поехать мы с тобой, сынок, так и не удосужились…
В субботу он неожиданно приехал домой на новеньком голубом «Москвиче», и велел мне быстро собираться, пока не стемнело.
Он уверенно сел за руль, и я удивленно спросил:
- Ты умеешь водить машину?
- В лагерях всему научишься, - грустно усмехнулся он, - Но прав на вождение у меня, естественно, нет, поэтому будем ехать окольными путями. Тем более, что это машина служебная, я взял её без разрешения.
Я не спросил его, куда мы едем, и понял это, когда машина остановилась у ворот кладбища.
- Ты хорошо помнишь, где похоронена мама? – спросил отец.
- Конечно, я уже приходил на её могилу.
- Тогда возьми в багажнике инструмент и показывай дорогу.
Маму похоронили два года тому назад на только что открывшемся новом кладбище, поэтому её могила находилась почти у самого входа.
Она сильно заросла бурьяном и побегами какого-то ползучего кустарника, и я сказал:
- До темноты нам не управиться.
- Ничего, я пригоню сюда машину и включу фары. Мы сможем работать здесь до полуночи, лишь бы сторож нас не прогнал.
Мы навели порядок на могиле мамы, когда на часах было уже девять часов.
- Садись в машину и выключи свет, - велел мне отец, - а я постою здесь еще немного. Мне надо поговорить с ней… Наедине…
И хотя эти слова поразили меня своей необычностью и неожиданностью, я понял его…
Обустроившись в новой квартире, мы стали жить в ней с отцом размеренно и дружно.
Утром он вставал на час раньше меня и готовил завтрак: чай или ячменный кофе, бутерброды с колбасой и сыром, а по выходным – яичницу. Обедал я в институтской столовой, он – у себя на работе. Ужин мы готовили вместе – манную кашу с изюмом.
По воскресеньям мы отправлялись гулять по городу и обедали в ресторане «Интурист». Отец заказывал солянку и сто граммов водки, а я – салат из свежих овощей, гуляш с картофельным пюре и пирожное «Наполеон».
Иногда мы ходили в кино или на спектакль местного драматического театра, и по дороге домой обсуждали достоинства и недостатки увиденного.
По вечерам я готовился к курсовым семинарам или читал художественную литературу, а отец работал у себя в кабинете над проектами новых электростанций.
После детского дома и институтского общежития я чувствовал себя на вершине блаженства, и отец радовался, видя меня счастливым.
И тут неожиданно пришла беда.
Она случилась со мной, и мне казалось, что никто и ничто не может спасти меня.
В то утро я пришел в институт раньше всех и, только войдя в аудиторию, сразу заметил, что в ней что-то не так. В глаза сразу бросился портрет Хрущева, который обычно висел на стене над доской, а сейчас стоял на полу, и на нем чем-то красным, из нижнего угла в верхний, было крупно написано: «КУКУРУЗНИК»
Сначала мне стало смешно, но потом я представил себе, что скажет по этому поводу наш комсорг Лида Байбекова, и решил уничтожить следы преступления, совершенного какой-то глупой девицей. То, что это написала именно девушка, я определил, мазнув по надписи пальцем и понюхав его. Это была губная помада.
И именно в этот момент в аудиторию ввалилась группа студентов. Они тоже сначала рассмеялись, а потом задумались, замолчали и смотрели на меня, пока вперед не шагнула Лида, сказав строгим голосом:
- Алёхин, ты зачем это сделал?
- Это не я, - растерянно ответил я.
Все снова засмеялись и я почему-то вместе с ними.
- Не смешно, - сказала Лида.
Так как все девушки у нас красили губы, она сразу определила, чем была сделана крамольная надпись, и спросила меня:
- Куда дел помаду?
-В окно выбросил, - сказал я, надеясь на её чувство юмора: ведь была зима, и окна уже оклеили бумагой.
- Шутить будешь в кабинете у декана, - пригрозила она. - Я пойду позову его, а вы здесь ничего не трогайте.
Старенький Михаил Львович, безучастно взглянув на портрет, велел одному из студентов отнести его в свой кабинет, а потом сказал Лиде:
- Если ты уверена, что это сделал Алёхин, то назначай на завтра комсомольское собрание. Резолюцию принесешь мне. А мы с ректором уже решим, как с ним поступить дальше.
В течение этого дня со мной никто не разговаривал, а моя соседка по парте пересела на свободное место.
За ужином отец спросил меня:
- Чего это ты такой смурной нынче? Что-нибудь случилось?
- Нет, ничего, - ответил я, отодвигая тарелку с едой.
- А вот врать отцу нехорошо. Давай, колись, как говорили у нас на зоне вертухаи.
- Да пустяки всё это… У тебя своих забот хватает.
- Главная моя забота – это ты. Запомни это, и что бы не случилось, сразу обращайся ко мне.
И тогда я рассказал ему всё.
- Да, - задумчиво сказал он. - Это, сын мой, статья58, пункт 10 УК СССР: « Пропаганда и агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти». Лишение свободы на срок не ниже шести месяцев.
Он открыл балконную дверь и закурил, так же, как при первом нашем разговоре о лагерях.
Затушив папиросу, отец вдруг улыбнулся:
- Не так черт страшен, как его малюют. На какое время назначено комсомольское собрание?
- На завтра в шесть часов вечера.
- Отлично. Сразу после работы я подъеду к институту. Жди меня у входа.
- А, может, не надо? Я уже не маленький, сам могу справиться.
- А я в этом никогда не сомневался. Но я хочу, чтобы твои обвинители поняли, что человек, переживший то, что испытал в своей короткой жизни ты, не может быть изменником Родины. Меня ведь тоже назвали когда-то врагом народа, но потом убедились, что это не так.
Мы вошли в аудиторию, когда она была полностью заполнена. Кроме студентов нашей группы, на собрание пришли все члены институтского бюро комсомола, а за первой партой я сразу заметил незнакомого мне молодого человека в синем костюме.
Завидев нас, он встал, подошел к отцу и спросил его с удивленной улыбкой:
- А вы здесь как, товарищ Алехин? По линии шефской работы?
- Нет, товарищ Круглов, - тоже улыбнувшись, ответил отец. – Я пришел узнать, в каком преступлении обвиняют моего сына, Евгения Сергеевича Алехина. Ведь я имею на это право как член бюро райкома партии?
- Конечно, имеете! А я думал, что это просто ваш однофамилец. Проходите, садитесь рядом со мной.
- Кто это такой? – тихонько спросил я отца.
- Второй секретарь райкома комсомола Круглов, - прошептал он мне на ухо. - Ты удостоился высокой чести.
Через пять минут Лида Байбекова открыла собрание. Она подробно рассказала о том, что произошло вчера утром, а затем предложила открыть прения.
Все выступавшие клеймили меня как могли. Я был для них несчастный отщепенец, злостный враг передовых идей и апологет капитализма.
Когда все желавшие уничтожить меня иссякли, руку поднял отец.
- Как вас объявить? – спросила Лида.
- Скажите просто: товарищ Алехин, бывший политзаключенный, - ответил отец.
Когда она произнесла эти слова, раздался гул.
Отец встал, вышел к столу президиума и поднял руку:
- Не надо шуметь, товарищи комсомольцы. Шуметь мы умеем, а вот в простом деле разобраться не можем. Если бы мой сын сделал то, в чем вы его обвиняете, то я бы первым пришел к вам и предложил исключить его из комсомола и из института. И отправил бы его на работу в колхоз: пусть испытает на себе, как дается людям эта кукуруза. Но дело в том, что он не совершал этого проступка или, как вы говорите,преступления. Это я знаю точно, потому что он не шут и не охальник. Вы, к сожалению, за два года учебы с ним об этом не узнали, но винить вас за это я не буду. Просто я обращусь в милицию, они пришлют сюда своих сыщиков, и те через несколько часов найдут того, кто это сделал. Но тогда все кому не лень станут говорить, что в институте воспитываются хулиганы и изменники, и на лучшее в нашем городе учебное заведение падет позорное пятно. Так давайте же разберемся в этом деле сами... Я прошу встать юношей, кто использует и носит с собой губную помаду.
Никто не встал, и отец развел руками:
- Как видите таковых нет, и мой сын здесь не исключение. Следовательно, мы можем прийти к выводу, что это сделала девушка, причем, очень высокого роста, да еще к тому же на высоких каблуках, Мой сын тоже не низкого роста, но чтобы дотянуться до портрета и снять его, ему надо было стать на стул, а его к вашему приходу у доски не оказалось... Эта девушка из небедной семьи. Ведь губная помада стоит немало, у меня на работе женщины экономят её изо всех сил, а здесь - на тебе! - целый тюбик на одно, как ей показалось, бранное слово.
И тут все студенты нашей группы посмотрели в сторону, где сидела Люда Васильева. Будучи на редкость высокой девушкой, она занималась баскетболом, а ее отец был директором «Гастронома» на центральной улице.
Сначала она как - будто проигнорировала всеобщее внимание, но потом не выдержала и бегом покинула аудиторию.
- Что и требовалось доказать, - сказал вдогонку ей отец.
А сидевший рядом со мной товарищ Круглов поднял вверх скрещенные руки, показав нашему комсоргу, что собрание надо заканчивать.
До самого дома мы с отцом шли молча. Только войдя во двор, я спросил его:
- Откуда ты всё это знаешь?
- Что всё?
- Ну, как можно найти преступника.
- Ты забыл, в какой компании я провел шестнадцать лет своей жизни. Среди моих соседей по нарам были и мошенники, и воры, и убийцы, а они, знаешь, очень любили рассказывать о том, как надо сделать, чтобы тебя не повязали на шухере.
Он остановился, посмотрел на небо и сказал:
- Завтра я возьму машину и мы поедем к маме. И я расскажу ей, какие мы с тобой молодцы…