Встреча фронтовиков.
Долгие годы с середины мая у меня начиналась сезонная лихорадка. Нет, ни та, от которой аллергия, а та, которая гонит прочь из города, настраивает сердце и душу на перелески, горы и долины.
Этим недугом я страдала с раннего детства.
Беда, если вдруг ранняя весна уступала себя холодным ветрам, дождям и прочим пакостям в виде буря мглою небо кроет. Тогда переезд на дачу откладывался на неопределенное время.
Но не только погода могла стать преградой на пути к летнему счастью. Несколько раз случалось так, что по какой-то причине хозяева, у которых мы снимали помещение на лето, отказывали нам незадолго до переезда. Обычно это было связано с тем, что какие-то новые дачники предложили более высокую цену и ...
Вот тогда-то не только я, но и родители начинали нервничать и предпринимать какие-нибудь судорожные движения и, по совету кого-нибудь из знакомых, направлялись покорять подмосковные пейзажи.
Помню, как-то папа, мама, ее приятельница, тётя Люда, с которой мама работала в издательстве, в один из тёплых майских дней отправились на поиски дачи. Тётя Люда поехала не одна, а со своей дочкой Наташей. Увидев Наташу, я разулыбалась, всегда хорошо, когда в компании есть кто-то близкий тебе по возрасту. Наташе несколько дней назад исполнилось восемь, я догоню её только через десять дней. Наташу я знала хорошо: мама всегда брала меня с собой, когда шла к своей приятельнице в гости.
В тот же день, любуясь на яркие краски за окном, ехали сначала на электричке, потом на автобусе. Окна в транспорте в те стародавние времена открывались, не так как сейчас, узкой полосой сверху, а снизу и не щелью, а так, как считал нужным водитель. Я всегда радовалась возможности усесться рядом с открытым окном. Я хотела шире, как можно шире, чтобы воздух плескался в волосах, обдувая свежестью. Такое окно в автобусе нашлось и я, по своей привычке, рванула к нему. Но тётя Люда, к моему разочарованию, подойдя к водителю, постучала в стекло и попросила окно прикрыть, сказав, что детям надует.
Когда автобус проехал через привокзальную площадь, скучные почти без деревьев голые улицы, въехал на весёлое шоссе с одной стороны которого стояли высокие, освещённые солнцем сосны, а с другой – аккуратненькие деревенские домики, я уже забыла о своём огорчении и придавила нос к стеклу, боясь упустить пробегавшие за окном картинки.
Выйдя из автобуса, перешли шоссе и перед нами гостеприимно открылась зелёная калитка, за ней такой же зелёный домик. Хозяин, высокий, доброжелательный и его жена, улыбчивая, в косыночке, дети, дошколята, на террасе за столом поглядывают с любопытством: какие-такие новые дачники. Но тётя Люда сказала:
- Нет, нам не подойдёт, места маловато, у нас компания большая, нам надо две-три комнаты, а у вас одна, да и та не развернуться.
А мама добавила:
- И шоссе под носом.
И мы повернули назад. Не знаю, как Наташа, я не видела её лица, она шла сзади, а я уж точно выглядела злой, злой девочкой, нахмуренной, жующей золотую прядку. Мне так хотелось на дачу…
Прошли совсем немного, когда папа свернул с тропинки вдоль шоссе в лес, остановился и, улыбаясь, сделал приглашающий жест рукой, указав на золотую одуванчиковую полянку. Тут же и скатерть самобранка из сумки и всякая съестная всячина. И букетики одуванчиковые, и мамин веночек на мои золотые кудри и на Наташину чёрную головку.
После такого знатного пикника, автобуса дожидаться не стали, опять растянулись вдоль шоссе. Лес неожиданно кончился, пространство вокруг стало широким и травяным, лишь вдалеке мелькали одноэтажные дома.
Папа, он шёл впереди, оглянулся, проверяя все ли на местах, и замер. В его глазах я заметила что-то странное. Неужели он испугался? Повернув голову и, посмотрев назад, я удивилась: над дорогой и всем воздушным пространством за нами, сейчас я бы сказала “над горизонтом”, повисло большое тёмное облако на широкой ноге. Оно качалось из стороны в сторону и, увеличиваясь, приближалось. Это было так интересно и необычно. Но, посмотрев на папу, я поняла, что это ещё и страшно. Теперь уже все: и мама, и тётя Люда, и Наташа, не отрываясь, смотрели на облако. Вдруг мама подошла ко мне вплотную и прижала к себе, тётя Люда обняла Наташу. Папа выбежал на самую середину дороги. И тут я заметила, что по ней нёсся грузовик.
Брезентовый тент половой тряпкой волочился за ним. Шофёр высунулся из окна и что-то кричал. Папа махал руками, а грузовик мчался, мчался прямо на него. Остановился, когда между ним и папой было всего лишь метр, два, три? И оба бросились к нам. Папа схватил меня, шофёр Наташу, посадили в кабину на сиденье, женщины бежали к машине сами. “В кабину, в кабину!” – кричал шофёр, папа запрыгнул в кузов. Машина опять понеслась вперёд. Кругом было пусто и сумрачно.
У вокзала грузовик остановился, мы вышли, я видела, как отец жмёт руку шофёру, как блестят его глаза. Шофёр похлопал отца по плечу, они перебросились словами, на мгновенье обнялись и замерли.
Мы побежали к зданию. И только за нами захлопнулась дверь, как полил дождь, загрохотало что-то по железной крыше и стало совсем-совсем по ночному.
На вокзале в тесноте просидели очень долго. Лишь поздно вечером подошёл состав, его тянул паровоз. В вагонах было темно, лишь несколько тусклых фонарей медленно качались из стороны в сторону, да плакали дети. Казалось, что все спят. И только папа о чём-то оживлённо говорил маме, а она удивлялась и всё повторяла: “Неужели тот самый Вася, неужели?”