Кацавейка
Домашние зовут Машу егозой и неслухом. Мать так и кричит в окно: "Машка, егоза этакая, а ну домой!" А папа, после работы, переступая через порог, первым делом спрашивает: "Ну, что наш неслух сегодня натворил?" Неслух и творит каждый день. То за яблочными зелепупками к соседям через дыру в заборе проберётся, а оттуда её за ухо ведут, то в будку к Шарику залезет, да и заснёт там, то с подружкой подерётся, словит синяк под глаз, и лечи тот синяк неделю бодягой.
Машу, конечно, наказывают. Мама и хворостиной по попе, и в угол - да что там! В углу полчаса штукатурку пальчиком поковырять, а там уж и бабушка тут как тут: да ладно деточку умучивать, помилуйте! И Маша тут же - ыы! и кулачком по сухим глазам. И бабушка Машу за ручку - и к себе на сундук, жалеть.
Сундук для Маши заповедник: требушить его нутро разрешается, но только под присмотром и только на праздники, названия которых Маше не помнятся. Да и зачем? Просто весной коричневые яйца, которыми надо кого-нибудь бить по лбу и потом целоваться, а летом - трава на полу в кухне. В эти дни из сундука выдаются Маше конфеты, твердющие, с намертво прилипшими обёртками. Маша морщится, но ест. Иначе в сундук не попасть. После ритуального поедания угощения крышка сундука откидывается, оттуда вылетают залп нафталинового запаха вместе с парой мотыльков моли, и несметные сокровища предстают взору нетерпеливого туриста: шали, платья, вышитые курочками полотенца, набитые газетой туфли на выгнутых каблучках... Трясущиеся от вожделения пальцы отколупывают крышку шкатулки с бусами и брошками, и всё это непременно надевается. Праздник, да и только!
В заповеднике у Маши живёт любимица: чёрного бархата одёжка, затейливо вышитая золотыми цветами и бисером. Бабушка называет её странным словом "кацавейка". Маша каждый заезд в заповедник пытается забыть кацавейку на себе, но браконьерство строго пресекается: скрюченный палец грозит у Машиного носа "нельзя, деточка, ни-ни!" Крышка сундука грохается на место, в железной петле захлопывается замок, и всё - до следующего праздника.
В обычные дни сундук служит бабушке кроватью. А после Машиных проделок - островком спасения. Сядет, бывало, бабушка на сундук, притянет к себе Машу и нараспев рассказывает то сказку, то быличку про старые времена. А Маша, глядишь, и задремлет. А там уж и вечер - папино время. И проказам конец. До завтрашнего дня.
Фундук
Маша любит ходить в гости. Дома все уголки известны, а в гостях таких уголков пропасть. А ещё у Маши есть двоюродная сестра Алла. К сестре Машу возят нечасто. На Новый год и на деньрожденье тёти - мамы Аллы.
Маша в прошлую зиму болела и к сестре её не возили. А в этот раз Маше крутят красивый бант на макушке, тепло одевают, и они долго едут на раскачивающемся трамвае к тёте.
Ах, какая нарядная ёлка в гостях! Огоньки мерцают в разноцветных игрушках, вся она искрится зелёным дождиком.
Взрослые чинно рассаживаются за столом и принимаются за еду. Девочки лениво ковыряют вилками, поглядывая друг на друга и хихикая. Потом Алла выскальзывает из-за стола и тянет за рукав Машу - пойдём! Родители заняты, никто не сердится, что еда в тарелках осталась нетронутой.
Некоторое время сёстры играют с зайчиками и белочками, снятыми с ёлки. А потом Алла предлагает съесть шоколадную конфету, из тех, что висят на ниточках на колючих ветках, как украшение. "Без спроса?" - ужасается Маша. "Ага!" - кивает Алла, и тут же стягивает с ёлочной лапы сласть. Маша не отстаёт. "А чтобы не влетело, мы сделаем вот так", - говорит сестра, и в пустую обёртку запихивает кусочек бумажной салфетки со стола и закручивает обёртку так, что кажется, что так и было. "Ух ты..." - восхищается Маша. Такие фокусы она видела впервые.
- Глянь, что ещё, - Алла стаскивает с колючей ветки круглый шарик из фольги, - на! Это фундук!
Маша замирает от предвкушения чего-то необычного, удивительного. Фун-дук... Вспоминаются бабушкины сказки, что-то про "из-за тридевять морей". Но в развёрнутом "золотце" она видит обычный орешек, такие у них всегда дома на печке сушатся.
- Это же лещина... - растерянно говорит Маша.
- Нет! Это фун-дук! - твёрдо отвечает Алла, выхватывает из рук Маши орешек и запихивает себе в рот, - не хочешь, не ешь!
Маше становится обидно, она начинает хныкать, а, видя полное равнодушие сестры, постепенно прибавляет громкости.
Подвыпившие взрослые, сами отчего-то перешедшие на крик за столом, не переставая ругаться, резко хватают Машу, кое-как одевают её, и сквозь ночь и метель волокут на остановку. Там долго ждут трамвай. Маша перемерзает, и на следующее утро здравствуйте-приехали - температура. Красивое платьице снежинки из марли, расшитое бусинками, для детсадовского новогоднего утренника, остаётся сиротливо висеть на спинке стула. На следующий год наденешь - успокаивает бабушка.
Канитель
Дермантин на двери облупился, а притолока стала низкой. В горнице между окнами так же стоит трюмо. Зеркало, вышитые ришелье занавески на окнах, полированный стол, икона в углу с лампадкой - всё покрыто пылью.
Маша не успела попрощаться с бабушкой. Далеко занесла жизнь.
Щёлкает пружина входной двери. В дом врывается запах сигарет и Алла.
- Ого, кого к нам занесло! - густо говорит Алла и крепко обнимает Машу, - Здорово, путешественница! Смотри, какая!
Веселье и ухватки сестры кажутся Маше наигранными.
- Ну, смотрим наследство в последний, так сказать, раз. Завтра уже покупатели придут. - говорит Алла и вытаскивает из кармана сигареты, - Будешь?
Маша отказывается. Внутри щемит до слёз, а бутафорская энергия Аллы раздражает.
- Что ж, иди, забирай бабулино добро. - с ухмылкой басит Алла и шумно затягивается. Она раздалась в плечах и в груди, как её мать, и такая же шумная.
Заветный сундук оказался незапертым. С трепетом Маша поднимает крышку. Ах! Заповедник не тот! Ни полотенец с курочками, ни старинных шалей, ни коробки с бусами. Маша перебирает чужие поношенные халаты и юбки. И на дне вдруг находит небрежно закрученную в марлю её - свою любимицу.
Многолетняя война с молью оставила на кацавейке неизлечимые раны - дыры. Но прекрасные золотые цветы и чудный бисер кое-где сохранились. И Маша снова в восхищении. Бабушка, как же ты называла эту вышивку?
- А мы тут в таком загоне были, пока документы готовили по наследству... - ни к месту гудит позади Алла, - сплошная канитель.
Канитель! Да! - вспоминает Маша и радостно улыбается. Закрывает сундук, садится на выпуклую крышку и нежно гладит её. Как же бабушка здесь спала?
Раненая временем кацавейка отправляется в пакет. Туда же идут фотографии, сохранённые бабушкой - там, где они с Машей.
Алла провожает Машу до ворот. Ей жарко, куртка расстёгнута на её могучей груди. Обнимаясь на прощанье, Маша замечает на шее сестры снизку старинных бабушкиных бус.
Маше сначала обидно, а потом легко: в пакете у неё упаковано самое драгоценное - спасённые воспоминания.