Эссе
О творчестве писателя И. А. Бунина
В истории русской литературы, среди писателей, покинувших Родину, особое место занимает Иван Алексеевич Бунин, первый из русских писателей, получивший высшую награду за достигнутые успехи в литературе.
В официальном документе Нобелевского комитета от 10 ноября 1933 года говорится: «Решением Шведской академии Нобелевская премия по литературе присуждена Ивану Бунину за строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типично русский характер».
Многие литературоведы и сам Бунин считают, что фактически премию присудили за роман «Жизнь Арсеньева», который вышел в Париже в 1930 году. В романе так много пересечений с судьбой самого писателя, что многие называют его автобиографией Ивана Бунина.
В своей речи Лауреата Премии Иван Алексеевич сказал: «Впервые со времени учреждения Нобелевской премии вы присудили ее изгнаннику. Ибо кто же я? Изгнанник, пользующийся гостеприимством Франции, по отношению к которой я тоже навсегда сохраню признательность. Господа члены Академии, позвольте мне, оставив в стороне меня лично и мои произведения, сказать вам, сколь прекрасен ваш жест сам по себе. В мире должны существовать области полнейшей независимости. Несомненно, вокруг этого стола находятся представители всяческих мнений, всяческих философских и религиозных верований. Но есть нечто незыблемое, всех нас объединяющее: свобода мысли и совести, то, чему мы обязаны цивилизацией. Для писателя эта свобода необходима особенно, - она для него догмат, аксиома».
Как скромно, но всеобъемлюще Лауреат Высокой Премии высказал свои сокровенные мысли писателя, патриота своей Родины. Он ни словом не обмолвился о тяжести бремени жизни эмигранта.
А от современных, новоиспеченных лауреатов данной премии, бывших граждан СССР, звучат резкие выпады в адрес Советской родины, её истории, общественного уклада, руководства Государства. И думать нечего - они получили премию по политическим мотивам, оскверняя внутреннюю жизнь нашей Родины, лишь бы выслужиться перед заграничными сатрапами!
Какой же типично русский характер воссоздал Иван Алексеевич с присущим ему артистическим талантом в своем романе «Жизнь Арсеньева»? Попробуем разобраться в тонкостях души русского характера. Вот живешь, живешь и начинаешь понимать, что в нас есть что-то такое, отличное от других народов и, оно интересно своей самобытностью.
Впервые я прочел роман в 1988 году, когда мне минуло 36 лет отроду, прожил половину сознательной жизни. И что в ней почерпнул? Самое главное – создал хорошую семью, воспитываю троих славных деток, строю загородный дом для жизни по выходе на пенсию. А чем жила моя душа в то благословенное время? Много читал, собирал библиотеку русской и зарубежной классики, произведения классиков литературы советского периода нашей истории. Они и сейчас помогают жить в наше смутное время. Вот что предшествовало во мне, когда углубился в чтение романа «Жизнь Арсеньева».
Меня поразила мысль первых строк «У нас нет чувства своего начала и конца. И очень жаль, что мне сказали, когда именно я родился. Если бы не сказали, я бы теперь и понятия не имел о своем возрасте, – тем более, что я еще совсем не ощущаю его бремени, – и, значит, был бы избавлен от мысли, что мне будто бы полагается лет через десять или двадцать умереть. А родись я и живи на необитаемом острове, я бы даже и о самом существовании смерти не подозревал. «Вот было бы счастье!» – хочется прибавить мне. Но кто знает? Может быть, великое несчастье. Да и правда ли, что не подозревал бы? Не рождаемся ли мы с чувством смерти? А если нет, если бы не подозревал, любил бы я жизнь так, как люблю и любил?». (Здесь и далее по тексту Собрание сочинений И. А. Бунина, Москва, Художественная литература, 1988, стр.7).
Конечно, не каждый человек помнит свое начало жизни, когда в памяти сохранились первые картины реального мира. Для меня этим временем стала зима, когда первый раз годовалого вывези на санную прогулку подышать свежим воздухом. С тех пор зима мое лучшее время года, родившегося в далеком Зауралье. А о конце жизни лучше вообще никогда не думать, она и так коротка, чтобы тратить время на это пустое и бессмысленное занятие.
Вот вам и первая черта русского характера – мы живем и вообще ни о чем не думаем. Бесшабашность непредсказуемого поведения, вот наша главная черта.
Меня дополняет автор романа – «Может быть, мое младенчество было печальным в силу некоторых частных условий? В самом деле, вот хотя бы то, что рос я в великой глуши. Пустынные поля, одинокая усадьба среди них… Зимой безграничное снежное море, летом – море хлебов, трав и цветов… И вечная тишина этих полей, их загадочное молчание… Но грустит ли в тишине, в глуши какой-нибудь сурок, жаворонок? Нет, они ни о чем не спрашивают, ничему не дивятся, не чувствуют той сокровенной души, которая всегда чудится человеческой душе в мире, окружающем ее, не знают ни зова пространства, ни бега времени. А я уже и тогда знал все это. Глубина неба, даль полей говорили мне о чем-то ином, как бы существующем помимо их, вызывали мечту и тоску о чем-то мне недостающем, трогали непонятной любовью и нежностью неизвестно к кому и чему…» (Стр.9). Значит во мне притупленное чувство прекрасного в видении окружающего мира.
Оно пришло ко мне много позднее, когда перевалило за сорок, стал задумываться о главном деле своей жизни.
«Но ведь слишком скудно знание, приобретаемое нами за нашу личную краткую жизнь – есть другое, бесконечно более богатое, то, с которым мы рождаемся» (стр.12).
Докопаться до смысла своего рождения – вот ключ ко всей сущности пребывания нас в живой жизни! Только русская душа ищет и находит смысл всего сущего в ней. Начал эти поиски Ф. М. Достоевский, продолжил А. И. Бунин.
«С матерью связана самая горькая любовь всей моей жизни. Всё и все, кого любим мы, есть наша мука, – чего стоит один этот вечный страх потери любимого! А я с младенчества нес великое бремя моей неизменной любви к ней – к той, которая, давши мне жизнь, поразила мою душу именно мукой, поразила тем более, что, в силу любви, из коей состояла вся ее душа, была она и воплощенной печалью: сколько слез видел я ребенком на ее глазах, сколько горестных песен слышал из ее уст!
В далекой родной земле, одинокая, навеки всем миром забытая, да покоится она в мире и да будет вовеки благословенно ее бесценное имя. Ужели та, чей безглазый череп, чьи серые кости лежат теперь где-то там, в кладбищенской роще захолустного русского города, на дне уже безымянной могилы, ужели это она, которая некогда качала меня на руках? «Пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших» (Стр.13).
В детской душе остаются больше всего яркие, солнечные воспоминания, но вот юного Арсения одолевают воспоминания горькие. «Все человеческие радости бедны, есть в нас кто-то, кто внушает нам порой горькую жалость к самим себе» (Стр.15). «Люди совсем не одинаково чувствительны к смерти. Есть люди, что весь век живут под ее знаком, с младенчества имеют обостренное чувство смерти (чаще всего в силу столь же обостренного чувства жизни). Вот к подобным людям принадлежу и я» (Стр.23).
Все наши лучшие чувства любви, бесконечной благодарности мы относим к нашим мамам, кто дал нам жизнь, привил лучшие человеческие качества в нас, учили как относится с добротой ко всем людям, живущих рядом с нами. В душе моя мама была православная христианка, соблюдала все церковные праздники, обычаи, поверия.
Вокруг неё царила обстановка тихого покоя и радости жизни! Искусная кулинарка, её знали, приходили к нам в дом большинство соседей с улицы родного уральского села. Аромат и запахи сдобы живут со мной и по сей день.
Юный Арсеньев вспоминает иные картины детства: «Не раз видел я, с каким горестным восторгом молилась в этот угол мать, оставшись одна в зале и опустившись на колени перед лампадкой, крестом и иконами… О чем скорбела она? И о чем вообще всю жизнь, даже и тогда, когда, казалось, не было на то никакой причины, горевала она, часами молилась по ночам, плакала порой в самые прекрасные летние дни, сидя у окна и глядя в поле? О том, что душа ее полна любви ко всему и ко всем и особенно к нам, ее близким, родным и кровным, и о том, что все проходит и пройдет навсегда и без возврата, что в мире есть разлуки, болезни, горести, несбыточные мечты, неосуществимые надежды, невыразимые или невыраженные чувства – и смерть…» (Стр.25) Вот она, вечно сострадающая Русская душа и нет ей покоя во всю историю России!
Я полагаю, что ранняя наблюдательность в душе ранимого Вани Бунина и сделала его писателем, классиком Русской литературы!
Природа родного края Орловской губернии развила в нем восторженную любовь и благость ко всему увиденному и подмеченному острым взглядом будущего писателя: «Я навсегда проникся глубочайшим чувством истинно-божественного смысла и значения земных и небесных красок. Подводя итоги того, что дала мне жизнь, я вижу, что это один из важнейших итогов. Эту лиловую синеву, сквозящую в ветвях и листве, я и умирая вспомню…» (Стр.29).
Меня приятно удивили строки романа, посвященные нашей родной Беларуси: «Как потряс меня орган, когда я впервые (в юношеские годы) вошел в костел, хотя это был всего-навсего костел в Витебске! Мне показалось тогда, что нет на земле более дивных звуков, чем эти грозные, скрежещущие раскаты, гул и громы, среди которых и наперекор которым вопиют и ликуют в разверстых небесах ангельские гласы…» (Стр.32 ) В творчестве Ивана Алексеевича Бунина занимает большое место и его поистине гениальная поэзия. Мое детство и юность прошли на крайнем юго-востоке Урала, на берегу красивейшего Заводоуспенского пруда. Он красив во все времена года, но особенно в середине осени. С первыми морозами леса, окружающие его побережье, расцвечиваются разными красками золотой осени – на фоне темнеющих вдали хвойных пород, играют красками лиственные леса первой линии побережья. Выходишь на берег пруда полюбоваться первозданной красотой природы, сердце замирает от восторга, на ум приходят строки дивной поэзии наших классиков. Среди них нашел стихотворение «Листопад» Ивана Бунина:
Листопад
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Веселой, пестрою стеной
Стоит над светлою поляной.
Березы желтою резьбой
Блестят в лазури голубой,
Как вышки, елочки темнеют,
А между кленами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца.
Лес пахнет дубом и сосной,
За лето высох он от солнца,
И Осень тихою вдовой
Вступает в пестрый терем свой.
Сегодня на пустой поляне,
Среди широкого двора,
Воздушной паутины ткани
Блестят, как сеть из серебра.
Сегодня целый день играет
В дворе последний мотылек
И, точно белый лепесток,
На паутине замирает,
Пригретый солнечным теплом;
Сегодня так светло кругом,
Такое мертвое молчанье
В лесу и в синей вышине,
Что можно в этой тишине
Расслышать листика шуршанье.
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Стоит над солнечной поляной,
Завороженный тишиной;
Заквохчет дрозд, перелетая
Среди подседа, где густая
Листва янтарный отблеск льет;
Играя, в небе промелькнет
Скворцов рассыпанная стая —
И снова все кругом замрет.
Последние мгновенья счастья!
Уж знает Осень, что такой
Глубокий и немой покой —
Предвестник долгого ненастья.
Глубоко, странно лес молчал
И на заре, когда с заката
Пурпурный блеск огня и злата
Пожаром терем освещал.
Потом угрюмо в нем стемнело.
Луна восходит, а в лесу
Ложатся тени на росу…
Вот стало холодно и бело
Среди полян, среди сквозной
Осенней чащи помертвелой,
И жутко Осени одной
В пустынной тишине ночной.
Теперь уж тишина другая:
Прислушайся — она растет,
А с нею, бледностью пугая,
И месяц медленно встает.
Все тени сделал он короче,
Прозрачный дым навел на лес
И вот уж смотрит прямо в очи
С туманной высоты небес.
О, мертвый сон осенней ночи!
О, жуткий час ночных чудес!
В сребристом и сыром тумане
Светло и пусто на поляне;
Лес, белым светом залитой,
Своей застывшей красотой
Как будто смерть себе пророчит;
Сова и та молчит: сидит
Да тупо из ветвей глядит,
Порою дико захохочет,
Сорвется с шумом с высоты,
Взмахнувши мягкими крылами,
И снова сядет на кусты
И смотрит круглыми глазами,
Водя ушастой головой
По сторонам, как в изумленье;
А лес стоит в оцепененье,
Наполнен бледной, легкой мглой
И листьев сыростью гнилой…
Не жди: наутро не проглянет
На небе солнце. Дождь и мгла
Холодным дымом лес туманят, —
Недаром эта ночь прошла!
Но Осень затаит глубоко
Все, что она пережила
В немую ночь, и одиноко
Запрется в тереме своем:
Пусть бор бушует под дождем,
Пусть мрачны и ненастны ночи
И на поляне волчьи очи
Зеленым светятся огнем!
Лес, точно терем без призора,
Весь потемнел и полинял,
Сентябрь, кружась по чащам бора,
С него местами крышу снял
И вход сырой листвой усыпал;
А там зазимок ночью выпал
И таять стал, все умертвив…
Трубят рога в полях далеких,
Звенит их медный перелив,
Как грустный вопль, среди широких
Ненастных и туманных нив.
Сквозь шум деревьев, за долиной,
Теряясь в глубине лесов,
Угрюмо воет рог туриный,
Скликая на добычу псов,
И звучный гам их голосов
Разносит бури шум пустынный.
Льет дождь, холодный, точно лед,
Кружатся листья по полянам,
И гуси длинным караваном
Над лесом держат перелет.
Но дни идут. И вот уж дымы
Встают столбами на заре,
Леса багряны, недвижимы,
Земля в морозном серебре,
И в горностаевом шугае,
Умывши бледное лицо,
Последний день в лесу встречая,
Выходит Осень на крыльцо.
Двор пуст и холоден. В ворота,
Среди двух высохших осин,
Видна ей синева долин
И ширь пустынного болота,
Дорога на далекий юг:
Туда от зимних бурь и вьюг,
От зимней стужи и метели
Давно уж птицы улетели;
Туда и Осень поутру
Свой одинокий путь направит
И навсегда в пустом бору
Раскрытый терем свой оставит.
Прости же, лес! Прости, прощай,
День будет ласковый, хороший,
И скоро мягкою порошей
Засеребрится мертвый край.
Как будут странны в этот белый,
Пустынный и холодный день
И бор, и терем опустелый,
И крыши тихих деревень,
И небеса, и без границы
В них уходящие поля!
Как будут рады соболя,
И горностаи, и куницы,
Резвясь и греясь на бегу
В сугробах мягких на лугу!
А там, как буйный пляс шамана,
Ворвутся в голую тайгу
Ветры из тундры, с океана,
Гудя в крутящемся снегу
И завывая в поле зверем.
Они разрушат старый терем,
Оставят колья и потом
На этом остове пустом
Повесят инеи сквозные,
И будут в небе голубом
Сиять чертоги ледяные
И хрусталем и серебром.
А в ночь, меж белых их разводов,
Взойдут огни небесных сводов,
Заблещет звездный щит Стожар —
В тот час, когда среди молчанья
Морозный светится пожар,
Расцвет полярного сиянья.
1906 г.
Оно точно передает природу и настроение человека в погожий, солнечный денек середины осенней поры.
Стихотворение сказочно отображает природу и человека в ней. Передан весь цикл жизни осенней поры в красках расцветающих долин и рощ, зовущих человека на охоту:
Сквозь шум деревьев, за долиной,
Теряясь в глубине лесов,
Угрюмо воет рог туриный,
Скликая на добычу псов,
И звучный гам их голосов.
Только в конце своей жизни мне встретился этот шедевр русской поэзии, полностью отвечающий тем моим чувствам восторга при виде красоты Зауральского пруда, жемчужины сельского поселения. Мы жили прудом круглый год – летом бесконечное купание, загар, рыбалка в утренние и вечерние часы, поздней осенью и зимой подледная рыбалка, заготовка мороженной рыбы впрок. Окрестные леса вокруг поселка славились охотой на боровую дичь, отловом пушных зверьков, болота изобиловали дикими утками. Жизнь кипела круглый год. Все это живет со мной, как явь вчерашнего дня, до боли жаль оставлять его уходящему времени.
04.08.2023 Игорь Назаров / Игорь Сибиряк /.