Предисловие автора.
Как часто у меня случается, эта повесть имеется в двух вариантах, причем начало идентично. Но после написания первого варианта я решила отнести повесть к сюжету «Приключений Элис», сделав вставной новеллой, настоятельно необходимой для реабилитации образа злого гения магии – Мага Эггеля. Так повесть присовокупилась к эпопее про Элис. При этом оставаясь вполне самостоятельной.
Обе повести имели одно название – Чужой. Чтобы их разграничить, пришлось дать второму варианту другое имя, родился «Чужестранец». Это совершенно иная история, не зависимая от первой, иные её персонажи, и ассоциируется она с древними мифами и сагами.
Есть и еще разница – первая повесть писана от третьего лица, нынешний вариант – от первого.
Глава 1
Сознание приходило ко мне медленно и плавно, словно я просыпался после глубокого сна. Сначала в глазах как бы просветлело, ресницы задрожали, не желая больше смыкаться, задёргался уголок губы, нос осознал качество воздуха, который вдыхал – смесь грибной сырости, перегноя, травы, гари, ещё чего-то непонятного. Затем в мои уши ворвался свист, трезвон, трели, шорох, шелест, гуд и жужжание. Лоб ожгло. Рука непроизвольно хлопнула по лбу, размазав что-то мокрое и мерзкое. По спине прошёл озноб – одежда намокла от росы. Потом пришло ещё одно ощущение. Ощущение боли.
В груди моей словно бы колыхался тяжёлый огненный ком, отдавая в спину и ноги. Ушиб? Ожог? Что-то лежит на мне?
Я решился и открыл глаза. В них разом ударил нестерпимо яркий свет – я зажмурился и снова открыл глаза. Свет слегка померк, зато я мог смотреть. Это, правда, мало, что дало мне. Потому что микромир вокруг меня оказался несколько расплывчатым, словно при плохом зрении. Странно, почему бы это? Меня ослепило? Ерунда, я встану, привыкну к свету, проморгаюсь, и зрение восстановится. Ничего тяжёлого и горячего на мне не лежало. Пощупал грудь – раны нет. Значит, боль была собственная, нутряная. Нечто или кто-то саданул меня по груди, раны нет, но боль осталась. Я с кем-то бился?
Что ж, пора оглядеться.
Я с трудом оторвал голову от хвойной подстилки. Упёрся локтями в землю, сел. Мир вокруг колыхнулся. Он состоял из расплывчатых пятен, мельтешения бликов, мелькания теней. В глазах рябило, в ушах стоял гул и звон. Гул и звон? Да это же шум ветра, шелест листьев и птичий гомон. Значит, я не в городе. Я начал усиленно моргать. Потёр глаза. Пелена не спадала, словно я смотрел сквозь беловатую плёнку. Ничего, привыкну. Подумаешь, зрение немного ухудшилось. Близорукость, возраст…
Возраст? А какой у меня возраст? Кажется, этот вопрос не самый главный. Важнее другой: кто я такой и как моё имя? Попытался напрячь память – нет, не вспоминается, даже звуки не прослушиваются, даже буквы не промелькиваются.
Я медленно встал, пошатываясь, привыкая к вертикальному положению. Мир качнулся, сделал оборот и установился. Вот так. Я стою на ногах. И не позволю больше себе упасть.
Я стоял на опушке светлого берёзового леса. Бывшего светлого. На зелёной, заросшей бурьяном лужайке. Вернее, бывшей зелёной. Потому что по траве не так давно словно пускали пал, а окружающие берёзы, и сосны были с одной стороны, что вкруг меня, обожжены молнией: чёрные макушки, чёрные следы на стволах, обугленные веточки, полёгшая трава, присыпанная пеплом. Словно не одна молния, а целая череда молний била в несчастную поляну. Или в меня?
По другую сторону лужайки начинался другой лес, смешанный: более тёмный и мрачный. Значит, лес. Почему я в лесу? Как я сюда попал? Не с неба же свалился вместе с молниями, в самом деле!
Я оглядел себя, потом ощупал: стоптанные башмаки, потрёпанные штаны и куртка. Куртка на голое тело. Длинные спутанные волосы, густая щетина. Впалый от голода желудок. И ни следа ожогов, подпалённых волос или одежды, только зудящие волдыри от укусов насекомых. Конечно, кому бы пришло в голову желание меня спалить? Да, кому? Значит, я попал сюда уже после грозы. Я озадаченно почесал в затылке.
Ничего не сходилось, ничто не всплывало в памяти. Ни грозы, ни огня, ни того, что происходило до. В голове было пусто и легко, а вот в груди – тяжело и темно.
Так кто же я, как моё имя и как я попал в чащу леса? Напали разбойники, стукнули по голове, ограбили? Или напоили вином с дурманом в трактире, обобрали и бросили, оттащив подальше? Хорошо ещё, что не спихнули в реку, не закопали в чаще и не привязали голым над муравейником. Я усмехнулся: муравейник, чаща, разбойники… Я что-то помню – и на том спасибо. Но любая версия вела к выводу, что человеческое жильё должно быть где-то поблизости. Значит, нужно искать.
Я повёл носом, точно зверь, пытаясь угадать, куда двигаться. Ни жильём, ни человеком не тянуло ниоткуда. Внимательно осмотрел поляну. Никаких особенных знаков. Две высоченные сосны с почернелыми, расщепленными макушками (часто, что ли, сюда молнии бьют?), третья лежит, полусухая. Для леса – не примета. Тропинок тоже не просматривалось. Хотя нет, вроде вот намечена, звериная. А нужна ли мне звериная? По пути ли мне со зверем – уйду в чащу, ближе к логову. Я долго стоял, пошатываясь, пытаясь решить, в каком направлении двигаться. Косые лучи солнца – утреннего солнца, решил я, поскольку они были тёплыми, даже просвечивая белёсый, тающий туман, - указывали мне на восток. Плюс – мшистые одёжки на стволах, глядящие нестрого на юг. Туда, на юго-восток, я и направился, ни о чём не думая, не в состоянии сосредоточиться. Первым делом не мешало бы подкрепиться. Желудок подводило, неприятное сосущее чувство вызывало жжение – вот и объяснение боли во всём теле: отлежал, промок, продрог, искусан, проголодался. Только и всего.
Голод становился навязчивым. Надо искать пищу. Ягоды, грибы, птичьи яйца, съедобное растение, ручей или родник с чистой водой. Что угодно, лишь бы забросить в «топку». Я раздвигал ветки, корявые, сухие и колючие, низко пригибался, непрестанно отмахиваясь от назойливых насекомых. Вышел на новую обширную лужайку. Увидел в траве кровавую капельку – ягода! Вкусная. Я ползал, собирая по ягодке, следом пытался жевать их невкусные, суховатые листья, но только ещё больше проголодался. Спазмы в желудке усилились, мне пришлось переждать их, прислонившись к узловатому, белому стволу в чёрных корявых рябинах.
Мне повезло не сразу, но повезло. При выходе с поляны я наткнулся на развилку дуба, совсем на уровне моего лица. Не сказать, чтобы глупая птичка свила гнездо чересчур низко. Это я был очень высок. Серо-сизые катышки в крапинку сфокусировались не сразу. «Вот и пища!» В гнезде было три маленьких сизых яичка. Не наешься, и даже червячка не заморишь. Тем не менее… Я сглотнул набежавшую слюну.
Но едва я протянул руку к гнезду, как услышал пронзительный «фьюить-фьюить», в котором смешались ярость и отчаяние. И тут же руку чувствительно клюнули. Я хотел схватить смутно различимую птичку – но получил ещё один укол. А затем поднялся истошный трезвон, свист, шелест крыльев. Пикирующие птицы казались взвивающимися тёмными молниями, и я, со своей слабостью, едва не заработал головокружение. Я втянул голову в плечи и быстрым, вороватым движением схватил одно яйцо.
И сразу на меня начали наскакивать сверху птицы покрупнее. Скоро вокруг уже летала целая стайка, пикировала прямо на голову, я услышал угрожающее «тра-та-та!» - и поспешно ретировался. Яичко в стиснутых ладонях треснуло, и тошнотворная густая жижа потекла сквозь пальцы. Я прикрыл голову ладонью, оттолкнулся от ветки и побежал прочь, на бегу облизывая пальцы и отплевывая скорлупу. Птицы угомонились быстро. В чащу за мной никто не полез. «Дурные твари! Ревнивые! Да и я не лучше. Вот дурак! Испугался! Надо было хватать их и сворачивать шеи. Потом испечь. Испечь? Ну да, добыть огонь и запалить костёр, тупица!»
Легко сказать – добыть огонь. Мне ни разу не доводилось добывать огонь в лесу подручными средствами. Прежде это происходило иначе, я нисколько не задумывался о том, как сотворить сие таинство, огонь добывался легко, очень легко, запросто, безо всяких раздумий. Но как это происходило – от процесса в голове ничего не осталось. Я шёл и шёл, проваливаясь во влажный мох, карябаясь о сучки, спотыкаясь о лесины и пеньки. Потом левая нога, ушедшая в подушку мха, вдруг смачно «чпокнула», и я выругался. Вода! Бурая, затхлая. Даже не напьёшься. Начиналось болото. А болото лучше обойти. Но как далеко обходить? Может, на болоте еще какую ягоду найду…
Я попробовал пройти ещё сотню метров в выбранном направлении, и понял, что дальше ходу нет. Вернулся назад, по тем же кочкам и гниловатым стволикам, тщательно обходя гиблые бочажки, покрытые обманчивым изумрудным мхом. Жаль.
Я повернул и пошёл по касательной к болоту. Мне пришлось забирать всё время влево, петляя по капризной кромке болота, и часа через два я запутался: иду ли вперёд, или возвращаюсь к месту, где нашёл сам себя. Определяться по мху – занятие ненадёжное. Он растет, как ему заблагорассудится, не думая о случайных путниках, и на юго-востоке, и на юго-западе. Значит, считай, путь мой удлинился.
Вдруг мне пришло в голову, что вернее будет, если я стану ходить кругами вокруг того места, где очнулся. И как его отыскать? Я снова выругался. Голова билась о загадки, как рыба об лёд, а ноги шли, шли, шли. Болото давно сменилось обманчиво светлым осинником с подлеском из колючей и совершенно несъедобной по причине незрелости ежевики, потом – смешанным лесом, пересечённым ручьём. Я наконец-то напился, спустившись в овражек, по камням перебрался на другой берег, продрался сквозь папоротники, едва не наступил на змею, шарахнулся от дупла, где гудело и жужжало встревоженное осиное воинство.
Внезапно я насторожился: в глубине чащи, где-то справа, послышался долгий звук, походящий на стон. Через минуту звук повторился, уже ближе. Протяжный, с переходами, неприятный. Не иначе, волк. Почему волк? Потому что всплыло в памяти название зверя: волк. И эпитеты: свирепый и голодный. Значит, волк и есть. А с волком лучше не связываться. И я, встряхнувшись и сосредоточившись, пошёл в противоположном от звука направлении как можно скорее, стараясь ступать по возможности тише.
Это не помогло. Новый шорох прорвал тишину зарослей внезапно и поблизости, словно кто-то сделал резкий рывок или скачок. Это не птица. Это зверь. Тот самый. Который выл. Волк. От волка не спастись. Если зверь голоден, он непременно нападёт.
Я напрягся и приготовился принять бой, хотя это выглядело чрезвычайно глупо. Какой из меня воин? Зато я приму бой за жизнь, как положено мужчине. Да и бежать здесь, собственно, некуда.
Наконец зверь вышел на поляну. Это был крупный сизо-серый экземпляр. Толстый, опущенный хвост. Почти что собака, только очень грозная. Волк ощерился – и я тоже ощерился в ответ. Волк скользнул вперёд, сверкнув очами – я тоже пригнулся, растопырив руки. И захрипел, имитируя звериный рёв. Я был готов к схватке.
И вот зверь прыгнул. Я увернулся, но слабость сыграла свою роль: я был недостаточно ловок, и зверь задел меня брюхом. Я упал и покатился прочь, но он достал меня. Начался бой. Я хотел дотянуться до горла зверя, чтобы не допустить к лицу его оскаленную морду и задушить, я чувствовал, что мне это будет под силу, но, к сожалению, приходилось лишь увёртываться и ускользать. Иногда мне казалось, что сейчас я окончательно лишусь сил, и достанусь зверю на обед. А иногда – что я вот-вот переломлю ему хребет.
И вот очередной раз волк с наскока откинул меня прочь, я отлетел и ударился головой о пень, в глазах потемнело – и вот зверь уже на мне. Радостный рык – если волки способны издавать торжествующие и счастливые вопли, настигнув, наконец, яростно сопротивляющуюся добычу. Последний отчаянный бросок с моей стороны – и вот я уже изо всех сил сдавливал его мускулистую мохнатую шею. Оскаленная пасть смрадно дышала мне в лицо, язык вываливался, и обжигающая слюна капала на шею, а мощные лапы сдавливали грудь, и это было невыносимо тяжело – казалось, что грудная клетка вот-вот лопнет. Меня вдруг вырвало от слабости и отвращения, и едкая зелёная жижа окрасила лапы волка.
И в этот миг от тяжести и напряжения горячий спрут в моей груди ожил, заворочался, перемешивая внутренности. Я застонал, в глазах потемнело – и я понял, что проиграл. Только зверь вдруг сдавленно заскулил, заворчал, жалуясь и причитая, как-то не по-звериному, а очень по-человечески, поспешно отпрыгнул и попятился прочь. Потом взлаял жалобно и помчался вон, напролом, треща сучьями, не пытаясь даже двигаться бесшумно. Я ещё успел подумать, что зверь тоже испугался того раскалённого паука, что плетёт паутину в моей груди, а потом потерял сознание…
…Я очнулся от мерзкого комариного воя и от острой боли в голове: это кусалась оголтелая мошкара. Я должен был встать и идти, если не хотел быть сожранным заживо насекомыми – это куда позорнее, чем проиграть хищному зверю. Движение – это жизнь.
Мне снова повезло. Лес начал редеть, появились вырубки, потом и просека – я вздохнул с надеждой и облегчением: значит, двигаюсь в верном направлении, в сторону жилья. Просека выведет меня, если не к населённому пункту, то к лесничеству – наверняка.
Но прошло ещё не менее четырёх томительных и беспросветных часов прежде, чем я куда-то вышел. Я успел получить два укуса осы, изорвать фуфайку в клочья об ежевику, стереть кровавые пузыри на ногах везде, кажется, где только можно, в этих мерзких, жёстких башмаках. Если бы мне довелось шагать по полю, то я, не задумываясь, сбросил бы эту гадость… И ещё – не отпускающая головная боль и трясущаяся пелена перед глазами. Возможно, я получил сотрясение мозга, когда зверь повалил меня, и я ударился о пень.
Первым делом я нарвал травы и обтёрся. Потом поплёлся дальше. Единственное, что помогало идти, была заунывная, затейливая мелодия, которую я выводил дрожащим, охрипшим голосом. Она немного утишала жар в груди и тошноту, успокаивала невесёлые мысли, ложилась на шаг размеренным и бодрящим аккомпанементом, помогая восстанавливать ритм после спотыкания или краткого отдыха. Мелодия вылетала изо рта как бы сама собой, и я решил до поры не вдаваться в размышления, откуда она взялась. Просто напевал – и всё.
Ближе к вечеру, вконец обессиленный, еле волоча ноги, ободранный и грязный, я вышел к новой опушке, вдоль которой шла плотная проезжая грунтовая дорога. А вдалеке расстилалась волнистая равнина – с оврагами, перелесками, возделанными полями и покосами. На одной из обширных луговин паслись коровы. Ещё полчаса хода – если это можно было назвать ходом – и вынырнула деревня, длинно расположившаяся вдоль извилистой речушки.
Деревня – это замечательно! Деревня - это люди, еда, знание, наконец. Возможно, здесь я уясню, откуда взялся в лесу, и что со мной стряслось. Возможно, я обязан именно этой деревне своим несчастьем. Но сначала я спущусь к реке и обмоюсь. Холодная, свежая вода – это то, что мне нужно. Она спасёт меня. В горле сразу пересохло, запершило, стало тяжело дышать. Я хотел прибавить скорости, но вместо этого споткнулся, в глазах потемнело, и я, теряя сознание, рухнул прямо в куст колючего чертополоха…