Отошла от театральной кассы, и тут же к ней подошла женщина, я заметила, что она чуть прихрамывает. Здесь же, в кассовом вестибюле, я стояла и размышляла, где провести этот час, пока администратор не пустит меня на спектакль. Армяне привезли «Игры королей» на Тихоокеанский фестиваль. Уже за месяц весь город был заклеен его афишами, на заглавной были актеры китайского театра Чжао Лян Арт, в белых масках, застывшие в левитации. И тут спиной услышала, что этой женщине, спрашивающей про ноябрьский спектакль по Пикулю, отказывают, потому что билеты еще не поступили в продажу.
- А сегодня что идет? - спросила она.
И кассирша ей ответила, что сегодня русский театр Станиславского из Еревана показывает спектакль, на который билетов уже нет. Женщина разочарованно протянула:
-Как же билетов нет?
Хотя ведь она на самом деле сегодня на спектакль не собиралась, но по этой фразе я поняла, что ей очень хочется просто поговорить.
Голос в кассе стал ей спокойно объяснять, что все билеты у организаторов фестиваля и они тут не при чем.
Женщина на это очень эмоционально стала говорить о том, что это не правильно, любой человек может иметь доступ к фестивальным билетам…
-Ну, привет Пашиняну! – заключила она.
И тут я обернулась, и как мне сейчас кажется, довольно резко сказала ей:
-Боже мой, да при чем тут этот Пашинян?! На бедных армян и так все грязь отовсюду льется, пропаганда наша полощет, и вы туда же!
Она обернула ко мне свое милое, интеллигентное, чуть подкрашенное лицо, довольно свежее, хотя она была уже в возрасте, и ни сколько не обижаясь на мой тон, дружелюбно спросила:
-А вы случайно не на этот спектакль идете?
Я ответила, что, да. Иду как аккредитованный журналист. Сказала, что месяц назад перебралась во Владивосток из Москвы, дочь поступила учиться. И иду на армян, потому что поддерживаю армяно-культурные отношения, которые рушат и рушат, а мы все равно работаем. Двадцать четыре поездки в Армению, шесть с заездом в Арцах.
Мое доверие и желание тоже поговорить и излить душу, потому что во Владивостоке я почти все время молчу, созерцаю, быстро ее расположили. Она уже вплотную подошла ко мне и сказала:
-Надо же, а я всю жизнь мечтала поехать в Армению, да так и не вырвалась. А захотела, когда прочитала «Семь песен об Армении» Эмина. У меня еще сестра одна замужем за армянином…
Я тут совсем потеплела, поняла, что случайно так нашла единомышленницу, с кем можно поговорить об Армении, тем более, что Геворга Эмина я тоже любила и даже с сыном его ездили к отцу на могилу в Аштарак. Только две недели назад закончилась войне в Арцахе полным разгромом армянской стороны. Да еще наших миротворцев алиевские фашисты убили…При этом упоминании не возможно было не говорить и о той крови, которая льется второй год на Донбассе. И моя случайная визави сразу жестко, с придавленной болью человека, принимающего жестокость военной реальности, заговорила о том, в каком тяжелейшем виде возвращаются ребята с фронта, после ампутаций, с поствоенным синдромом. Причем, самые тяжелые на реабилитацию попадают под замок, в закрытый режим. С ними там серьезно работают психологи, но помогут ли… Тут она представилась, звали ее Ирина Владимировна.
Из вестибюля кассы мы вышли на лестницу.
-А я вот своей дочери говорю, - продолжала она. - Прекрати ты ходить в храм без конца, прекрати. Есть силы – пойди лучше в госпиталь, там хватает работы и руки нужны. Боишься видеть боль и страдания? Возьми тряпку, палаты мой. Делай что-нибудь. Да я и сама бы мыла, да нога у меня больная, еле хожу. Слушайте, как хорошо, что я с вами разговорилась, - воскликнула она.
И я быстро поняла, что передо мной хорошо тот самый тип советского человека, который от суровых, стоических интонаций может стремительно переключаться на подлинно патриотический пафос. Или же от негодования в адрес творящегося на фронте и вообще в России и мире ужаса, («и во Владивостоке этих мигрантов полно», недовольно пробросила она), стремительно перейти к возвышенному разговору об искусстве, книгах, выставках. И чуть ли начать тут же цитировать какие-нибудь незабвенные строки из русской поэзии. К сожалению, этот-то тип русского человека и исчезает стремительно, к нему принадлежат еще наши родители и мы в какой-то мере, правда, стихов уже в разговоре не воспроизводим.
Тут Ирина Владимировна, переминаясь с ноги на ногу (стоять ей было действительно трудно), отойдя от темы войны, которая явно ее тяготила, снова вернулась в теплый день дальневосточного бабьего лета:
-А вы случайно не можете меня на этот армянский спектакль провести?
-Да я бы с радостью, - отвечаю. Мне режиссер дает контрамарку, а сам он сейчас в Мариинку идет, там Евгений Миронов дает «Гамлета» под сопровождение симфонического оркестра.
-Слушайте, - не отступала она. – Так вы спросите этого режиссера, а вдруг место найдется?
И я позвонила режиссеру, объяснив, что тут, мол, на ваш спектакль очень рвется представитель местной интеллигенции. Он обещал помочь. Тем более и вчера билеты были разобраны, но свободные места в зале еще оставались.
Ирина Владимировна еще больше повеселела, я заметила, что очень нравлюсь ей, хотя на людей обычно произвожу в самом начале знакомства противоречивые впечатления и раскрываюсь не сразу. Она продолжала стоять, и даже не попросила меня присесть на скамейку тут же в сквере (где в кустарниках из невидимых колонок бесперебойно бьется диссидентский нерв Высоцкого, здесь ему поставлен памятник). Я видела, что ей было тяжело, но стремительное приближение вечера в театре, где она не была больше двух лет, придавало ей энергии.
Сейчас я уже рассмотрела ее: была она коротко стриженая, чуть с проседью в крашеных волосах, сейчас такой цвет, кажется, назовут уже бургундским или королевским гранатом, я в них не разбираюсь, но он ей очень шел. Так и выглядят в наши дни по-настоящему интеллигентные люди, неброско, но с наличием дорогого шелкового платка или каких-нибудь искусно сделанных украшений. Так, и у нее я в ушах поблескивали красивые серебряные серьги, ожерелье из яшмы лежало на черной водолазке, и на плечи, будто по-походному, была небрежно наброшена легкая норковая шуба, отливавшая на щедром октябрьском солнце. Все это придавало ей вид старинного благородства, давно покинувшего мир.
Тут я заметила, что и сумку ей держать тяжеловато. Предложила отдать мне, чтобы как-то выразить свое участие.
-Да что вы, все нормально! Да я тут упала неделю назад, вывихнула плечо. Теперь надо серьезно лечиться, - буднично сказала она, хотя я видела, как ей трудно. Речь ее бежала стремительно, но, несмотря на этот бурлящий поток, он был наполнен и одухотворен, что ее хотелось слушать и слушать.
И пока мы ждали назначенного времени, в какие-то пятнадцать минут успели с ней рассказать друг другу о своей жизни. О том, как моя младшая дочь хочет заниматься восточными культурами и поэтому мы переехали сюда, а она мне сказала, что как-то находила своему внуку из Петербурга место на спортивной базе для тренировок. А он пару месяцев здесь пожил и решил домой не возвращаться и остался в Находке. Да, что-то в наших историях было запараллелено.
-Боже мой, как хорошо, что я с вами разговорилась, - воскликнула она опять. – И теперь знаю, что не только отсюда люди в центры уезжают, но и к нам переезжают. И поверьте, у нас тут все только начинается!
Несмотря на тяжелые мысли о том, что происходит в стране, той крови, которая обильно льется на нас с экрана, а для огромного числа людей в России стала реальностью, она продолжала верить в то, что перемены непременно будут.-Вот и Миронов тоже на встрече со студентами говорил, - я кивнула головой в сторону института искусств, который находился напротив драматического театра имени Горького,- что Тихоокеанский фестиваль должен местным Эдинбургом или Авиньоном. Рядом-то восточные театры со своими древними традициями. Он сейчас к съемкам готовится Арсеньева играть. Говорил, что павильоны Владивостока построены под Москвой, а надо бы здесь строить на месте мощную кинематографическую базу…А знаете, я бы ему один вопрос хотела задать, да у него времени мало было: понять это его чувство русских типов. Открыты они, находятся в развитии, или закрыты. Все-таки много ездит по России и сам выражает лучшие черты русского человека...
-Я как Миронову как к актеру хорошо отношусь, - твердо начала она, - но обстоятельства его личной жизни мне претят, - сказала она. И я поняла, что моя новая знакомая скидок не сделает даже гению. Был виден в ней сильный стержень и несгибаемость.
Сделав пару ходок из фойе театра к служебному входу, не сумев найти контрамарок с первого раза, мы все-таки нашли представителя фестиваля. Высокая, в длинном вечернем платье, с длинными распущенными волосами, она сказала, чтобы мы шли за ней быстрее, так как времени у нее мало. И повела нас на второй этаж. Я впереди полубегом по белым мраморным ступеням, Ирина Владимировна чуть медленнее, не теряя меня из виду. Потом какими-то проходами, мимо гримерных, и, наконец, мы вошли в пространство сцены, оборудованное как зрительный зал. Наконец-то расселись на свои места в последнем ряду, и она была страшно довольна тем, что так, случайно, проведет вечер в мире высокого искусства.
Это был спектакль-встряска, спектакль-шок. Все полтора часа зрители не минуты не выпадали из этого накала страстей, происходящих в семье Генриха II. Наверное, так пьесу о природе политической власти, жестокости, коварстве и предательстве могли сейчас играть только армяне, потерявшие Арцах и живущие под угрозой потери еще и армянской государственности... Зал взорвался и встал в продолжительной овации. И моя Ирина Владимировна тоже встала и крикнула: «Ну, армяне!». Я почувствовала, что сделал сегодня счастливой эту, еще два часа назад неизвестную мне женщину.
Вечер был чудесный, казалось, даже сюда море доносило до нас свой сильный соленый, керосиновый запах рейда. И он мешался под светом фонарей с ароматом все еще благоухающих поздних цветов и начавшей желтеть листвы. Мы в приподнятом настроении медленно пошли от театра наверх, оказалось, что живем неподалеку друг от друга. Идти по лестнице на Суханова ей было действительно тяжело, и она сказала, что в театр вообще-то ехала одну остановку на автобусе. Но раз решили уже пешком, значит, пешком, просто будем часто останавливаться. Один раз она даже присела на гранитный парапет возле памятника Муравьеву-Амурскому, мимо нас проносился слепящий нас фарами поток машин, а она продолжала говорить, слегка отдышавшись. Сказала, что в этом красивом здании на той стороне, где сейчас Городская Дума, в раньше располагался Совнархоз. Все еще видна советская символика на капителях пилястр. Мы прошли дальше, и она кивнула наверх, на сопку Орлиное гнездо, самую высокую точку Владивостока, где китайцы возводят музейно-театральный комплекс, разместятся филиалы Эрмитажа, Третьяковки, музея Востока… Там со смотровой площадке открывается вид на бухту Золотой Рог.
-Знаете, а ведь чтобы начать это строительство, снесли наш институт, где я проработала тридцать лет преподавателем по истории философии. Я сначала, как и все наши сотрудники, ужасно переживала. А вот сейчас думаю, правильно сделали. Жизнь идет вперед.
Я ведь когда моложе была, еще и группы в Китай возила, - вновь заговорила она, и мы снова пошли вперед. - Много объездили и, видите, даже эту шубу себе привезла, ношу ее с тех пор… Но произошло там одно событие, и после него в Китай больше не езжу.
Если поедете в Шанхай, вы все равно пойдете в самый крупный торговый центр FoxTown, не за покупками, так поглазеть. И знаете что, не покупайте вы ничего в самом центре, спуститесь вниз на цокольный этаж, там все будет то же самое, только в два-три раза дешевле.
-Так что же произошло в Шанхае? –вернула я ее к обрывку разговора.
-Поехали мы как-то группой, человек десять нас было. В основном женщины, конечно, мужчины как-то сразу от нас отстали, пошли на свои автомобильные рынки за запчастями. И самое главное, суббота была, и наш гид, девчонка молодая, как-то быстро с нами простилась. Попросту говоря, бросила нас посреди города, где блошиные и уличные рынки Сяодунмэнь. Я, конечно, растерялась, но виду перед нашими не подала. Думаю, чего людей настраивать, выйдем как-нибудь.
Это вы сейчас не понимаете ситуацию, потому что там не были. Когда на вас наплывают волнами потоки китайцев. А вы не знаете дорогу и пытаетесь сориентироваться и при этом не запаниковать.
-Мама моя была, рассказывала, как еле из Желтого моря вышла. Масса китайцев плавала на кругах вплотную к берегу в несколько рядов, и выйти на берег было невозможно, пока она аккуратно не стала их расталкивать…-Ну, вот. И мы пошли сами в очередной торговый центр, и стали что-то покупать. И тут к нам привязался один китаец с тем, что мы у него должны что-то купить. Мы ему сразу сказали, что покупать у него ничего не будем. Но он от нас не отставал. Худой такой, и в глазах ледяное, еле скрываемое бешенство.
-Он был явно сумасшедший – вставила я.
-Да, было в нем что-то жуткое. И мы еще пару часов крутились в округе. И он все это время ходил за нами. Ходит и ходит, мы стали уже очень нервничать. Зашли в одно кафе и он тоже за нами. Сел за столиком в углу зала, заказали себе что-то, он заказал себе только чай, и метал оттуда в нас молнии… Честно говоря, я уже хотела сюда вызвать полицию, объяснить ситуацию, но потом с девочками мы решили, что ничего, выберемся как-нибудь.
Вышли мы из кафе и он снова за нами. Снова мы попали в этот человеческий поток, и тут мы увидели другие торговые ряды и зашли туда. Китаец был от нас где-то в десяти-пятнадцати метрах, то есть уже несколько часов вот так впритирку к нам ходил. И тут наша Лиля, татарка, красивая такая девка, замужем была за офицером, не из робкого десятка, обернулась и стала ему на повышенных тонах объяснять, чтобы он ушел. Мы решили, что это его отпугнет, и он закончит преследовать вот так туристов на глазах у всего народа.
Идем мы дальше. Я впереди. И тут слышу спиной, что позади творится что-то страшное, крик какой-то. Оборачиваюсь, и вижу, что одна наша женщина, Марина, сидит в полусогнутом состоянии в болевом шоке. Как она рухнула, я же не видела, мне наши девочки и говорят, что этот китаец, рассерженный нашим отказом, отошел, разбежался и с разбегу ногой ударил ее в спину. Вы представляете? Бойцовским ударом среди белого дня свалить с ног русскую женщину в центре Шанхая.
-Боже мой, - теперь воскликнула я. - Так она же могла полным инвалидом остаться!-Конечно, могла. Но самое страшное было не уже это, а то, что у шедшей рядом с ней женщины от испуга поднялось давление, и кровь стала из носа течь. Моя соседка была, мы с ней номер делили. Кое-как прикладывая ей к лицу шарф, который тут же намок, таким сильным было кровотечение, мы вызвали такси. Китайский язык из нас никто не знал, китайцы в лавках своих шумели, что-то комментировали, кто-то к нам подходил и никто, ни один человек не пытался нам помочь. Скажем, если бы мне кто-то помог уложить на диван в лавке, я бы в тот момент не отказалась.
Вот мы наконец-то с горем пополам добрались до номера отеля. И она зашла в ванную. На помощь не зовет, но я чувствую, там что-то ужасное. Слава богу, она ванную не закрыла, я ворвалась туда и вижу, сидит она в душевой кабине и весь поддон и пол в крови.
Я звоню администратору и объясняю ситуацию, что человек сейчас на моих руках может умереть, и нужен срочно врач.
А мне говорят, что сегодня выходной, врача не будет. Несмотря на медицинскую страховку. То есть русский турист истекает кровью, а ему даже не оказывают первую помощь.
-Боже мой, ужас какой. И что же вы?
-Мне делать нечего. Тут я пошла в саму компанию, ее представительство было в этом же отеле, наверху, и говорю: « Значит, так. У меня в Шанхае живет много журналистов, которых я учила, я их сейчас собираю на пресс-конференцию. О вашей фирме пойдет такая слава, что из России никто и никогда больше через вас ездить не будет».
Что тут началось? Менеджер побледнела и стала быстро звонить, знаете, самому директору фирмы и через полчаса он был уже в отеле с врачом. Я ее сама из душа выволокла и уложила на кровать, немного запрокинув голову. Слава богу, все с ней обошлось. А их страх потерять репутацию был настолько велик, что нас до конца поездки кормили в другом улучшенном зале ресторана со сладостями всякими и вином, и сам директор стал водить нас по достопримечательностям, чтобы только мы никому не жаловались.
И с тех пор у меня Китай как отрезало.
-Да, - произнесла я, потрясенная ее рассказом. Хотя, казалось бы, что уж удивляться, на фоне того, что сейчас происходит в мире, этот прыжок психически больного китайца можно считать милым недоразумением.
-Нам сейчас китайцев всюду как лучших друзей пропагандируют, - уже чуть остывая от своих воспоминаний, с непримиримым выражением глаз, которое я у нее подмечаю уже не в первый раз, сказала она. - А я как вспомню изуродованные тела наших русских мальчиков на Даманском, со следами пыток…Потом еще вину возложили на советские войска. Нет, китайцы нам не друзья, не верьте этому. Подождите, нам и африканцы скоро покажут. Я все понимаю, политика, но тут блогер какой-то выложил видео, как чей-то сынок высокопоставленного африканского бизнесмена где-то в России в отеле стал избивать персонал, когда они ему сделали невинное замечание. Наши СМИ такое не покажут. Дружбу народов не омрачат. И извиняться перед отелем их посольство тоже не намерено.
-А вам в какую сторону? – вдруг спросила она.
-На Некрасовскую.
-А …Тогда вам лучше здесь пройти, ни к чему идти в это время по темноте. Сейчас вместе до Державина дойдем и расстанемся. Нога уже совсем огнем горит, надо путь сократить. Заговорились что-то, пропустила ближний поворот.
-Ирина Владимировна, так тут же нельзя, чуть дальше еще зебра…
-Да перебежим уже быстро! – весело сказала она. Пока поток стих. Я иногда так делаю.
И я, боясь отстать от нее даже на шаг, тоже перебежала дорогу.