Глава 8. Нотариус.
Нотариус – это юрист, который зарабатывает сидя, иногда заслуживая, чтобы сидеть.
Автор
Пока личный Водитель правоведа травил бородатые анекдоты, Адвокат копошился во внутренностях опухшей кожаной папки, словно таксидермист в чучеле броненосца.
«Немало, немало ты приобрел на своём веку всякого…», – ухмылкой оценил содержимое Адвокат, захлопнув папку.
Нотариус, старая, толстая, грушевидная еврейка, с печальными глазами сороки, у которой не было ни одной новости, чтобы принести её на хвосте, радовалась такому клиенту. Ещё бы, столько договоров дарения! Столько хрустящих, недурно дурно-пахнущих, купюр!
Для Нотариуса заработок стал самоцелью, по сути, профессиональным спортом, к тому же сопровождаемым зависимостью, потому что без денег у неё начиналась настоящая ломка. А так – хорошее настроение и даже эйфория, ради которой чего только не сделаешь. И Нотариус сделала…
Однажды мужчина, представившийся Риелтором, пришёл перед самым закрытием конторы. Если бы не типичные «мешочки» на скулах, глубоко очерченные борозды морщин, полированный бегающий взгляд и слегка заторможенная речь, можно было бы отнести посетителя к неисправимым оптимистам, у которых всё и всегда хорошо. Но на губах Риелтора, заядлого марихуанщика, поигрывала приторная улыбочка, он много говорил, затуманено радуясь всему, что его окружает и что с ним происходит.
Риелтор пришёл с предложением, от которого Нотариус не захотела отказаться, хотя прекрасно понимала, что за словесным потоком, улыбкой и предложенным процентом стоит банальное мошенничество, а, может быть, и того хуже… Хуже оказалось не «может быть», а точно.
Прошёл год плодотворного сотрудничества. Нотариус тогда ещё не знала, что сразу после оформления сделок купли-продажи недвижимого имущества с подачи Риелтора продавцы куда-то исчезали. Куда – выяснилось лишь тогда, когда трупы один за другим начали всплывать на спокойной глади извивающегося Волковского пруда, соревнуясь, в каком месте водоёма утопленников будет больше.
Первым со дна пруда подняли страшно-распухшего старика, напоминающего персонаж из низкопробного ужастика. Когда к Нотариусу пришли из полиции, интересуясь заключённой накануне его исчезновения сделкой, она вспомнила опрятного одетого пожилого мужчину, руки которого ритмично дрожали. Он смотрел на неё беззащитными слезящимися глазами с затаившейся испуганным зверьком надеждой, пока Риелтор рассказывал еврейке еврейский анекдот, что само по себе уже смешно. И сидеть быть ей по полной, если бы не муж и сын… А так, на скамье подсудимых оказался Риелтор и его подручные.
Было ли ей жаль всех этих старичков и старушек? Сказать «да» было бы явным преувеличением, сказать «нет» – в какой-то мере ложью. А реальность была такова: угрызения совести терзали душонку Нотариуса немного и недолго. Но самое страшное, что, если бы ей снова предложили участвовать в вечной, как мир, квартирной теме, она бы непременно согласилась… Максимально перестраховалась бы, увеличила преступный гонорар, но таки согласилась.
Нотариус, с неискоренимыми волосами на ногах, была верной женой, заботливой матерью, грамотным специалистом и правоверной еврейкой, умудрявшейся, естественно, в её представлении, почти соблюдать целых шестьсот тринадцать предписаний Торы.
Киевские родственники Нотариуса были расстреляны и похоронены в братской могиле в Бабьем Яру. С этого времени в её роду поселилась боль и ненависть, которую могла скрасить только… любовь. И этой любовью для Нотариуса стала любовь к деньгам. Ведь они давали то самое… самое желанное для искорёженных или исковерканных душ – власть или её ощущение. Жаль только, что деньги не были властны над горем. Но и в этом случае эта отдельно взятая еврейская семья была на высоте. Она расставила всё чётко по своим местам: время зарабатывать деньги, время горевать и радоваться.
«Лучше горевать богатыми, чем веселиться бедными», – эта фраза стала негласным девизом её семьи, передававшимся из поколения в поколение.
Нотариус считала, что отличается терпимостью, хотя отчаянно ненавидела тех, кто умудрился быть богаче её, а если ещё и счастливее!.. А вот Адвокат ей нравился, несмотря ни на что. Может быть из-за того, что он был представителем «еврейской профессии», может быть вследствие того, что, как она предполагала, имел еврейские корни и обладал азами юмора избранного народа. А, может быть, в силу, неподвластной никакому пониманию, симпатии…
– Всё готово! Поздравляю Вас, хотя, как говорят в Одессе, мне ужасно неинтересно, зачем Вы-таки остались налегке? – лукавая улыбка мелькнула на бледно накрашенных губах Нотариуса, когда она передавала документы Адвокату.
– Вам ещё, а мне уже ужасно не интересно, – произнес, как прокашлялся, правовед и, не оборачиваясь, направился к выходу со словами: – Богатого урожая на ниве нотариата.
– Успехов в задуманном, – тоном цыганки, промышляющей гаданием на рынке, отозвалась в уходящую спину еврейка и доточила фразой: – До свидания!
– Это вряд ли, – пробормотал себе по нос Адвокат и закрыл за собой дверь. Уже в приёмной прозвучала его коронная фраза-паразит: – Аcta est fabula.
Нотариус закосолапила в домашних тапочках к нагретому сиестовым Солнцем подоконнику и раздвинула жалюзи. К упитанному куску торта на тарелке с позолоченной каёмочкой прилипла толстая муха, жадно вылизывая жирный крем.
Нотариус спокойно смахнула наглое насекомое с кулинарного шедевра. Крылатая бестия лениво отлетела чуть в сторону и совершила свинцово-грузную посадку на подоконник.
«Пошла вон!», – крикнул недовольный взгляд женщины, устремлённый на муху.
«Сама пошла!», – телепатически огрызнулось насекомое-сладкоежка.
Слюноотделение Нотариуса преодолело тошнотворный рефлекс, тем более, что она ложкой соскребла место дислокации мухи и вытерла столовый прибор белоснежной салфеткой. Она хотела прибить насекомое уголовным кодексом, который после случая с Риелтором стал её настольной книгой, несмотря на семейную судебно-прокурорскую крышу. Просто Нотариус привыкла вникать во всё, что так или иначе её касалось. Но использовать уголовный кодекс в качестве орудия убийства, пусть даже мухи, еврейская рука всё же не поднялась. Женщина, хотя и не слишком чтила кодекс, но почитала, вернее, почитывала.
Ещё раз, окатив пернатую мелочь злым взглядом, Нотариус легко и непринуждённо прикончила кусок торта, а насекомое довольствовалось облизыванием лапок, рассуждая о природе вещей.
Муха считала верхом несправедливости, что часть кондитерского шедевра, который с лёгкостью безе могла бы накормить миллион мух, с такой же лёгкостью приговорило всего лишь одно двуногое чудовище.
Насекомое усматривало в происходящем очередную ошибку миропорядка, такую же, как мухобойка или завод по переработке отходов…
В раннем детстве Нотариус мечтала стать балериной, но время превратило маленького розовощёкого поросёночка в круглых очках с густой эйнштейновской шевелюрой в свиноматку-прагматика с доходным местом. Её мечты отличались поощряемой отцом самостоятельностью и менялись по мере роста её дородства. Представьте себе, среди них нашлось место даже для работы составителем предсказаний для печенек. И тебе еда, и тебе заработок. Лишь бы печеньки были кошерными… Но так или иначе она стала Нотариусом.
В свободное от рутинной работы время она читала запоем, много и обо всём. В оставшиеся от чтения часы, женщина писала картины с сюрреалистическими сюжетами. Естественно, это был не Дали, но, в целом, полотна выглядели очень даже прилично.
Нотариус была замужем дважды. Оба её мужа были судьями. Так вышло или так решили родители неизвестно. Известно только то, что первый муж был настолько удивительно-законопослушным, что его вклад в семейный бюджет на фоне её доходов был таким мизерным… Ну таким мизерным, что был сопоставим с его мужским достоинством. Поэтому ничего удивительного не было в её сублимации и его… педерастии.
Об интимных предпочтениях мужа Нотариус узнала из фотографий и записей, сделанных её знакомым детективом после того, как женщина, несмотря на не заслуживающее внимания «хозяйство» мужа, заподозрила его в измене. Приторно-вульгарный запах, источаемый одеждой и многочисленные разнопричинные задержки на работе – чем не повод для пусть и молодой, но не неглупой женщины в отношении возрастного публичного мужчины.
Как и следовало ожидать, крепкая еврейская семья не распалась. Вернее, распалась не сразу.
Первого мужа, как мелкого щенка, нашкодившего по-крупному, Нотариус загнала под лавку. О Мальчике с пальчик мягкому месту Судьи пришлось забыть… И забыть навсегда ради репутации сына – Следователя, честного малого, уверенно шагающего по кривой карьерной лестнице. Такого же честного, как собутыльник в промежутке между стадиями опьянения «Лев» и «Свинья». Честного до приторности тайских сладостей. Но за его честностью стояла не честь, не обида за державу с её коррупцией и казнокрадами, а банальная, как любовь обезьяны к бананам, жажда власти.
Всякому уважающему себя карьеристу на первых порах нужна маска и честность – лучшая из всех. Во всяком случае, наиболее привлекательная, особенно для безмозглых плебеев, словно овец боящихся в сыром виде застрять в зубах волка, но с радостью готовых быть поданными к столу пастуха в виде шашлыка. Для этой кучерявой породы честная правда не подходит, ей подавай
правдоподобную честность.
Ещё о Следователе стоит сказать… Да, не стоит он того, чтобы о нём хоть словом больше… О втором муже Нотариуса я уже упомянул и из приведенного текста ясно, что она со второй попытки нашла свою половинку.
Нотариус была до такой степени разочарована сексуальными похождениями первого муженька, что на женщину после ознакомления с его вещественными доказательствами сексуальных похождений напал тотальный жор. Нотариус подсела на сласти: разномастные торты, жирно-кремовые пирожные, белый, розовый и в шоколаде зефир… Затем традиционно наступало время кефирной диеты и временный переход в другую весовую категорию. Но сладкое уже не отпускало надолго, и жор возвращал прежние формы и вес. Второй брак, к сожалению, обжорство не победил, несмотря на крепость новых семейных уз.