Забытая шпилька

 
 
 
Мой давнишний друг Иван Голицын, любитель долгих интересных бесед за чаем, взывает у меня разные чувства. Я восхищаюсь его умом и в то же время не могу примириться с его эгоизмом, категоричностью суждений о творчестве наших товарищей. Мы оба с ним литераторы, только он драматург, а я прозаик.
Однажды вечером он позвонил мне по телефону и попросил срочно прийти к нему, чтобы рассказать мне нечто важное. Это было совсем некстати. Я только что взялся за рассказ, но в голосе друга меня что-то насторожило.
Я собрался и через полчаса, шагая по талому мартовскому снегу, пришел к нему домой.
У Ивана синие глаза, светлые волосы и загорелое лицо, с такими правильными чертами, что кажется, будто его вырезал скульптор.
Словно в благодарность за мой приход он сразу же рассыпался в поздравлениях:
— Я слышал, что ваша книга хорошо продается. Это шедевр тонкого вкуса и стиля. Отличные отзывы. Рад, очень рад за вас…
За чаем разговор шел о наших привычных делах, маленьких новостях. Я слушал Ивана и не узнавал в нем напористого, эрудированного собеседника. И все думал, что же он хочет мне сказать. Наконец после долгого молчания он тихо заговорил:
— Случай, о котором я хочу рассказать вам, очень семейный, и потому прошу вас держать это в тайне. Вы же знаете, мои предки из Северной столицы России; если честно, мы из голубых кровей. Я только вчера вернулся из Петербурга. Пока бабушка жива, я раз в год стараюсь навестить ее. Думаю, она нуждается в этом. Бабушка Аглая стареет так, что ничего не знает о жизни, кроме тех правил, на которых, как принято считать, держится семейное счастье. Она все еще красива, элегантна, потому что сохранилась в этой спокойной обстановке. Бабушка так и сияла в своем любимом шелковом платье вишневого цвета.
Около шести часов вечера я приехал к ним. Дом, построенный известным архитектором в начале прошлого века, стал родовым гнездом моих предков. Я люблю этот дом, каждый раз приезжаю туда с бесконечной радостью и уезжаю оттуда с сожалением.
В этом доме каждого всегда принимают как очень близкого и родного человека. Оказалось, что помимо меня в этот день у них гостили дальние родственники с детьми. Вы же знаете, я не люблю детей, особенно очень маленьких, а потому сразу после ужина попросил, чтобы мне показали комнату, где я буду спать. Бабушка любезно распорядилась, чтобы меня разместили в кабинете дедушки Владимира.
Он был известным литературным критиком, в этой комнате он работал, а иногда даже ночевал. Я знал, что это место в семье считалось особым, чем-то вроде музея, еще в детстве я заходил туда несколько раз.
Уже перед сном я с волнением вошел в дедушкин кабинет и стал рассматривать старинную мебель, потрогал штофные обои, чтобы немного освоиться. Комната все еще хранила запах прошлых лет. Большой портрет дедушки в дорогой раме висел на стене.
У моего предка был вид почтенного мужчины тех далеких лет. Высокий лоб, острый взгляд, орлиный нос.
Мы потеряли его давно, он умер от рака легких — много курил. В обществе считался эталоном идеального семьянина, неизменно внимательным, преданным, заботливым. Бабушка долго страдала после его кончины. Даже сейчас без слез не может говорить о нем.
Езда на поезде у меня вызывает бессонницу, несмотря на это, я лег и попытался уснуть. Помучившись часа три, я встал и решил заняться рукописью, но вспомнил, что свой портфель оставил в гостиной. Мое огорчение длилось недолго: ведь я нахожусь в рабочем кабинете писателя, так неужели не найдется здесь несколько листов белой бумаги. А паркер с золотым пером всегда при мне.
Я открыл дверцу большого письменного стола из красного дерева, но ничего не нашел, кроме нескольких толстых папок с дедушкиными трудами. С интересом посмотрел надписи на них: «Прочел повторно „Мастера и Маргариту“, полная чушь», «Толстой гений», «Сюжеты поздних романов Набокова перестали удивлять разнообразиями». Это показалось мне настолько забавным, что я захотел еще порыться в дедушкин бумагах.
Между двумя окнами стоял большой комод с большими выдвижными ящиками. Я вспомнил давние мамины рассказы о том, как всем детям было запрещено даже близко подходить к комоду. Всем говорили: «Это же Буль! Редкая работа с перламутровыми инкрустациями! С потайными ящичками, коробочками».
Тут меня уже любопытство одолело, и я тотчас же открыл среднюю полку. Внутри было пусто и несколько отделений с дверцами. Я дотронулся до пружинки. Небольшая шторка с легким щелчком выскользнула вперед и открыла стеночку маленького ящичка, в котором лежали два изящных конверта без адреса с маркой 1979 года — год, когда я родился, — и шпилька. Аккуратно развернув трясущимися от нетерпения руками находившиеся там листки, я их поочередно стал читать.
 
Тут Иван Голицын замолчал, точно раздумывая, стоит ли дальше рассказывать. На его письменном столе лежала приготовленная заранее находка: те два письма, а поверх них простая шпилька. Он долго смотрел на них. Потом, отодвинув шпильку, начал читать первое письмо. Он читал так, будто читает только себе одному…
— Письмо для С…
«С первых дней я обещал быть откровенным с тобой и теперь вижу, как необходимо мне самому было это обещание.
Я тебя любил так, как любят родину, глубокой и непобедимой любовью. В ответ этому ты уходишь от меня. Уходишь, даже не пытаясь удержаться за меня. Вместо слов от тебя „Володя, я на все готова, я буду землю грызть, только чтобы быть с тобой“ я услышал… „Я ухожу!“.
После этих слов меня охватило чувство пустоты. В одно мгновение мое дыхание остановилось, какие-то мне неизвестные силы обрушились на меня, никогда, повторяю, никогда я не испытывал такого отчаянного состояния. Впервые я очнулся перед стеной, о которую безнадежно разбилась моя любовь. И я с ужасом понял, что потерял тебя…»
 
Прочитав первое письмо, Иван остановился. Он неподвижно сидел против меня и смотрел не мигая куда-то вдаль, успокаивая свое волнение, готовясь продолжить чтение. Наконец, отложив прочитанный листок, он взял другой.
— Письмо для С…
«После вчерашней нашей встречи я убедился, что нас больше нет. Ты решила уйти, жить без моей любви. Ты бросила нашу любовь в грязь и убежала без оглядки, будто устала от нее.
Я вернулся домой разбитый, опустошенный твоим решением. Собрав последние силы, вошел в свой кабинет. А когда снял пиджак, взглянул на себя в зеркало: лицо мое имело сумасшедшее выражение, в нем было нечто глубоко несчастное. Затем я лег на кровать. Окна были открыты, занавески опущены, и легкий ветерок колыхал их.
Я лежал, положив голову на руки, и пристально вглядывался в себя.
Перед глазами была картина нашей первой встречи, когда ты приложила руки к щеке и засмеялась прелестным смехом. Ты была неотразима. Я взял твою руку и поднес ее к губам. Рука нежная и ласковая. И даже сейчас замирает сердце при воспоминаниях. Ах, наша первая ночь… как мы впервые остались одни в гостиничном номере, как оба исступленно задохнулись в поцелуе. Это мгновение мы много лет вспоминали с тобой. Спали мало, но ты была свежа, как восемнадцатилетняя девушка. Помню, как провожал тебя и возвратился в гостиницу. Номер без тебя показался совсем другим, странным. Он был еще полон тобой и пуст. Собирая свои вещи, я нашел забытую тобой шпильку — она лежала на ночном столике. И сердце вдруг сжалось такой нежностью, что я, чтобы хоть как-то успокоиться, закурил и стал ходить по комнате.
Вспоминая все это, я стиснул зубы, чувствуя, как по щекам катятся слезы.
Жизнь, в которую я вступаю без тебя, мне казалась таинственной и грозной, как темный лес, через который я должен пройти. Это страшило меня. Измученный этими думами, я уснул, как маленький осиротевший мальчик.
Утром меня разбудили голоса детей. Я никогда не узнаю, долго ли так лежал, в оцепенении. Должно быть, так лежат мертвые в гробу. Но позже стали просыпаться какие-то мои части тела. Четко помню, что впервые не смог осознать, где я, а главное, откуда слышатся голоса детей. Сколько времени мое тело оставалось бесчувственным, пустым, не знаю. Однако постепенно моя личность медленно возвращалась ко мне. Я стал тем, кем был до тебя. Я, словно змея, сбросив свою кожу, приобрел новую. Моя кровь начала питать новую кожу, и я вновь ощутил свое тело. Понял, что я дома, и эти голоса — голоса моих внуков…
Ты — самое лучшее, что случилось в моей жизни… Прощай, моя любимая».
 
Закончив читать, мой друг удивленно стал осматривать все вокруг, будто стряхивал с себя тяжелый сон дедушки. Его взгляд блуждал по листку бумаги, потом остановился на мне.
— Подумайте только, — начал говорить он, и его губы задрожали, — бабушка Аглая всем пожертвовала ради него. Она не вышла замуж, а ведь тогда ей было сорок шесть лет.
Иван закурил и в раздумье продолжил медленно:
— Бабушка все еще думает о нем с восторгом, с благоговением, благодарит судьбу, за то что свела их. Она живет с верой в душе, что ее муж никогда ей не изменял. А тут такая глубокая любовь. К другой…
Он встал, подошел к окну, несколько минут молча смотрел на улицу или, быть может, просто стоял, прижавшись лбом к стеклу. Я не смел взглянуть на него, мне было тяжело смотреть на друга, который так сильно переживал узнанную им семейную тайну. Чем я мог его утешить? Да и нуждался ли он в этом? Мы молча попрощались.
Серый густой туман стоял над городом. Я шел медленно и думал о превратностях нашей судьбы, о том, как быстро уходит восхищение, оставляя за собой разочарование…