"Если завтра война, если завтра в поход…"
В середине тридцатых годов прошлого века в СССР прошла компания по укреплению комсомольцами кадров Красной Армии.
Отец решил поступать во флотское училище в Севастополе, но не прошел по причине недостаточного роста – в моряки брали только высокорослых призывников.
Попал отец в итоге в школу младших авиационных специалистов, став стрелком-радистом бомбардировщика и его направили прямо перед Войной в бомбардировочный полк. Тот стоял вблизи границы с Польшей, тогда оккупированной Фашистской Германией.
Война началась, как и для всей Красной Армии неожиданно, на полковой аэродром был произведен налет немецкой авиации, самолеты пылали на стоянке, не успев взлететь.
Остатки полка срочно перебросили подальше от границы. На вооружение полка стояли слабовооруженные и тихоходные бомбардировщики СУ-2 (не путать с современными красавцами СУ-25, 27, Су-34 и т.д.!).
Остатки полка послали на бомбежку немецкой танковой колонны. То, что увидел отец, поразило его и произвело на него неизгладимое впечатление – по дороге в несколько рядов шли почти вплотную друг к другу в облаках пыли немецкие танки колонной, длиной в несколько километров.
Зрелище было устрашающее. Утром, после вылета, на утренней проверке в строю не досчиталось несколько летчиков. А ведь летные части были элитой Красной Армии, туда отбирались самые проверенные по классовому происхождению люди! Летчики очень хорошо обеспечивались, они в своей парадной темно- синей форме вызывали такое же восхищение у встречных, как и первые космонавты в СССР. Зарплата авиаторов превышала зарплату директора завода. Но некоторые из них всё же дрогнули.
И это явление, к сожалению, понятно. Примером этому могут служить быстрая перемена жизненных ориентиров, норм морали основной массы нашего народа, которая быстро стала серой массой обычных потребителей! А ведь власть Советов продолжалось почти 70 лет до перестройки, при ней выросло почти три поколения Советских людей, и вот такой казус!?
"Тридцать седьмой, роковой".
На боеспособность войск очень сказались предвоенные репрессии 37 года.
Отец в то время как раз был кандидатом в члены партии. И часто ночью за ним приезжал автомобиль, собирающий членов партии и кандидатов на закрытые партийные собрания. На них зачитывались все новые и новые списки врагов Советской власти, часто сослуживцев.
«Едешь и думаешь, не твоя ли очередь пришла», - рассказывал отец. Сознание людей было в смятении, как говорил отец, каждый думал: « А не враг ли рядом с тобой служит? ».
Как-то летом, в летних лагерях, на общем построении всего авиаполка командир полка с трибуны зачитывал приказ свыше, в котором врагами народа, шпионами объявлялись командармы Якир, Тухачевский, Егоров и т.д.
Во время чтения к полковому построению подъехали несколько черных эмок, и из них вышла группа молчаливых военных в кожаной одежде.
Дождавшись окончания чтения, они быстро подошли к трибуне и стали молча срывать с командира полка (и других военных, окружающих его), петлицы со знаками различия. Полковой комиссар, с которого тоже срывали знаки различия, закричал срывающимся голосом: « …Товарищи, да что же это делается… Я ведь свой, ведь вы меня знаете, я свой…!». Толпа на плацу угрюмо промолчала.
Окружив толпу арестованных, люди в кожанках погнали их к машинам, быстро затолкали в них задержанных и уехали.
«А на войне, как на войне...»
Да, после такого пассажа трудно и продолжать повествование…. Припомню еще один военный эпизод, рассказанный отцом. Немцы наступали так быстро, что полк, перелетев на новый запасной аэродром, уже на следующий день после этого часто получал известие: «Немецкие танки в двадцати километрах!». И снова полк поднимался в воздух.
На западных границах СССР были сосредоточены главные запасы вооружения и прочего воинского имущества. Отступали мы так быстро, что в общей панике не успевали вывезти даже огромные армейские склады, которые комплектовались десятилетиями. В этих случаях выход был один – уничтожать склады.
Моему отцу с группой бойцов было поручено уничтожить такой склад. Когда они вошли в брошенный, неохраняемый никем громадный склад, они присели от изумления – склад был заполнен десятками тысяч комплектов всевозможного обмундирования.
Раздавать все эти вещи населению командованием было строжайше запрещено. Облив имущество авиационным бензином, они только успели поджечь склад, как на улицах городка появились немецкие танки.
Когда же они все-таки успели выбраться на безлюдную дорогу на восток, объявилась новая напасть – на них напал закамуфлированный зелено-болотными пятнами, с хищным, тонким очертанием, как у стрекозы, с обрубленными крыльями «Мессершмитт-109», в просторечии мессер. Он привязался к их одинокой машине и начал ее обстреливать. В то время немцы при абсолютном превосходстве в воздухе позволяли себе такие «развлечения».
С первого же захода он убил одного из бойцов, ранил отца в руку и еще одного бойца, подбил и поджег машину. Удовлетворенный своими удачными действиями, самолет улетел, покачивая крыльями. Видно летчик был в состоянии полной эйфории от своей безнаказанности и удачи.
А перед отцом и уцелевшими бойцами его команды встал обычный русский вопрос: «Что делать?». То и гляди, могли показаться немцы. А политический состав в плен они не брали, расстреливали на месте.
И вдруг со стороны города, на дороге, на которой вот-вот должны были показать немецкие танки, появился, бешено мчавшийся небольшой грузовик.
С трудом остановив его – для чего потребовалось выстрелить несколько раз в воздух из пистолета – отец подбежал к крытому брезентом авто и заглянул под брезент. Под ним, спасаясь от надвигающейся войны, сидел со своей испуганной пышнотелой семьей, по-видимому, директор какого-то крупного магазина или базы промтоваров. Все свободное пространство в машине почти до крыши было забито какими-то ящиками, тюками, коробками.
Отец попросил захватить их, живых и мертвых, с собой. В этом ему категорически отказали. Более того, вся эта дружная семейка мародеров дружно накинулась с бранью на отца, обвиняя его во всех смертных грехах и обещая «сообщить, кому следует», после чего последует неминуемо скорое и жесткое наказание отцу за «самоуправство». Водителю глава семьи приказал продолжать ехать дальше.
Отцу бросилась в голову кровь от такого наглого и бездушного отношение к ним, военным людям, только что вышедшим из боя, раненым, оставшимся без транспорта перед наступающими немцами. Его горло перехватила судорога, и он, не помня себя, молча вырвал из кобуры ТТ и выстрелил в наглую, брызжущую слюной лоснящуюся рожу. Одним движениям ствола пистолета заставил вылезти из кузова машины всю торгашескую семью и затем выгрузить весь их груз из машины….
Погрузив в машину убитого рядового и раненного в грудь бойца, всего в крови, который уже потерял сознание и бредил, и оставшихся в живых бойцов он сел в кабину и приказал шоферу: «Трогай!».
Я не могу осудить или оправдать его в этой трагической ситуации, для этого надо самому оказаться на его месте в то время и в том положении.
О военных эпизодах отец вспоминать не любил. А довелось в дальнейшем воевать ему и под Керчью, где он едва не погиб при переправе Керченского пролива, после жесткого и неожиданного наступления немцев, и под Сталинградом. Закончил он войну в Австрии, под Веной.
У отца были чудесные групповые снимки отдыхающих и пирующих бойцов в зеленом полным солнца и тепла майском Венском лесу, где они с белым вином в узких бокалах, полураздетые, рядовые и офицеры, всех национальностей, одни смеющиеся, другие задумчивые, видно вспоминая пережитое, встречали Победу. Как тут не вспомнишь чудесную песню М. Исаковского/М.Блантера о вальсе, который слушают бойцы на отдыхе, «В лесу прифронтовом»:
«И вот он снова прозвучал
В лесу прифронтовом,
И каждый слушал и молчал
О чём-то дорогом.
И каждый думал о своей,
Припомнив ту весну,
И каждый знал - дорога к ней
Ведёт через войну.»
Эта песня, по-моему, передает атмосферу конца войны, где радость победы, надежда на встречу с родными были смешаны с горечью утрат.
Мой отец стоит третий за аккордеонистом справа, считая и самого аккрдиониста.