Тогда я облегчил душу заявлением следующего содержания:
— Я мог бы предоставить полный список учеников нашего колледжа, которые известны всему городу как уже опытные любовники. Наше заведение славится этим пороком. Но я отказываюсь участвовать в преследовании кого-либо одного за то, что он поддался законной и естественной страсти.
Едва я успел произнести последние слова, как Коттерил, сын эдинбургского епископа, потребовал, чтобы я избавил колледж от столь гнусных и невыносимых подозрений.
Я немедленно возразил, что в его классе есть парочка, известная как «неразлучные»… И т.д., и т.п. Короче, я заявил, что ВСЯ система закрытых учебных заведений развратна, а не отдельные колледжи или управители, которые, как мне хотелось бы верить, делали все возможное, чтобы ничего подобного не было.
Заместитель директора доктор Ньютон оказался единственным, кто признал мои добрые побуждения. После педсовета он рекомендовал мне переговорить с его женой. С этого времени все педагоги колледжа бойкотировали меня. Ведь я осмелился публично сказать то, в чем Вулвертон и другие признавались мне наедине дюжину раз.
Миссис Ньютон, жена заместителя директора, была одной из центральных фигур брайтонского общества. Она была той, кого французы называют une maitresse femme18, т.е. прирожденной главой в любом обществе. Миссис Ньютон посоветовала мне каждую неделю по воскресеньям проводить для девочек классы по литературе, любезно разослала циркуляры и предоставила свою гостиную для первых лекций. Через неделю у меня уже было пятьдесят учениц, которые платили мне полкроны за урок. Так я стал получать дополнительно десять фунтов в неделю. Это позволило мне откладывать и уже через год в финансовом отношении я стал независимым человеком.
______________________
18 Бой-баба (фр.)
В каждый критический период моей жизни на помощь приходили друзья. Помогали они мне по доброте душевной, бескорыстно, ценой собственного времени и многочисленных хлопот. Смит помог мне в Лоуренсе, а миссис Ньютон — в Брайтоне.
Еще до описанных событий я познакомился с человеком по имени Гарольд Гамильтон, управляющим Лондонским и Окружным банками в Брайтоне. Он с интересом наблюдал, как быстро и регулярно росло мое состояние. Со временем я поделился с ним своими планами и своей целью, и Гамильтон стал моим болельщиком. Я консультировал его в вопросах чтения художественной литературы, а его дочь Ада усердно посещала мои лекции.
Как раз в это время шла война между Чили и Перу19. Чилийские акции упали с 90 пунктов до 60. Я уверил Гамильтона, что Чили, если его оставить в покое, может победить всю Южную Америку вместе взятую. Он посоветовал мне подождать и посмотреть. Чуть позже Боливия вмешалась в войну на стоне Перу, и чилийские облигации упали до 43 или 44 пунктов. Я сразу же отправился к Гамильтону и попросил его купить чилийские акции на все, что у меня было, с запасом в три или четыре. После долгих разговоров он сделал то, что я просил, с запасом в десять фунтов. Через две недели пришло известие о первой победе чилийцев, и их акции подскочили до 60 пунктов с лишним и продолжали неуклонно расти. Я продал акции при 80 и таким образом заработал с моих первых пятисот фунтов больше двух тысяч фунтов. К Рождеству я уже был обеспеченным независимым человеком и мог продолжить свое образование на континенте. Гамильтон же признался, что следовал моему примеру, крупно вложился в чилийские акции и заработал целое состояние.
___________________________
19 Вторая Тихоокеанская война (1879—1883) или война за гуано (помёт) и селитру. Воевали Чили при поддержке Великобритании и Перу и Болвия при поддержке США. Победили чилийцы.
Теперь я должен рассказать о самом важном событии, случившимся со мною в Брайтоне. Я уже рассказывал о написанном мною литературном портрете Карлайла, который опубликовал Остин Гаррисон20 в «Инглиш ревью» примерно двенадцать лет назад. Одним воскресным утром я зашел в Челси к своему идолу Томасу Карлайлу. До того по воскресеньям я не раз встречал его на утренней прогулке на набережной Челси, и однажды Карлайль сам заговорил со мною о своей жене и признался в своем мужском бессилии.
_____________________________
20 Остин Гаррисон (1873—1926) — британский журналист, главный редактор «Инглиш ревью» в 1909—1923 гг.
В своем эссе я дал лишь краткое изложение нескольких бесед с великим мыслителем. Здесь же я намерен изложить эти беседы более подробно, ибо все, что касается Карлайла в его лучших проявлениях, представляет непреходящий интерес для общества!
Когда я рассказал ему, как на меня подействовало чтение речи Эмерсона перед выпускниками Дортмундского университета и как это заставило меня бросить адвокатскую практику в Лоуренсе и уехать учиться в Европу, Карлайль взволнованно сказал:
— Я хорошо помню, как читал жене эти самые строки и говорил, что ничего подобного не звучало в нашем мире со времени кончины благородного Шиллера. Эмерсон обладал огромной силой нравственного духа... И это положило начало вашей новой жизни, изменило ее?.. Не удивляюсь... Подобные речи — великий стимул.
После этого разговора Карлайль, похоже, полюбил меня. Во время нашей последней встречи, накануне моего отъезда на учебу в Германию, он пожелал мне:
— Бог в помощь! Успеха и удачи на избранном вами пути. — Карлайль снова заговорил об Эмерсоне и о той печали, которую испытал, расставаясь с ним. — Глубокая-глубокая печаль и сожаление… — И добавил, положив руки мне на плечи: — Больше всего мне жаль, что мы уже никогда не увидим его лица.
Я заплакал.
— О, сударь, я должен был бы сказать это, потому что расставание с вами — горькая утрата, мое невыразимое несчастье…
Сквозь слезы я заметил, что глаза его тоже полны слез.
Карлайль только что передал мне письмо к Фруде21, «доброму, доброму Фруде», который, он был уверен, поможет мне любым способом получить какую-нибудь литературную должность. И Фруде действительно помог мне, о чем я расскажу в соответствующем месте.
_________________________________
21 Джеймс Энтони Фруде (1818—1894) — английский историк, писатель, биограф и редактор общественно-политического «Журнала Фрейзера для города и деревни».
Мой литературный портрет Карлайла был яростно атакован его родственником, Александром Карлайлом22, который, очевидно, считал, что я узнал о слабостях Карлайла из откровений Фруде в 1904 году. Но, к счастью для меня, сэр Чарльз Джессел23 вспомнил обед в Гаррик-клубе24, который он давал в 1886 или 1887 году, где присутствовали среди прочих сэр Ричард Куайн25 и я. Джессел отчетливо помнил, что в тот вечер я рассказывал историю импотенции Карлайла, объясняя печаль его семейной жизни, а затем утверждал, что Карлайль сам признался мне в этом. За обедом сэр Ричард Куайн сказал, что был врачом миссис Карлайль и что позже он расскажет мне, в чем именно женщина призналась ему.
_______________________
22 Александр Монтгомери Карлайль (1854—1926) — судостроитель, один из создателей океанских лайнеров олимпийского класса. К таковым, в частности, относился «Титаник».
23 Чарльз Джессел (1860—1926) — британский адвокат, мировой судья и бизнесмен.
24 Гаррик-клуб — один из старейших (основан в 1831 г.) и самый престижный закрытый клуб британской элиты.
25 Ричард Куайн (1800—1887) — английский анатом и хирург.
Вот что рассказал мне Куайн в тот же вечер в отдельном кабинете Гаррик-клуба.
— Я много лет дружил с Карлайлами. Он был моим кумиром, одним из мудрейших и лучших людей Британии. Она же, Джейн Карлайль, была необыкновенно остроумной и мудрой в житейских делах женщиной и нравилась мне даже больше, чем ее великий супруг. Однажды вечером я застал ее на диване в тяжелом состоянии. Миссис Джейн мучили сильные боли. Когда я спросил, где болит, она указала на низ живота. Я сразу догадался, что это, должно быть, реакция организма на какую-то неприятность в личной жизни.
Я посоветовал ей лечь в постель и обещал подняться к ней через четверть часа, чтобы осмотреть. Так Джейн и поступила. Перед тем, как подняться в спальню, я спросил Карлайла, не пойдет ли он со мною? Он ответил с сильным шотландским акцентом, который всегда выдавал его нервное состояние:
— Ступайте сами! Я не имею к этому никакого отношения…
Я поднялся наверх и постучал. Ответа не последовало. Я вознамерился войти, но дверь оказалась запертой. Я вновь постучал, и, не получив ответа, в гневе удалился.
Меня не было две недели. Потом я все же зашел к Карлайлам и с ужасом увидел тяжело больную миссис Карлайль. Она неподвижно лежала на диване и была бледная как смерть.
— Вам стало хуже? — всполошился я.
— Гораздо хуже! Я слабею с каждым часом… — ответила Джейн.
— Ах вы, непослушное упрямое создание! — воскликнул я. — Я ваш друг, ваш врач, я кто угодно, но только не дурак. Я уверен, что смогу вылечить вас в два счета, а вы предпочитаете страдать. Как глупо с вашей стороны. Даже еще хуже… Поднимайтесь сейчас же к себе в спальню и думайте обо мне только как о вашем докторе.
Я приподнял ее, помог дойти до двери, поддерживал на лестнице. У двери спальни Джейн сказала:
— Дайте мне десять минут, доктор, и я буду готова. Обещаю, что не стану запирать дверь.
Я подождал минут десять, постучал и вошел.
Миссис Карлайль лежала на кровати, накинув на голову и лицо белую шерстяную шаль. Мне это показалось нелепым притворством старой замужней женщины, поэтому я пошел на решительные меры: включил свет на полную мощность, потом сунул руку ей под платье и одним рывком накинул подол прямо ей на голову. Раздвинул ей ноги, подтащил к краю кровати и стал вставлять зеркало в ее вульву. Оно не шло, натолкнувшись на какое-то препятствие. Я заглянул внутрь и тут же вскочил:
— Да ведь вы дева intact26!!!
__________________________
26 Дева intact (лат.) — нетронутая дева!
Она стянула с головы подол и тоскливо спросила:
— А чего вы ожидали увидеть?
— Что угодно, только не это! — воскликнул я. — В женщине, которая замужем вот уже двадцать пять лет!
Я нашел причину ее болезни и излечил бедняжку. Точнее, покончил с ее девственностью. В ту же ночь она хорошо отдохнула и стала прежней веселой дамой.
Чуть позже Джейн рассказала мне свою историю.
— Сразу после венчания Карлайль был странным и не в духе, очень нервным и раздражительным. Добравшись до дома, мы поужинали, и около одиннадцати часов я сказала, что пойду спать, так как устала. Он кивнул и что-то проворчал. Проходя мимо него, я положила руки ему на плечи и сказала: «Дорогой, ты заметил, что ни разу не поцеловал меня за весь день — за весь этот день?! — наклонилась и прижалась щекой к его щеке. Он поцеловал меня, но заявил: «Вы, женщины, всегда целуетесь. Ложись, я скоро приду!» Вынужденная довольствоваться этим, я поднялась наверх, разделась и легла в постель. Ведь за весь день он ни разу не поцеловал меня по собственной воле!
Немного погодя он пришел, разделся и лег рядом со мной. Я ожидала, что муж обнимет меня, поцелует и приласкает. Ничего подобного, он лежал и покачивался, как... (— Я догадался, что она имела в виду, — пояснил Куайн, — бедняга пребывал в коме испуга, черт возьми, пытался онанизмом поднять свой член). Некоторое время мне казалось, — продолжала миссис Карлайль, — что сейчас я сама его поцелую и приласкаю. Но почти сразу я вознегодовала! Внезапно мне пришло в голову, что все мои надежды и мечты о первой супружеской ночи пошли прахом — рядом со мною молча лежал бесчувственный мужчина и покачивался, покачивался... Вдруг я расхохоталась! Все это было так ужасно! Так абсурдно!
Карлайль тотчас встал, с презрением бросил мне одно слово: — Женщина! — и ушел. И больше он уже никогда не возвращался ко мне в постель.
И все же мой муж один из лучших и благороднейших людей в этом мире. О, если бы он был экспансивным и чаще говорил мне, что любит, я легко простила бы ему любую плотскую слабость. Молчание — злейший враг любви. Он даже никогда по-настоящему не вызывал во мне ревности, за исключением короткого времени с леди Эшбернхем. Наверное, я была с ним счастлива, как не была бы ни с кем другим...
Такова моя история, — сказал в заключение Куайн. — И я передаю ее вам. Даже в раю, на Елисейских полях я буду счастлив обществом Карлайлов. Они были дивной, очаровательной парой!
И еще одна история. Когда я рассказал Карлайлу, как заработал за год около двух с половиной тысяч фунтов, и о том, как один банкир предложил мне почти наверняка большое состояние, если я куплю у него угольную пристань в Танбридж-Уэллсе27 (это была любимая затея Гамильтона), он очень удивился.
________________________
27 Танбридж-Уэллс — респектабельный город в английском графстве Кент, известный курорт с минеральными источниками.
— Я хотел бы услышать ваше мнение — сумею ли я добиться успеха на литературном поприще? Если нет, мне следует зарабатывать деньги в другой сфере и не тратить время на то, чтобы стать еще одним второсортным писателем.
— Никто не может дать ответ на такой вопрос, — медленно проговорил Карлайль. – Здесь все зависит от везения. И вам повезет, если вы сами узнаете об этом до того, как умрете! Я думал, что моя «Истрия жизни Фридриха II Прусского» — великий, даже гениальный труд. Но на днях вы сказали, что я похоронил его в дюжине томов. Возможно вы правы. Да и сейчас передо мною стоит вопрос: а создал ли я что-нибудь, что переживет века?
— Бесспорно создали! — перебил я с болью в сердце. — Ваша «Французская революция» бессмертна! «Герои, почитание героев и героическое в истории» и «Памфлеты последних дней», и...
— Хватит! — воскликнул он. — Вы уверены в сказанном?
— Совершенно! Совершенно уверен! — повторил я.
И тогда Карлайль произнес:
— Не сомневайтесь в своем собственном месте в этом мире. Ведь все мы в силах достичь высот, о которых грезим.