Марк Шагал. «Прогулка»
А ЧТО У МЕНЯ МОГЛО БЫТЬ С ЭТОЙ ИРКОЙ?
…Поезда уже почти не опаздывали… Ну, плюс полчаса туда-сюда… Не сравнишь же с теми временами, когда опаздывали на сутки, а то и вообще отменялись… Шла бесконечная реставрация привокзальной площади... Хотя что там реставрировать, если прежние постройки просто снесли, а нового ничего не построили…
Подземные переходы были закрыты, но поезд подавали ко второй платформе – очень удобно: перескочил через две нитки рельсов и ты уже на месте… Поезд был с литерой «С» – скорый, но опаздывал уже на час… На платформе среди узлов и клетчатых сумок расположился цыганский табор… Куда они, сердешные? Сезон закрыт… Надо ехать не в холодную Сибирь, а возвращаться домой… А где у них дом?… Наслышан был, что самые богатые цыгане живут у нас в Молдавии, но всё это было в прошлом… Хотя для них границ не существует… Потом идёт самарская диаспора… Но среди самарских цыган много богатых врачей, много дантистов, такие цыгане не кочуют…
Но, похоже, судя по оживлению в их толпе, цыгане направлялись в ту же сторону, что и я… Всё было стандартно, «вагоны шли привычной линией, подрагивали и скрипели; молчали желтые и синие; в зеленых плакали и пели»…
…Интересно, будут ли у нас раскрашивать вагоны по цвету: первый класс, «мягкие» или «СВ» – желтые, второй класс– купейные– синим цветом, третий класс – плацкартные – зелёные… Поезд Кисловодск – Чита… Интересный маршрут, интересный состав, да ещё и прицепной до Нерюнгри… Сплошной зелёный… Но мелькнул один «СВ», зажатый купейными, и «охраняемый» двумя купейными – вагон-ресторан, а уже в хвосте – плацкартные… Более пыльные, более грязные…
Мой вагон – плацкартный… Я с детства помнил рассказы моей тётушки, которая приезжала к нам из Харькова… Тогда, в эпоху всеобщего послевоенного перемещения огромных масс людей, сдёрнутых со своих мест мобилизацией и демобилизацией, депортацией и реабилитацией, практически все поезда состояли из общих, набиваемых под потолок вагонов… И я помню, что тётушка с гордостью говорила: «А у меня плацкарта!»
Вот и у меня «плацкарта»… Цыгане дружно рванули в соседний плацкартный… Но поезд тронется, и цыгане разбредутся по всему составу… Как-то разговорился с одной проводницей, спросил у неё, есть ли сейчас общие вагоны?
– А куда без них, – ответила она… – Есть поезда с литерой «П» – пассажирские… Они останавливаются у каждого столба… В них, как правило, нет «СВ», все плацкартные и обязательно два – три общих вагона… А как ещё перемещаться людЯм, если нет других дорог? А ехать им, бывает, всего ничего, часа три – четыре…
Вот и мне ехать всего ничего… Всего-то сорок четыре часа… Две ночи…
В моей семье меня уже никто не уличает в жадности или даже – в жлобстве, не попрекает скупердяйством, когда я говорю им, что купил билет в плацкартный. Не скажут, что опять начал прибедняться и корчить из себя нищеброда… Было время, ездили и в «СВ», когда ребёнок был маленький, а потом, когда уже было двое детей, обязательно – в купейном…
Ну, вот нравится мне плацкартный! Я еду один и я обязательно беру «боковушку»… Чтобы быть чуть ближе к кипятильнику и проводнице, но подальше от туалета, чтобы видеть весь вагон от начала и до конца… Чтобы поговорить с проводницей… И я уже знаю, что поездная бригада сформирована в Чите, значит, люди свои, простые… И в ресторане, если захочу отведать сборную солянку, и запрошу именно ту – нашу, прежнюю – обслужат с понятием и без высокомерия… Да и потными носками в продуваемом, демократическом, пространстве воняет меньше… Чтобы видеть, как неожиданно пропорхнет по коридору подобная бабочке красивая и молодая цыганочка… Но главное, всё, что проносится за окнами этого коридора, принадлежит мне… В купе такого не увидишь – мелькнуло и исчезло…
Цыгане из соседнего вагона постепенно просочились в «наш», полностью заняли примыкающее к туалету отделение, и дверь в туалет теперь не закрывается…
И тамбурные двери нараспашку... Странный народ! Странный? Пришедший со стороны, пришедший и прошедший стороной?
И нет никакого стремления к осёдлости, не ищут свою обетованную… Потому что не было у них обетов? И с них никто и никогда не требовал соблюдения этих обетов? Нет, наверное, была какая-то клановость, кастовость, наверняка где-то и когда-то пытались их как-то классифицировать, утрамбовывать… Заставлять! И опять начинаю разлагать слова в сочетаниях или со-читаниях, «искать мелочишку суффиксов и флексий в пустующей кассе склонений и спряжений…». Обложили ставнями, ставами? Обязали жить за этими ставами?
В украинском языке есть красивое и ёмкое слово – «ставок»… Это когда остановят бегущую воду, когда перегородят ручей или совсем малую речушку... Построят плотинку, нагребут землицы и назовут её не менее красивым словом – «гребля»... И образуется уже большая, но застойная вода... Понастроили вот такие гребли и ставки? И уставами ввели заставы? Заставили и обозначили какую-то черту, за которую не перешагнёшь?
Нет у них никаких застав... И не язычники, христиане, мало того – у каждого на груди крестик православный… Потому что никогда и ни у кого не хотели быть в плену?
Был у меня как-то разговор с одной цыганочкой… Завершив свою службу в группе советских войск в Германии, возвращался домой… Для общения с немками мне хватало всего одной фразы: «Эншульдиген, зи битте, их шпрехе айн шлехтез дойч»… Впрочем, немок устраивало и то, что иногда вместо «их шпрехе», говорил «я шпрехе»…
Как учил меня Санька Ложковой, в расчёте которого я начинал службу, немки просты и безотказны как русская трёхлинейка... Инициативны и даже при стрельбе с закрытых позиций сразу и чётко определяют дистанцию, размер и умело пользуются презервативами...
В который раз убедился, что юные женщины, живущие в замкнутом пространстве, ограниченные выбором спутника жизни не только физическим ограничением, но и какими-то религиозными условиями или условностями, например, кавказские горянки, очень своеобразно реагируют на военную форму… На мне были погоны старшего сержанта… Служил три года, долго ждал замену… Вся грудь в «крестах»… Дослужился до «ундера фейерверкера», до командира орудия противотанковой артиллерии… Я был молод, амбициозен и кое в чём уже опытен…
Красивая и юная цыганочка забежала в наше купе, она что-то продавала и гадала… Я попросил погадать, она взяла мою руку, потом я взял её руку, и всё расспрашивал о жизни цыганской, таборной… Как живёте в таборе? Отвечала, что нет уже ни таборов, нет ни шатров, ни кибиток – это делают только для кино… Замужем? – Нет, но просватана…
Разговор наш затянулся, и уже неприлично затянулся… В какой-то момент я был уже готов положить ей руки на плечи, а пока спросил: «А если бы тебя полюбил русский, и ты бы полюбила его… А потом бы убежала с ним…»
– Нас бы догнали, тебя бы зарезали… На меня бы показывали пальцем – порченая… Потом отец долго бы копил деньги, чтобы выдать меня за старого вдовца…
Как сказал бы мне один товарищ, священника из тебя не выйдет, ты обязательно исповедальню превратишь в спальню…
Цыганочка, вырвав свою руку, убежала, и только потом я обратил внимание, что она сказала не «его бы зарезали», а «тебя бы зарезали»… Она почувствовала, что я признался ей в любви?
Как говорил мне всё тот же товарищ, будь осторожен, девушки южных кровей вспыхивают как солома… А хватит ли у тебя дров, чтобы потом поддерживать этот огонь?
Эх, прожить бы мне жизнь как Федя Протасов, свободно и без выкрутасов! Впрочем, Феде Протасову его любовь к цыганке Маше как раз и вылезла этими самыми выкрутасами…
«Цыгане шумною толпою» вдоль по вагонам разбрелись… А «вагоны шли привычной линией, подрагивали и скрипели; молчали желтые и синие; в зеленых плакали и пели»…
Самые красивые места начнутся после Омска… Пройдут «хлебные» с пустующими элеваторами Кормиловка и Калачинск… Однажды между Калачинском и Кормиловкой горела степь… Откуда-то сорвался табун... Когда-то колхозные, разномастные лошади бежали, колыхаясь одичавшей массой… Один жеребёнок, стригунок, отбился, уйти в поля, к своим, ему мешала лесозащитная полоса… Он так и бежал вдоль состава, испуганно косясь и, ещё не владея какой-либо иноходью, тонконого путаясь…
«Милый, милый, смешной дуралей, ну куда он, куда он гонится?»…
И совсем не красногривый, а черногривый, гнедой и со звёздочкой во лбу...
Опять чего-то жду… Скучать не буду, хотя никакого «чтива» не беру… Обязательно кто-нибудь в купе напротив начнет разгадывать кроссворды, и к их разгадыванию присоединятся не только его спутники, но и те, кто сидят на соседних боковушках… И никто не попрекнёт, если вставишь свои «пять копеек»…
Впрочем, я соврал, читать мне есть чего… На прощание Эдька подарил мне скромный томик в обложке под черную кожу…
– «Ветхий завет», но не в синодальном сокращённом переводе, как печатают у нас…
Можешь считать, что это Тора… Ирка купила в Лондоне… Вот можешь прочитать – 217, Королевская улица, Лондон, Суффолк… И подарила с каким-то намёком… Мол, кому-нибудь пригодится, а у тебя и так подобной литературы много…
Слушай... И всё-таки, что у тебя было с Иркой? Почему она несколько раз, когда Мишки не было рядом, спрашивала о тебе… Как там Лёня? Что там у Лёни? Где он?
Признавайся!
…Признаваться было не в чем… Что у меня могло быть с этой маленькой худенькой девочкой, которая к тому же приходилась сестрой моему другу?
Да… Было… Однажды, когда мы уже учились в десятом классе, я заскочил к Эдьке и ждал его… Рива Яковлевна, зная, что у меня когда-то было хорошо с геометрией, попросила помочь решить задачку: «Ирина не понимает, и я ничего не поняла… Определить сопряжённый угол, но данных при этом никаких нет… Никаких цифр…»
Задачка была простая, все данные заключались в условиях задачи: «…треугольник равносторонний…» Помнится, я напомнил Ирке, что сумма углов в любом треугольнике равняется ста восьмидесяти градусам, что треугольник у нас равносторонний… А это значит? А сопряжённый с этим треугольником угол будет равняться сумме двух углов, не прилежащих к нему… Когда задача была решена, а решалась она на «раз – два», я сказал, что треугольников, в которых сумма углов будет меньше или больше ста восьмидесяти градусов, не существует…
«Как это, – удивилась Ирка, – почему?» А я не смог объяснить, почему иных треугольников не существует... И что у нас было тогда? Она ничуть не стеснялась, прижавшись к плечу, сопела, почти навалившись, тянулась через меня к учебнику… А я уже стеснялся девчонок…
…Или всё-таки что-то было? Или я это навоображал себе? Было что-то ещё… Или это мама моя себе навоображала?
Да, в тот же самый год, кажется, и было. Мама, съездив в Дегтярск, привезла немного деревенского мяса, хотела налепить пельменей, чтобы отметить годовщину смерти отца – отец очень любил пельмени, и больше всего – лепить эти самые пельмени… Я перемолол мясо на мясорубке и потом отлучился куда-то. А вернувшись, застал у нас Ирку… Мама раскатывала сочни и ревниво поглядывала на руки Ирки, которая пыталась слепить пельмень… Ирка сразу же, передав мне какой-то учебник, упорхнула, а мама какое-то время находилась в своих, как мне казалось, воспоминаниях и несколько раз повторила: «Что делается-то, Господи? Что делается…»