Сейчас это имя мало, кто знает. А ведь он был прекрасным русским поэтом, акмеистом, соратником и последователем самого Гумилева! Если кто и слышал эту фамилию, то, как правило, вспоминают его однофамильца- кумира 60-х г.г.Роберта Рождественского. А жаль, ведь был Всеволод не менее значительным, крупным отечественным поэтом. Трудно назвать его советским поэтом, так же как и Александра Блока, Николая Гумилева, Андрея Белого и других представителей Серебряного века. Как и они, жил он на переломе двух эпох - русской и советской. И писал о себе так:
Не только именем я русский, я душой
С судьбою Родины сплетен нерасторжимо,
И мил мне гул времен над самой головой,
Что для иных прошел неуловимей дыма.
***
Так случилось, что я была с ним знакома. Это очень странно звучит, ну как так, обыкновенная советская девчонка и вдруг была знакома с большим русским поэтом, осколком эпохи Серебряного века?! Но уж так сложилось...
Я жила и училась в городе Пушкине, который почему-то в советское время получил и второе название - Детское Село. Школа наша размещалась в центре города, во внушительном каменном здании, с большими окнами и дверями, украшенными лепниной. Снаружи здание выглядело очень впечатляюще, но внутри это была обычная советская школа, лишь классы, да залы для переменок в ней были побольше.
Но в 1970 году мы, ее ученики, вдруг узнали, что школа наша оказывается очень старинная, еще дореволюционная. И где-то наверху было принято решение отпраздновать 100-летие со времени ее основания. Это для нас звучало не совсем понятно, ведь для всех советских учеников история страны начиналась с 1917 года. А все что было до того - это почти что эпоха палеолита! Согласно советским учебникам до революции была лишь отсталая, убогая, нищая Россия, а вот нам, советским детям, несказанно повезло родиться и жить в прекрасном Советском Союзе! Но к чему же тогда вспоминать и отмечать убогое прошлое, поневоле задавали мы себе вопрос?
Однако вскоре мы узнали об этом "убогом прошлом" немного больше. Оказывается школа наша называлась до революции Царскосельская Императорская Николаевская гимназия. История ее началась еще с 1866 года, когда 148 обывателей Царского Села и Павловска обратились в царскосельскую городовую ратушу с просьбой об учреждении в городе семиклассной гимназии. К этому времени в Царском Селе уже действовали женское духовное училище и женская Мариинская гимназия, а среднее мужское учебное заведение отсутствовало. Это вынуждало горожан посылать своих сыновей в Петербургские учебные заведения или же ограничиваться начальным образованием.
Под помещение гимназии использовали строящееся с 1862 года на углу Малой и Набережной улиц каменное здание общественной богадельни. Надо сказать, что узнав об этом, мы еще больше поразились, какими же были богадельни в царское время роскошными! И вот в мае 1870 года было получено разрешение на открытие мужской гимназии с присвоением ей наименования Николаевской, в память Императора Николая I и Цесаревича Николая Александровича (умершего первенца Императора Александра II). Статус гимназии был определен как классическая с латинским языком, чтобы учащиеся могли позднее поступать в университеты.
День открытия гимназии стал знаменательным событием в жизни Царского Села. На этот торжественный акт, проходивший в здании городовой ратуши, прибыли многие высокопоставленные лица Российской империи: сам император Александр II и наследник престола цесаревич Александр (принявший гимназию под свое покровительство), великие князья Владимир Александрович, Константин Николаевич и Николай Константинович, канцлер князь А.М.Горчаков, министр императорского Двора граф В.Ф.Адлерберг, управляющий министерством народного просвещения статс-секретарь И.Д.Делянов, министр юстиции граф К.И.Пален, обер-гофмаршал граф Шувалов, многие другие высшие государственные сановники и придворные чины.
У горожан, присутствовавших на торжестве, дух захватывало от обилия громких имен, блеска мундиров и экипажей. В память о присутствии монарха при освящении гимназии на стене здания была установлена памятная мраморная доска. На ней стояло: "Во славу Божию памяти Благочестивейшего Великого государя Императора Николая I и незабвенного Государя Великого князя Цесаревича Николая Александровича посвящается дом сей для образования детей царскосельских граждан".
Ну а после торжественного открытия начались гимназические будни. Воспитанники гимназии носили шапки с вензелем "Ц.С.Н.Г" (царскосельская николаевская гимназия). В гимназии была церковь Рождества Богородицы. Коридоры и актовый зал были украшены лепниной, копиями античных скульптур, на стенах висели различные картины, а на полу стояли вазы с живыми цветами.
Главным отличием Николаевской гимназии от других гимназий того времени было всеобщее увлечение гимназистов поэзией. Силами учеников издавался рукописный литературный журнал, проводились художественные вечера, на которых гимназисты читали свои стихи. Помимо обязательных уроков, гимназисты могли заниматься: музыкой, пением, танцами или фехтованием.
С 1896 по 1905 годы директором Николаевской гимназии был И.Ф. Анненский. Поэт жил в директорской квартире. Квартиру инспектора, на первом этаже, занимала семья протоирея А. В. Рождественского, который преподавал в гимназии закон божий. Это был отец Всеволода Рождественского.
Известными воспитанниками гимназии были: славянофил Н.А.Данилевский, академик М.Ф. Глазунов, артист М.И. Царев, режиссер Н.П. Акимов, поэты - Н.Гумилев, Н.А. Оцуп, В.А. Рождественский, искусствовед Н.Н. Пунин.
После революции 1917 года гимназия сразу потеряла приставки Императорская и Николаевская и стала просто Царскосельской мужской гимназией. Памятная мраморная доска была снята и разбита. Вскоре Царское Село переименовали в Детское Село и, согласно декрета ВЦИК от 16 октября 1918 года, гимназия стала именоваться Детскосельской первой единой трудовой школой, где стали учиться и девочки.
Николай Гумилев отнесся к переименованию города с сарказмом и в 1919 году записал стихи:
Не Царское Село — к несчастью,
А Детское Село — ей-ей!
Что ж лучше: быть царей под властью
Иль быть забавой злых детей?
Так вот в какой школе я оказывается училась! Но во время моей учебы не было в ней уже ни церкви, ни внутренней лепнины, ни статуй, ни картин, ни цветов. Превратилась эта роскошная гимназия в обыкновенную советскую школу, только классы и залы в ней были попросторнее! И вот после принятого решения о праздновании столетия школы дали нескольким лучшим ученикам поручение: посетить еще оставшихся в живых бывших царских гимназистов, передать им приглашение, и записать их воспоминания. В числе этих учеников оказалась и я, а в числе бывших гимназистов поэт Всеволод Рождественский.
***
Вспомнить мне об этом посещении особенно нечего. Если бы я знала о поэте и о том времени все то, что я поняла сейчас, то, без сомнения, ни одного слова бы его не пропустила, все бы отметила и записала. Но тогда я была просто глупая советская девчонка.
Жил Всеволод Рождественский с женой в Ленинграде, на Набережной канала Грибоедова, дом 9. Квартира была небольшая и, по нашему мнению, ужасно старомодная. Ведь мы тогда все, что не вписывалось в наше советское бытие, считали ветхозаветным. Потолки в этой квартире были непривычно высокими, мебель темной, массивной, портреты в золоченых рамах висели на стенах. Какие-то старомодные громоздкие буфеты резного дерева, пуфики, кресла, письменный стол.
У нас же в наших тесных "хрущевках" все было по-другому - стояли у всех одинаковые, с трудом добытые польские гарнитуры (помните "Иронию судьбы"), с обязательными светлыми лаковыми сервантами и такими же столами со стульями. И на стенах у нас красовались репродукции шишкинского "Утро в сосновом лесу" или же сшитые вручную коврики. А тут повсюду какие-то замысловатые безделушки и фото в рамочках стоят, видимо напоминающие о дорогих людях и памятных событиях. В общем нам все это было непонятно и странно.
Да и сами хозяева- Рождественский и его жена показались какими-то замшелыми пережитками прошлого! В те годы еще встречались на ленинградских улицах подобные старушки, красивые, элегантные, в черных кружевах, и мы, глупая советская детвора, за ними гонялись и дразнили: "Старая барыня на вате!"
Помню, что В.Рождественский рассказывал нам что-то о гимназических проказах, но и шалости эти казались нам какими-то старомодными и безобидными, то под роялем они прятались, то какие-то мелкие каверзы учителям устраивали. То-ли дело мы, какие только хулиганы и драчуны не встречались в советской средней школе.
Ничего-то мы тогда не понимали, а ведь, как я знаю, в то самое время занимался Всеволод Рождественский переводами зарубежной поэзии (в основном с французского) и готовил книгу «Средоточие времён». И как же мне теперь жаль, что не расспросила, не вникла, не записала. Вернуть бы это время! Очень стыдно, вот и приходится теперь обходиться литературными источниками.
***
Всеволод Александрович Рождественский родился 29 марта (10 апреля) 1895 года в Царском Селе. Учился поначалу в Царскосельской гимназии, а в 1907 году семья была вынуждена переехать в Санкт-Петербург по новому месту службы отца. Окончил 1-ю петербургскую классическую гимназию, и в 1914 году поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Однако образ Царского Села – города Пушкина В. А. Рождественский пронес в своем сердце до конца дней и часто посвящал стихи своей «малой Родине».
Мой первый сад, где в голубом апреле
Взыскательным мечтателем я рос,
Расставлен был по прихоти Растрелли
Среди руин, каскадов и стрекоз.
Чертеж забав и формула привычек,
Рассудка друг, он научил меня
Иронии кукушьих перекличек
И сдержанности мысли и огня.
И нашей северной белесой ночью,
Когда висел, как шар стеклянный, мир,
Я с музами беседовал воочью,
И строгий мне завещан был empire.
Печататься он начал в Петербурге в гимназическом журнале «Ученик» (1910—1914), организатором и редактором которого был преподаватель латыни В. Янчевецкий — будущий известный писатель В. Ян (помните его великолепные исторические книги - "Чингиз-хан", "Батый", "К последнему морю"). Первый сборник стихов Рождественского «Гимназические годы» (1914) был издан без ведома автора на средства одноклассников. С 1915 года печатался в журналах «Рудин», «Арион», «Новый Гиперборей», «Ковш» и других.
Учёбу прервала начавшаяся война, в 1915 году был призван в армию, зачислен в Запасной электротехнический батальон рядовым на правах вольноопределяющегося. В январе 1917 года получил звание прапорщика инженерных войск.
В 1918 году привлечён М. Горьким к работе в издательстве «Всемирная литература» (перевод западноевропейской литературы и редактирование). Продолжал занятия переводом до конца жизни, наиболее близкой себе считая французскую поэзию. Включал переводы в сборники своих стих. Многие переводы не опубликованы по сей день. В 1920—1924 годах — секретарь Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов.
В 1920 г. принят в «Цех поэтов», стал последователем Н. Гумилева - акмеистом. В этом ключе написаны его сборники «Лето» и «Золотое веретено» (оба 1921), которые в изобилии населены путешественниками, пиратами, корсарами, санкюлотами и тому подобными персонажами. В то же время Рождественскому хорошо удавалась и пейзажная лирика, воспевающая мирные радости сельской жизни и безмятежной любви.
В августе 1919 года вступил добровольцем в Учебно-опытный минный дивизион Красной Армии. Демобилизовавшись в конце 1924 года, вернулся в университет, который окончил в 1926 году; одновременно посещал Государственный институт истории искусств.
Женился в 1916 году на Инне Романовне Малкиной (1896—1937), которая впоследствии стала женой Валериана Чудовского, расстреляна по одному делу с мужем. В 1927 году женился на Ирине Павловне Стуккей (1906—1979). В этом браке родились три дочери — Наталия (1937—2012) и близнецы — Милена и Татьяна (род. 1945).
Летом 1927 он гостил у Максимилиана Волошина в Коктебеле. В небольшой «крымской анкете» в декабре 1939-го поэт писал: "С Крымом чувствую себя связанным органически (что, впрочем, явствует из моих стихов). Южному берегу предпочитаю малоизвестный широкой публике Восточный берег (Феодосия, Старый Крым, Коктебель, Отузы, Кизилташ, Судак)…"
Я весь был зренье, слух. Я видел медь залива,
Оранжевых холмов неторопливый шаг…
Но таяла в песке сбегающая грива,
И дом был одинок, и тёмен Карадаг…
В сталинские времена, в конце 1920-х — начале 1930-х годов, много путешествовал по стране, в составе литературных бригад посетил крупнейшие стройки Первой пятилетки, что нашло отражение в его творчестве.
Пережив акмеистский период, Рождественский вынужденно стал поэтом-конформистом, однако не пропагандистом. Обращение к теме строительства социализма в период первых пятилеток и в послевоенные годы дополняется в его творчестве лирическими литературными портретами поэтов (А. С. Пушкин, А. А. Фет, Дж. Байрон, Д. Кедрин и другие) и композиторов (Шопен, Чайковский). Для стихов Рождественского характерно классическое построение, подчас они повествовательны (в том числе — на исторические темы); нередко носят описательный характер — вплоть до чистой «природной лирики». Стихи его легко читаются и не таят в себе никаких символистских или акмеистских неожиданностей.
***
Когда началась Великая Отечественная война, Всеволод Рождественский становится сотрудником газеты Армии народного ополчения «На защиту Ленинграда».
«К началу октября, – вспоминал поэт в своей книге «Страницы жизни», – Армия Народного ополчения, вобравшая в себя огромные массы рядовых ленинградцев, не подготовленных в военном отношении и вообще непривычных к условиям полевой походной жизни, до конца сыграла свою роль: ослабила и несколько задержала в районе Луги натиск во много раз превосходившего противника. Уцелевшие и получившие боевой опыт люди естественно вливались в ряды регулярных войск. Ополчение скоро перестало существовать… Началась самая трудная полоса в жизни блокированного города. Приближалась зима – в холодных квартирах с выбитыми стеклами, без света, без воды, без единого полена дров. Все рядовые ленинградцы находились в состоянии крайнего истощения, когда слабый огонек жизни поддерживал только тарелка жидкого супа на дуранде, и ежедневная мизерная порция хлеба – памятные каждому пережившему те дни 125 граммов. Голод туманил голову, отнимал последние силы. Ленинград медленно вымирал – не столько от вражеской бомбардировки, сколько от отсутствия хлеба и тепла».
Особенно болела у Рождественского душа о маленьком прекрасном городе своего детства. В августе-сентябре 1941 года на подступах к городу Пушкину шли ожесточенные бои. Художественные сокровища дворцов-музеев были частично эвакуированы или укрыты в земле. 17 сентября началась оккупация Пушкина, которая продолжалась до 24 января 1944 года.
«Город муз» превратился в руины, сотни его жителей были расстреляны или угнаны в фашистское рабство. «Сожжена добрая половина жилых домов, – писал в своих воспоминаниях Всеволод Александрович, – разграблены и разрушен дворцы – создания гениальных зодчих, вывернуты с корнями липы елизаветинских аллей. И, глядя из окопов под Пулковой горой на город, задыхавшийся во вражеском плену, сколько раз спрашивали мы себя: что стало с бронзовой девушкой, безутешно льющей слезы над разбитым кувшином? Глядит ли по-прежнему румянцевский орел с вершины своей ростральной колонны в спокойные сияющие воды? Где теперь юноша Пушкин, мечтающий на лицейской скамье о лукавой Людмиле, о страшном Черноморе?.. В те жестокие дни блокадной зимы, когда в окружении вражеской злобы героически билось сердце Ленинграда, я не расставался с мыслью о Детском Селе и говорил себе: “Нет, не может оставаться мой город в руках врага! Придет время, – а оно уже близко! – когда сбросит он душный мрак своего плена и глубоко вздохнет живительным воздухом победы!” И они пришли, эти долгожданные дни освобождения. Свободно дышат и шумят весенним ветром древние пушкинские парки…»
Он участвовал в прорыве блокады Ленинграда. Вот строки из последнего поэтического сборника Всеволода Рождественского «Психея», он составил и подготовил к изданию эту книгу незадолго до своей кончины, весной 1977 года:
Дом мог расколот быть и стерт,
Дымиться в грохоте и пыли,
Но и в обломках распростерт,
Он не сдавался грубой силе.
Был камень, словно люди, тверд,
А люди крепче камня были…
Творивших подвиги не счесть,
Бессмертие для них награда,
И дышит мужеством в их честь
Доныне сердце Ленинграда.
В его трудах и думах есть
Твое наследие, Блокада!
Однако для некоторых советских литераторов он оставался отщепенцем, они относили его к "бывшим", к недобитой царской интеллигенции. Так Евгений Шварц оставил о нем ядовитые строчки в своей "Телефонной книге": "Человек высокой культуры. А цвет лица серый. Владеет отлично языками. За всю жизнь не написал ни одного живого слова. Вид отчуждённый. Высота культуры приводит его в вечно уравновешенное состояние. Щёки словно бы отсыревшие и чуть обвисшие. Репутация нехорошая. Рассказывают… Впрочем, в эту тёмную область лучше не вносить света. Может быть, это говорят просто из неприязни, редко кто окружён таким дружным и стойким насмешливым, презрительным недружелюбием".
Ну, что ж, думаю, что это типичный пример писательских распрей, стычек и взаимной зависти. Однако Всеволод Рождественский до такого никогда не опускался, честь и достоинство этого не позволяли. Кстати, Корней Чуковский также оставил воспоминания, в которых считал самого Шварца начисто лишенным всех дарований, полагая, что он был просто литературным секретарем.
Рождественский являлся автором ряда оперных либретто (в частности, был одним из основных либреттистов оперы Юрия Шапорина «Декабристы»), песен и двух книг мемуаров — «Страницы жизни» (1962) и «Шкатулка памяти» (1972). Был членом редколлегии журналов «Звезда» и «Нева».
Всеволод Рождественский умер 31 августа 1977 года в Ленинграде. Похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища.
Недавно, в честь юбилея поэта, в Пушкине в Центре технического творчества и информационных технологий, который сейчас располагается в стенах моей бывшей школы, прошел литературный вечер. Среди гостей были члены семьи Рождественских, историки, краеведы, литераторы, потомки выпускников Николаевской гимназии. Участники говорили: "Всеволод Александрович всегда преклонялся перед гением Пушкина и сам, работая над словом, оставался верным высоким образцам классической русской поэзии. И, читая его стихи в наши дни, в очередной раз восхищаешься и красотой русского слова, и широкой авторской образованностью, и величием нашей истории, которая вместила и поражения, и победы, и всепобеждающую любовь".