- Зато я знаю, Холмс, - решительно сказал я.- А вам придётся мне довериться. Мы вернёмся в Лондон. На первое время у вас есть сбережения - я уверен, ваш брат Майкрофт позаботился об их сохранности. Я помогу вам устроиться там, где вы жили прежде, и возобновить прежние привычки. А когда вы немного обживётесь... Ну что ж, посмотрим. Вернётесь к своим прежним занятиям, попробуете ли новое… Вы не богач, но у вас есть доля в родовом имении и счёт в банке - при скромной жизни этого хватит на несколько лет. А небольшой аскетизм после той жизни, которую вы вели здесь, вам покажется роскошью.
Холмс чуть улыбнулся, но выглядел всё равно потерянным
- Я, в самом деле, эгоист, - сказал я, накрывая его руку своей.- Чуть ли ни обидеться на вас готов был за холодность и, действительно, даже не задумался, а вам-то каково... Ничего, мой друг, ничего. Вы живы, и вас не сломали - это главное. Вернётся память или нет, но вы сюда больше точно не вернётесь. Не знаю, чувствуете ли вы это сами, или перемены в себе не так видны, как со стороны, но с первой нашей встречи в вагоне - помните? - вы разительно переменились. Будь вы тогда таким, я бы тотчас узнал вас… Впрочем, и к лучшему, что не узнал, - добавил я, чуть усмехнувшись своим воспоминаниям. - У меня бы сердце разорвалось.
Но сейчас вы производите такое впечатление, словно вернулись в себя.
Холмс отрицательно покачал головой.
- Не вернулся, доктор…
- Может быть, вы просто не до конца это ощущаете. Может быть, стоит попробовать поймать свою гармонию, вернувшись в свой мир. Даже если вы не сможете обрести прошлое, почему не попытаться построить сносное будущее?
Несколько шагов Холмс молчал, низко опустив голову, но потом вдруг резко вскинул её и, полуразвернув меня рывком за локоть, посмотрел мне в глаза:
- А если у меня не получится?
Я не знаю, чего он ждал, но я почему-то совсем не встревожился.
- Ну и что? Поищем что-нибудь другое. Вы пять лет провели в шкуре волка – думаете, сюртук, который вы носили сорок лет, вам покажется чужероднее? Ваше место под солнцем – не вонючее логово, Холмс. Тем более, что его, кстати, уже и разорили.
Мгновение он смотрел на меня ошеломлённо, словно не понимая, о чём я говорю. А потом засмеялся. Не своим обычным смехом – весёлым и беззвучным, таким же, как и у Роны - но рыдающим обессиливающим смехом человека больного или очень усталого.
- Ну, полно, тише, тише, - сказал я ему, снова принимая его узкую ладонь в свои и осторожно сжимая вздрагивающие пальцы. – Всё наладится. Просто не спешите.
Он успокоился и снова шёл молча, глядя себе под ноги.
- Ну, хорошо, - наконец, услышал я. – Давайте попробуем. Давайте поедем в Лондон – я хотя бы, может быть, узнаю ту набережную с тусклыми фонарями и каменным парапетом, которая мне снится. Не знаю, что из этого выйдет, но , боюсь, у меня не так много вариантов…
- Совсем нет, - снова улыбнулся я. – Я теперь впился в вас, как клещ, и ни за что не расстанусь, пока не буду уверен, что с вами всё хорошо, что вы спокойны и счастливы. Да и тогда бы предпочёл не расставаться, но тут уже всё будет зависеть не только от меня, но и от вас.
Говоря друг с другом, мы прошли уже почти всю набережную – не слишком длинную – и оказались у того сарая, откуда полицейские забрали в тюрьму слепого Оруэлла. Здесь было совсем пусто, мы стояли перед огромным пространством воды, и ветер шевелил пряди волос на непокрытой голове Холмса.
- Этот человек, - кивнул он через плечо на сарай, - похоже, был дружен с Мармората более, чем позволительно…
- Я этого не знаю, - покачал я головой. – Профессор Сатарина, возможно, склонен был к такого рода отношениям, если я вас, конечно. правильно понял. И его союз с Арчивелла…
- Не помешал ему всадить в последнего пулю, едва припекло. Скажите, доктор, а в вашей привязанности ко мне не было ли...
- Да чёрт вас раздери на мелкие кусочки, Холмс! Вы рехнулись? – от возмущения я даже не сразу нашёл слова, а те, что нашёл, едва ли были парламентскими выражениями. – Ведь я же вам рассказывал, что был женат, и что ревновал мою жену к вам, как бешеный, и мы из-за этого… в общем, всё и произошло из-за этого. Негодяи умело воспользовались моей слабостью. А вы теперь… Да не дай Бог, что кто-то из ваших врагов такое услышит – ведь они и это превратят в оружие в один миг.
- А у меня ещё остались враги? – задумчиво спросил он.
- Не беспокойтесь, вы их живо приобретёте. С вашим родом занятий, с вашими качествами, с вашим языком, к тому же…
Вот теперь его смех был привычным смехом Холмса.
- Уже лучше, - сказал я, успокаиваясь и поправляя пальцем защетинившиеся. как у кота, усы.
- У вас была привычка ловить кончик уса языком и засовывать в рот, верно? – вдруг спросил Холмс. – Видимо, они когда-то были длиннее?
- Вы вспомнили? – обрадовался я.
- Скорее, угадал. Но значит, что-то там всё равно происходит, - он пошевелил пальцами у себя около виска. – Какая-то работа. И то, что я не падаю от этого в обморок…
- Обнадёживает, - закончил за него я.
- А этот Виталис Орбелли… Он, действительно, может помочь?
- Скорее всего, да. Если не побоится осложнений на вашу психику. А он боится. Но тут есть кое что ещё, Холмс…Касается ваших с ним отношений…
И, стоя на берегу залива и глядя в воду, я рассказал человеку, стоявшему рядом со мной, о маленьком поместье, о женщине – матери чудесного умного мальчика, задыхающейся от тоски в обществе респектабельного, но приземленного мужа, гораздо старше неё, о случайном знакомом цыгане, который решил во что бы то ни стало разорвать порочный круг и получить образование, о его возвращении через семь лет, когда умных мальчиков было уже двое, со степенью доктора медицины, о возобновившемся коротком, но ярком романе и о трагедии, когда измученный ревностью муж на глазах младшего мальчика убил неверную жену, ранил её любовника и застрелился сам.
- Мальчик стал воспитанником цыгана и почти год прожил в таборе, восстанавливая нервы не без его помощи, перед тем, как смог поступить в учебное заведение. Научился суггестии, научился играть на скрипке, выучил цыганский язык.. Старший брат со временем простил цыгану эту историю, но мальчик… Любовь к опекуну всю жизнь боролась в нём с ненавистью к виновнику в смерти матери и отца. И цыган об этом прекрасно знает. А память… Она ведь хранит не только хорошее…
Я замолчал, продолжая глядеть на воду, не в силах повернуться и встретиться глазами с Холмсом.
- Вы его ненавидите? – вдруг тихо спросил мой друг.
- Кого? Орбелли? – я широко распахнул глаза от изумления. – Нет! Бог с вами, Холмс! Я расположен к нему, он мне нравится, хотя я порой немного побаиваюсь силы его личности и его методов.
- Значит, его ненавидел я?
Я покачал головой:
- Вы его любили. Но между вами всегда стояла боль, которую чувствовали и вы, и он. А суггестивная терапия, как вы мне когда-то сами говорили, требует полной концентрации и очень тонкой настройки. Может помешать даже тень желания поступить иначе, чем пытаешься внушить реципиенту. Я в этом ничего не понимаю, уверяю вас, но я просто помню, о чём вы говорили, и я видел, как это бывает.
- Да уж… - пробормотал он и провёл ладонью по лицу, словно смахивая с него невидимую паутину. – Значит, вы думаете, что попытавшись помочь мне, Орбелли может мне навредить?
Мне чертовски не хотелось отвечать на этот вопрос, но сам Холмс никогда не вилял, если вопрос был задан прямо.
- Да, - сказал я. – Мне кажется, что это вполне возможно.