Все деды любят обсуждать бабские глупости. А какая бабка не действует на нервы? Да никакая. Они только и норовят наступить на больное место. А потом выступить в роли медсестры с докторским дипломом.
Вот примерно об этом и думал Степаныч, когда садился в троллейбус. Народу там было до упаду, все с сумками-котомками. А у Степаныча было сердце больное, в тесной кампании ему было как рыбе на берегу.
Стоит Степаныч, держится за поручень, смотрит бесцветным взглядом вдаль. За окном все куда-то бегут, падают, спотыкаются. Ни одной улыбки, а только снег. А с утра солнышко пригрело, лужи потекли, грязь, сырость. В общем, неблаговидная картина.
А водителю весело, поёт себе по ухо, какой-то карибский мотив. Позавидовал ему Степаныч белой завистью, наверное, жена добрая, дети грамотные, коты сытые, соседи добрые. А тут - беспросветный мрак. Встаёшь не свет не заря, надо идти чистить тротуары, а если у тебя за плечами научный инженерный институт, то это как вилами в бока. Нет никакого желания.
Думает, думает Степаныч, совсем потерялся во времени. А вот и остановка. Сейчас он пойдёт в свой институт и всё выскажит. Как могли они его, почти нобелевского лауреата, сократить по старости? Что он теперь, думать от возраста правильно перестал? Или в науке ничего не смыслит более? Тем более он одинокий, времени валом, может и за молодых работать, помогать.
В дверях института ему попалась Вера Федоровна, старая лиса, попала на тепленькое место из-за отца-генерала. Степаныч её сильно недолюбливал за пронырливый характер, везде нос суёт, так сувала бы без выгоды для себя, а так наверное не бывает. Степаныч как сын фронтовика, любил людей попроще, без ярмарочных установок. И рыночных тем более.
- Какими судьбами, Ефим Степанович? Я то думаю, он или не он, - пролилась речитативом белая Вера Федоровна и давай лезть с обниманиями. А Степаныча это не то что раздражало, но прямо выводило из себя.
- Вера Федоровна, а вы даже не линяете, всё смотрю на вас и думаю: где же ваш охотник? Такая вы вся... песцовая.
Как это задело своенравную женщину, вы даже не представляете! Вся красная, тело чешется, все напасти египетские на неё обрушились из-за грязного языка этого чурбана. Да чтоб тебе пусто стало, язычник проклятый! Не я ли тебя уму-разуму учила, предлагала на Аньке Егоровой поджениться, и был бы человеком, чёрт рогатый. А он ещё, смотрите, огрызается, кто ему виноват в том, что его выперли с работы. Анька-то сейчас и директор, вот это и надо было разглядеть. А он не на ту лошадь поставил, стал увиливать за Тимофеевой, а ту Анька и съела.
Вот что ему ответить? Грубостью какой - совсем опустится, сломается. Поддержка ему нужна, ласка. А где её взять, у самой в душе кошки траурные песни поют. А сказать что надо, мимо молча не пройдёшь.
- Ждёт она тебя, ждёт. Вот и иди прямо к ней, она поймёт, простит, приголубит. А там уж и с работой всё наладится, не твоё это дело землю, песок мести да окурки подбирать.
А Степаныч гордый такой, хвост павлином, распушился, расхорохорился:
- А я может сюда так зашёл, попрощаться, улетаю я в Германию. А что, не могу? Не человек я, в отличие от вас?
Вера Федоровна сплюнула под ноги и усмехнулась:
- Берлин брать? Анька твой Берлин, глупый ты наш. Ей ты нужен, а не Германии.