КРИМИНАЛЬНЫЙ РОМАН «ПОЦЕЛУЙ БЕЗ СРОКА ДАВНОСТИ»
ЧАСТЬ I. ДОБИТЬ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ
ГЛАВА 1. «ЮНОША С ЛЮТНЕЙ» В ПСИХУШКЕ
Туда-сюда… Вперёд-назад…
Так, в ритме метронома, поскрипывало плетёное кресло-качалка, отсчитывая мгновения, складывая их в секунды, минуты и часы; часы в сутки, сутки – в недели и месяцы. Месяцы часто вытягивались в годы, а годы?.. А годы никак не складывались в жизнь.
Скрип… Через секунду снова скрип…
Тик-так… тик-так…
Время шло. Точнее, где-то оно, может, и шло. А здесь, на отшибе Монтрё, где на поросшем лесом холме пристроился пятиэтажный корпус частной психиатрической клиники «Шато Бальмонт», время отсчитывалось. Оно неохотно тянулось подобно резине. Один, два, три… семь. Достигнув некоего предела натяжения, тетива времени мгновенно возвращала жизнь в исходное положение, чтобы снова начать тягучий отсчёт.
Издали здание с остроконечной мансардой по центру крыши напоминало средневековый замок. Сходство усиливалось тем, что подъезжать к приёмному покою приходилось по старинному мосту через горный ручей, протекавший по дну неглубокого ущелья. Казалось, что, едва покажутся непрошенные гости, как тут же загремят железные цепи, поднимая потайной подъёмный пролёт. Проход был настолько узок, что по нему могла проехать лишь одна машина. Очутившемуся на её пути пешеходу приходилось сторониться и давать дорогу. Автомобиль на очень маленькой скорости проезжал в каком-то метре от человека, вплотную прижавшегося к каменным перилам.
Пожалуй, это было единственным неудобством данного места. И, если бы не его сумасшедшие обитатели, то «Шато Бальмонт» можно было бы назвать обителью идиллии. Просторная поляна позади здания была окружена сосновым лесом, который карабкался наверх, редея по мере приближения к скалистой вершине. По периметру больница была обсажена вишнями, которые в пору цветения окутывали здание парящим розовым ореолом. Слева территория ограничивалась скалистым обрывом, под которым блестело зеркало Женевского озера. На его противоположном берегу высились горы, очерчивавшие горизонт дёрганой синусоидой энцефалограммы – вверх-вниз, вверх-вниз, и так до самой ночи. Потом звёзды будут безуспешно пытаться разорвать тьму. Их неяркое мерцание – угасающий импульс чьего-то сумасшедшего сознания в попытке выйти из сумеречного состояния.
Каменная вечность окружающего пейзажа подчёркивала, что для многих здешних обитателей время остановилось. Стрелки часов были нужны только для соблюдения местными «сурками» графика повторяющихся изо дня в день процедур и для приёма лекарств.
«Ку-ку!»
«Ку-ку!»
Невидимая кукушка отсчитывала по капле микстуры пациентам.
Тик-так… Скрип-скрип…
Обманчиво, создавая иллюзию движения, в ритме метронома убаюкивало кресло-качалка.
В нём, изредка отталкиваясь от пола кончиками босых пальцев, медитировал худощавый мужчина, на вид не старше сорока пяти лет. Его взгляд зафиксировался на портрете миловидного юноши с почти женскими чертами лица. Кисть художника оставила множество загадок, помимо гендерной неуловимости натурщика. На холсте был изображён неизвестный музыкант, сидевший за столом и перебиравший струны лютни. На столе – букет в вазе, дары садов, скрипка со смычком и раскрытые ноты.
Искусствоведы не одно столетие пытались расшифровать андрогинную тайну то ли юноши, то ли девушки с того самого момента, когда полотно покинуло мастерскую и нашло приют в римском палаццо кардинала Франческо дель Монте. Каждый элемент сюжета, будь то выбор цветов в букете или фруктов, аккуратной горкой сложенных в левом углу композиции, таил в себе подсказку, ключ к разгадке.
«Ирис, дамасская роза, розмарин, маргаритки… – взгляд мужчины скользил от цветка к цветку, будто пересчитывая их. – Неужели живописец действительно зашифровал в них особенный смысл? Или просто собрал то, что цвело тогда в кардинальском саду? Все растения, по мнению экспертов, одного сезона – весенние, и могут символизировать жизнь, пробуждение чувств, любовь и… И прощение. Вот почему нарисован жасмин. Но за какое прегрешение?»
Мужчина присмотрелся внимательнее.
«Откуда в это время года спелые груши, слива с чуть зеленоватым бочком и виноград? Отсылка к Евангелию от Иоанна? «Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец мой – виноградарь…» А шаловливо откатившаяся в сторону смоковница? Караваджо-Караваджо, что ты хотел этим сказать? На какой грех намекаешь?»
«…Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает… И кто не пребудет во Мне, извергнется вон и будет брошен в огонь как засохшая ветвь…»
«Предостережение от бессмысленной жизни, не дающей продолжения роду человеческому? Звучит как проклятье».
Мужчина встал с кресла, надел тапочки, подтянул пояс халата и подошёл к полотну вплотную, чтобы получше рассмотреть инжир и найти в нём признаки эротизма: сочащиеся через трещины в кожуре капли сладкого сока или бесстыдно распахнутый, словно женские губы в ожидании поцелуя, зев. Мужчина представил, как раздвигаются мягкие края плоти и открывается вход в вожделенную пещеру удовольствий.
«О, нет! – чуть слышно прохрипел он. – Эллис, милая! Забери меня отсюда! Я так по тебе соскучился!»
Детали портрета стали плохо различимыми. Вечерние сумерки в горах густеют быстро и почти моментально скрывают горизонт за непроглядным покрывалом ночи. Лишь Женевское озеро бледно мерцало внизу, отражая уходящую луну. Её тонкий серп, словно хирургическая игла, плывя по небосводу, сшивал невидимые разрывы сознания. Света в комнате не хватало. На холсте едва можно было рассмотреть белый лик музыканта. Мужчина приблизил лицо и отшатнулся: на него смотрел он сам. Этот эффект создало защитное стекло и тёмный фон. Он включил лампу, которая висела слева чуть выше картины. Пучок электрического освещения совпал с контрастным лучом, который падал на сидящего в мрачном подземелье певца, тотчас подсветив замысел и новаторство Караваджо. Солнце, впущенное в подвал художником, символизировало противостояние света и тьмы, порока и добродетели, словно приоткрывая завесу над какой-то греховной тайной.
Стон, уже более громкий, повторился.
«Я так люблю, я так хочу тебя!!!»
Мужчина рефлекторно опустил руку на пах, затем резко отдёрнул её, поднял вверх и провёл ладонью по женственному лицу лютниста, напомнившему ему о жене, оставшейся в Лондоне. Воспоминание отдавало болью.
Шёл третий месяц заточения Пола Доулинга в комфортабельных апартаментах частной психиатрической клиники «Шато Бальмонт» в Монтрё. Будучи её пациентом, он всё ещё занимал должность председателя фирмы «Лейкерс МакКинли». Оставаясь наедине с самим собой, Пол часто разговаривал с портретом юноши, пытаясь найти в средневековом персонаже символы сегодняшнего дня, столь инклюзивно-толерантного к постыдным утехам и признавшего извращения нормой.
Какой была бы судьба кастрата-содомита в двадцать первом веке? Пригодился бы ему талант гитариста-виртуоза, освоившего игру на старинном инструменте? И много ли слов пришлось бы поменять в мадригале «Вы знаете, что я люблю вас»? Или и так всё понятно с гомосексуальными чувствами? И чувства ли это? ВОЗ , кажется, всё уже решила – и для всех, и за всех.
Тем не менее, способны ли современные трансгендеры понять всю полноту отречения несовершеннолетнего мальчика от наслаждений гетеросексуальной любви ради сохранения голоса? А успел ли он познать таинства женского тела? Или, надкусив запретный плод впервые и почувствовав податливую мягкость раздвигаемой обоюдным желанием сокровенной плоти, принявшей образ нераспустившегося бутона розы, пошёл-таки на вечную жертву? Жертву, оставившую певцу эрзац-чувства однополой любви, которая каждый раз, дождавшись ночи и потушив фонарь, будет тайно прокрадываться к возлюбленному во дворец не с парадного входа, а с заднего прохода.
Могут ли они, транссексуалы, прочувствовать настоящие фантомные спазмы в промежности, перехватывающие дыхание в самый неподходящий момент, когда нужно взять высокую ноту? Или пилюля с гормонами способна примирить их с нелюбимым телом? И насколько нужно себя ненавидеть, чтобы добровольно лечь под нож хирурга. А юноша с лютней? Кем он ощущал себя до и после?
«Вы знаете, что я люблю вас. Вы знаете, что я любил вас…
Я люблю вас и молчу, хотел бы я без слов быть вам понятным…
Не пой мне, лютня, я прошу, не надо. Не пой о том, куда летят мои мечты…»
Полу чудился тонкий мальчишеский, не по возрасту тоскливый голос, запутавшийся в чувствах и заплутавший в минорных переливах струн. Галлюцинация? Или в воздухе действительно повис неслышимый ухом, но пронзающий подсознание свист, словно закипающий внутри головы чайник? Зачем нужно жертвоприношение? Без него вдохновения не существует? Почему отречение от чистых человеческих желаний способно привести только к грязным адовым страстям?
Пол почувствовал внезапный прилив крови – голова закружилась. В ожидании уже знакомой слабости, что подкосит колени и уронит на пол, он поспешил вернуться в кресло. Сил укрыть холодеющие ноги пледом, висевшим на подлокотнике, и нажать на кнопку тревожного вызова не осталось. Казалось, в воздухе замерла неясная нота, будто натянутая до предела тетива лука перед тем, как пустить стрелу. Звук, будоража кровь в жилах, добрался до висков и застучал по ним молоточками. А затем, внезапно оборвавшись, сильно ударил колокольным набатом где-то ниже живота. Пол скрючился, зажав руки между ног, и отключился в сумасшедшем забытьи…
В сознании всплывала странная мозаика из воспоминаний. Он, недавно избранный и самый молодой в истории крупнейшей в мире юрфирмы председатель, приглашён в Санкт-Петербург на торжества, посвящённые двадцатилетнему юбилею местного офиса. Пол стоит у полотна какой-то знаменитой картины вместе с директором Эрмитажа.
«Как его звали? Не помню. Седой, импозантный хранитель сокровищ мирового искусства. У него, кажется, на плечи всегда был наброшен шарфик. Тёмный такой, сливавшийся с чёрным пиджаком. И всё-таки его фамилия… почти петербургская. Эти русские имена – они такие трудные, почти как китайские. А что за картину мы презентовали после реставрации, которую спонсировали наши русские партнёры? Парни так великодушно предоставили мне честь сдёрнуть с неё покрывало».
То ли мальчишеский, то ли девичий лик ускользал от Пола, не давая вспомнить название знаменитого шедевра итальянского мастера. Во сне Пол пытался зафиксировать некую точку равновесия, чтобы затем оценить то, что происходит с его сознанием. В голове Пола кружился вихрь русской метели, которую внезапно разрывали блики фар автомобилей, проносившихся по набережной Невы. Вдали, в мутном сумраке низкого неба, парил ангел… Он, кажется, приготовился к самоубийственному прыжку со шпиля Петропавловского собора. И действительно сорвался в чёрную пустоту невских вод. Волны безжалостно били о крепостную стену, окончательно доламывая и без того изуродованные крылья и расплёскивая вокруг жалкие мокрые перья…
Пол, физически ощутив удар головой о поверхность реки, вскрикнул и проснулся. Дверь в соседнюю комнату открылась. В проёме стоял его слуга-массажист. В узком разрезе китайских глаз не было заметно тревоги – лишь, пожалуй, любопытство.
– Друг Си, помоги, – позвал Пол.
– Вы опять долго смотрели на этого мальчика. Он плохо на вас влияет, господин, – покачал головой китаец. – Эти педерасты до хорошего вас не доведут.
– Друг Си, в Европе нельзя так выражаться. У тебя могут быть неприятности, если ты позволишь себе такое на публике.
– Мне тяжело смотреть на вас, мистер Доулинг. Что с вами произошло?
– Снова был приступ, и я, кажется, потерял сознание. Вызови дежурного врача, – попросил Пол.
– Но вы спали, мистер Доулинг. Я всё время наблюдал за вами. Сейчас вы… внимательно следите за мною… повторяйте мои движения, – китаец принял позу из цигун и начал делать пассы руками. – Замедлите дыхание. Контролируйте диафрагму на задержке. Думайте о чём-нибудь приятном, например, о море. Представьте, как плещутся волны. Так, хорошо. Теперь выпейте успокоительное, а утром вы расскажете доктору Мартини о своём кошмаре.
– Мне вновь приснилось самоубийство. Будто я…
– Вы? – изобразил удивление Си.
– Нет, на этот раз ангел. Но он так явственно упал в бездну, и я ощущал его полёт настолько реально, что чуть не задохнулся.
– Я же вам говорил, выбросьте эту картину, а вместе с ней и свои фантомы. Что вы нашли в ней? Из дома в Лондоне вы взяли её и коллекцию дисков с оперными ариями. Не объясните, зачем?
– Видишь ли, друг Си, юноша с лютней напоминает мне о связи времён, грехе и вдохновении. Полотно Караваджо оказалось современным, несмотря на средневековый антураж. И старинный сюжет вплёлся каким-то образом в мою жизнь в последнее время. Странно и страшно.
– Кастрат-педик… Простите, гей-трансвестит… Нет? А, трансгендер. Не то? Транссексуал? Да кем бы он ни был. Именно он наводит вас на такие мысли? Где вы вообще взяли эту картину?
– Впервые я увидел её в Эрмитаже в две тысячи семнадцатом году. В мире существуют три подлинных экземпляра этой работы. Причём русский признан первым вариантом, который написал гений Караваджо. Вообще, «Юноша с лютней» считается вершиной его мастерства. Сюжет меня зацепил. Я долго размышлял о том, как он, сделав новый виток, повторился в веке двадцать первом. Оказывается, в Бадминтон-хаусе хранится позднейшая версия, сходная с эрмитажным полотном. И я заказал своему художнику музейную копию. На ней он повторил фирменный приём Караваджо. Посмотри, Си. Видишь эти оспинки, так называемые pentimenti, которые Караваджо имел привычку оставлять рукояткой кисти на ещё свежей краске?
– И поэтому вы привезли «Юношу с лютней» в психиатрическую клинику? Я слышал, что этот ваш Караваджо был странный тип. В чём только его ни обвиняли, даже в убийствах! И вы, подобно многим, им восхищаетесь? Лучше бы взяли рыбок – они тоже здорово помогают медитировать.
– Но с ними не поболтаешь!
– Ну и что? Пусть молчат. Главное, не доводят до нервных срывов. И аквариум никогда не штормит.
– Отличная шутка, друг Си. Тот русский партнёр, который подошёл к нам с Эллис и рассказал историю создания портрета, тоже шутил.
– И что же вы узнали смешного, господин Пол?
– Русский попросил меня выдать индульгенцию за неприсоединение к политике толерантности к различным, как он выразился, ЛГБТ-шалостям. Мол, им, православным, проще перейти в католицизм, нежели отказаться от гетеросексуально детерминированной ортодоксальности.
– Так и выразился?
– Ну да, и добавил, чтобы лондонский Комитет по разнообразию и инклюзивности засчитал расходы на реставрацию шедевра Караваджо как вклад России в мировое искусство без половых границ и больше не приставал к ним с приглашениями на курсы повышения квалификации сексуальных меньшинств. Каков подлец, друг Си?! И это в нынешнее-то время! Русских, похоже, мы никогда не сможем обернуть в свою веру. Им наплевать на наши ценности.
– Господин Пол, зачем вы волнуетесь! Далась вам эта тема! Вот, примите таблетку.
– Что это? – поинтересовался Доулинг.
– Снотворное. Вы позволите воспользоваться вашим музыкальным центром и записями опер? Мне нужно порепетировать перед завтрашним концертом самодеятельности. Я воспользуюсь наушниками и прикрою дверь. Будет не громко.
– Да-да, конечно, я помню. Я хотел… – зевая, бормотал Пол. – Прийти… по… слушать. Доктор Мартини… рекомендовал.
Поддерживая патрона под локоть, китаец довёл его до постели и уложил спать прямо в больничном халате, набросив одеяло поверх ног. Си Фанг перенёс девайс в свою комнату. Вернувшись за дисками, он посмотрел на Пола. Тот спал мерно дыша. На прикроватном столике стояла чайная пара из фарфора.
Массажист ушёл к себе, оставив дверь приоткрытой. Лекарство было сильнодействующим, и он мог не беспокоиться, что разбудит пациента. Лечащий врач полагал, что лёгкие итальянские арии и неаполитанские песни полезны для душевного спокойствия. Для начала Си Фанг поставил «O Sole Mio!» . Зазвучала музыка. Китаец дождался окончания вступления и взял первую ноту…
…Дзинь-дзинь-дзинь.
Еле слышно подрагивала чашка на блюдце. Оставленная в ней ложка минорно позвякивала, будто умоляя прекратить пытку нудным повторяющимся звуком.
Несмотря на принятое лекарство, Пол очнулся. Подскочило давление, и резко заломило у висков. Следом, точь-в-точь как накануне вечером, Пол ощутил толчок неведомой силы где-то под диафрагмой, и широко открыл рот, судорожно пытаясь сделать вдох. Он с трудом перевернулся на бок и посмотрел на почему-то приоткрытую дверь в смежную комнату. В ней было тихо. Сквозь матовое стекло угадывалась тень друга Си. Пол попытался его позвать, но спазм не отпускал. Он потянулся к тревожной кнопке, но не достал до неё. Безвольно упавшая рука задела чашку. Та упала на пол и со звоном разбилась.
Тень пошевелилась. Открылась дверь, и в комнату заглянул Си Фанг. В этот же момент давление у Пола нормализовалось так же неожиданно, как минутой ранее подскочило. Дыхание восстановилось.
– Вам нужна помощь, мистер Доулинг? – спросил Си.
– Кажется, отпустило. Не могу вспомнить, что мне снилось. Душно. Я выйду на террасу подышать ночным воздухом и потом лягу спать, – ответил Пол. – Ты побудь со мной недолго, друг Си, а затем возвращайся к себе. Не беспокойся. Мне уже лучше.
Си Фанг открыл балконную дверь и помог Полу выйти на воздух. С озера тянул свежий бриз. Пол опёрся на парапет и, пытаясь окончательно успокоиться, стал всматриваться в неясные, бликующие отражения на водной глади. Но непонятная внутренняя тревога, страх, что приступ может повториться, не отпускали его. Си Фанг постоял у него за спиной с минуту и, не спрашивая разрешения, удалился.
Пол вернулся к размышлениям о том, что могло привести его в психиатрическую клинику. Мог ли это быть страх за своё будущее и благополучие семьи? Или полный крах карьеры? Безвозвратная потеря друзей? Из-за чего? Лишь потому, что он встал на сторону коллеги и приятеля Гарри Олда, приняв его испуг за искреннее раскаяние? А раскаяние в чём? В непрошенном поцелуе молодой подчинённой и, возможно, в невысказанном намёке на продолжение отношений? Комплимент внешности – уже сексуальное домогательство? В чём его, Пола Доулинга, вина? В том, что он и остальные члены Партнёрского комитета, получив заявление от Олда, пошли по утвержденной в фирме процедуре и законным способом урегулировали малозначительный, как им казалось, эпизод? То есть, он виноват в наличии собственного мнения. В том, что посмел сделать свои выводы и на их основании предпринял определённые действия по продвижению кандидатуры друга на высокую должность. Откуда взялось мощное лобби, которое в один момент раскрутило это дело до скандала вселенского масштаба? Кто, чёрт возьми, правит обществом? Разве не закон?
В который раз Пол вынужден был признаться, что его амбиции Председателя глобальной юридической фирмы оказались не мечтами, а фикцией, причём опасной. Он с воодушевлением воспринял свое назначение и ту поддержку, которую получил по всему миру. Его называли романтиком бизнеса. Он и сам, занимаясь брендированием для клиентов, искренне верил, что новый бренд и лозунги под ним способны не только перевернуть сознание, но и выдвинуть фирму на передовые позиции на рынке международных юридических услуг. Может, во время выступлений Пол и был похож на молодого и, пожалуй, довольно сексуального проповедника, полного нерастраченной энергии, зовущего за собой паству и цитирующего Библию по памяти. Но при этом он отчётливо понимал, какой именно прорыв фирма должна сделать: первой применить в консалтинге современные информационные и цифровые технологии.
Но беда в том, что на самом деле далеко не все даже в его ближайшем окружении ждали от него революционных инноваций и переворота в бизнесе. Напротив, иногда он действовал, как оказалось, вопреки чьим-то серьёзным интересам. Но чьим? Кто ещё стоит за «Лейкерс МакКинли»? Кто считает себя вправе радикально менять не только нормы поведения, но и, возможно, саму мораль, не изменяя при этом закон, и вообще на него не ссылаясь? И расправляться с порядочными людьми, не испытывая к ним ни малейшей жалости и снисхождения и полагая, что их место на эшафоте. Наказание может быть назначено только на основании закона и должно быть соразмерным общественной опасности проступка и его последствиям.
«Неужели я действительно свихнулся? – в который раз спрашивал себя Пол. – Не похоже на шизофрению. Я же осознаю, что со мной происходит, но не понимаю причины. Может, длительный стресс из-за конфликта на работе и порождённая им депрессия спровоцировали приступ? Нужно будет утром обязательно обсудить это с доктором Мартини».
Пол принялся восстанавливать симптомы и последовательность развития приступа. Сначала возникает неосознанная тревога. Затем она переходит в тремор рук. Пол посмотрел на подрагивающие кончики пальцев. Кровь внутри как будто закипает и бьёт по вискам. Потом внезапно наступает оцепенение. Видимо, падает давление и замирает пульс. Что-то стучит в животе, сдавливая диафрагму. Перехватывает дыхание. Ощущение тяжёлой головы. Очень низкий и размеренный звук изнутри давит на черепную коробку, будто чугунный язык бьёт по раскачивающемуся колоколу, и в голове начинается карусель.
Почувствовав дискомфорт, Пол сделал попытку сконцентрироваться на окружающем пейзаже. Но тёмное озеро напомнило ему Неву из его сна и сорвавшегося в пропасть ангела, который судорожно хлопал крыльями и падал, падал, падал…
Через полуоткрытую дверь донёсся звук дребезжащей ложки. На мгновение почудилось, что завибрировало стекло в шкафу с медикаментами. Пол повернулся, чтобы увидеть источник звука. Он сделал шаг в комнату, но сильное головокружение отбросило его назад, к ограждению террасы…
***
Доктор Андреа Мартини удобно расположился на диване и, созерцая скользившие по глади Женевского озера паруса, строил планы на предстоящие выходные. Он решил присмотреть себе крейсерскую яхту – не катер с мотором, а обязательно с парусами. Накопленных денег уже хватало на небольшую лодку, но хотелось большего, хотя бы футов сорок. Он отхлебнул кофе, представляя, как поднимет паруса и выйдет в первое плавание.
«Куда? А всё равно! Можно и мимо клиники. Нет, обязательно в какой-нибудь отдалённый прибрежный городок с хорошим рестораном! Кого же мне пригласить в путешествие? А вот если удастся заработать на пятидесяти- или шестидесятифутовое судно, то его будет незазорно перевезти на лето во Францию и пофорсить на Лазурке… Эх!»
Доктор Мартини прикрыл глаза, и в его сознании промелькнули и Сен-Тропе, и Ницца, и Кап-Фера, и Монте-Карло, и Сан-Ремо, и обязательная стоянка в марине Портофино, чтобы из неё отправиться дальше, возможно, до самой Сардинии. В своих мечтах доктор снимал бесконечный сериал в лазорево-белых тонах, на закате сменявшихся на медово-апельсиновые разливы. Он уже несколько дней пребывал в этом безмятежном настроении, которое не смогло испортить даже позавчерашнее ночное происшествие с одним из пациентов клиники. Во-первых, оно осталось незамеченным никем из дежурного персонала, так как он никого не позвал. Во-вторых, сам мистер Доулинг был искренне уверен, что его падение стало следствием сильного головокружения, и убеждал врача, что это никакая не попытка суицида. В этот раз у него и мыслей таких не было.
Андреа, наблюдавший Пола с момента поступления в клинику, был склонен согласиться с ним. С другой стороны, психиатр никак не мог разобраться в эмоциональной нестабильности пациента и искал причину, чтобы продлить пребывание англичанина в клинике. Внезапные припадки, очевидно, казались доктору весомым аргументом.
«Кроме того, мистер Доулинг – моя настоящая удача, не профессиональная, конечно (об этом рано говорить), а финансовая! – признавался самому себе Андреа. – И непонятно, зачем для заключения контракта с клиникой нужен траст. Он платит бешеные деньги за лечение босса крупной юридической фирмы, и никто не торопит меня с выпиской своего подопечного. Напротив, руководство фирмы, похоже, заинтересовано, чтобы курс лечения продолжался как можно дольше. Поэтому я, пожалуй, сообщу в Гонконг о возникшей проблеме. Это гарантирует, что клиента оставят ещё на полгода, и тогда я смогу купить большую яхту, не беря кредит».
Доктор довольно потёр ладони и включил компьютер. Открыв почтовый ящик, он приступил к составлению электронного письма. Андреа коротко изложил события двухдневной давности, убедительно подчеркнув, что не видит в них попытки совершить самоубийство, но настоятельно рекомендует продолжить лечение и углублённое наблюдение.
«…За три месяца, максимум за шесть, нам удастся стабилизировать эмоциональное состояние мистера Доулинга и полностью избавиться от последствий глубокой депрессии. Если же вовремя не установить причины припадков, то можно упустить момент, когда болезнь перейдёт в более опасную стадию депрессивного психоза. Пока я не вижу таких признаков, но лучше всё-таки подстраховаться. С наилучшими пожеланиями, ваш доктор Мартини».
Андреа поставил точку, навёл курсор на свою электронную подпись с логотипом в виде кузнечика на травинке и реквизитами клиники и задумался.
«Письмо я адресую, согласно инструкции, управляющему трастом. В копию поставлю посвящённых членов Исполкома фирмы. Нужно ли сообщать миссис Эллис? Или они её сами проинформируют?»
Психиатр не отправил письмо миссис Доулинг. В конце концов, семья не является формальным заказчиком и клиентом клиники. Но…
«Данное письмо ни в коем случае не стоит рассматривать как предположительный диагноз или прогноз развития болезни. Но, тем не менее, прошу вас проинформировать миссис Эллис Доулинг, если вы видите в этом необходимость, – дописал Андреа и удовлетворённо хмыкнул. – Да, так будет лучше».
Сообщение, присвистнув на прощание, улетело в интернет.
Доктор пробежался глазами по списку дел и решил начать с визита в палату Пола. Андреа направился было к выходу, как вдруг на столе зазвонил телефон. Секретарь приёмного покоя сообщила, что к нему пришёл некий мистер Блэкуоттер и просит его принять по срочному и важному делу.
– Проводить его к вам в кабинет? – поинтересовалась девушка.
– Я не знаю никакого Блэкуоттера, и у меня сегодня никаких встреч не запланировано. И вообще сейчас время обхода пациентов! Разве вы не знаете?
Мартини слышал, как его ответ, слово в слово, был передан незнакомцу.
– Но мистер настаивает, так как дело касается нашего клиента Пола Доулинга. У него поручение от его жены.
– Пусть ждёт меня в фойе. Ни в коем случае не пускайте его внутрь. Я сам спущусь к нему.
Пока Андреа ехал на лифте, его настроение сменилось с полной растерянности до гнева на охранника, который пропустил чужака на территорию клиники, и на дуру сестру, готовую провести его в кабинет директора. От пятничной эйфории и предвкушения покупки яхты не осталось и следа.
Кабина остановилась, створки разъехались в стороны, открыв Мартини вид на приёмный покой. Узнать мистера Блэкуоттера было не трудно. Фойе привычно пустовало: медсестра за стойкой и пара знакомых работников кафетерия, пересчитывавших в центре зала упаковки с водой. Незваный гость расположился в кресле у окна и любовался окрестностями. Сидя спиной к турникету и расслабленно откинувшись, он всем своим видом демонстрировал, что ему здесь ничего не интересно и это именно его должны искать.
Андреа профессионально считал скрытое послание и понял, что ему предстоит непростой разговор. О чём? Как этот тип связан с мистером Доулингом? Чтобы взять паузу на обдумывание ответного психологического хода, доктор, не доходя несколько шагов до нежданного визитёра, резко повернулся на носках и свернул на ресепшн.
– Мисс Грохель, вы, кажется, давно работаете у нас и должны знать правила. Никаких посетителей без предварительной записи! Потрудитесь объяснить, как вон тот господин оказался здесь! – Андреа громко, на весь зал обрушился с претензиями на медсестру, хотя отлично понимал, что она ни при чём. – Удивительно, как это вы не провели его прямо ко мне в кабинет! Вы не предложили ему экскурсию по клинике?
От грубости и несправедливости медсестра покраснела и заморгала ресницами, с трудом сдерживая слёзы.
– Нет? А зря! – продолжал выволочку врач. – С сегодняшнего дня я отстраняю вас и… Кто дежурит на проходной? Немедленно узнать его имя, и оба ко мне в кабинет писать объяснительные. Всё изложить подробно! Это вопиющее нарушение режима! Неужели вы не понимаете, что вам грозит увольнение?!
– А со мной что будет? – раздался вкрадчивый голос сзади.
Доктор Мартини обернулся и увидел перед собой высокого широкоплечего мужчину, который ехидно улыбался. Крупная рыжая голова сидела на короткой боксёрской шее. Переломанная переносица неопровержимо доказывала, что её владелец не только руки пускал руки в ход, но и сдачи получал. Мясистые щёки были покрыты сеткой капилляров.
– Ирландец, ирландец, – будто угадал мысли психиатра незнакомец. – Только бокс и ирландский виски могут так украсить настоящего мужчину. Воняющий гнилым болотом скотч не способен на это. Я Энтони Блэкуоттер, частный де…
Андреа, не ответив, отвернулся к стойке.
– Мисс Грохель, почему вы до сих пор не вызвали секьюрити?
– Успокойтесь, мистер Мартини. Вы же понимаете, что леди не виновата, – спокойным ровным голосом произнёс Блэкуоттер, – Успеете позвать охрану. И я не буду сопротивляться. Но вы… но так вы никогда не узнаете, зачем меня, частного детектива, наняла миссис Эллис Доулинг. А главное, я не смогу рассказать вам, как я проник на закрытую территорию клиники. Ни вы, ни ваша служба безопасности не желаете узнать, где у вас в заборе дыра? Ну же, мистер Мартини, отключайте итальянскую эмоциональность и лучше призовите швейцарскую рациональность.
– У вас пятнадцать минут. Мне нужно делать обход, а я тут с вами застрял.
– Отлично, мы же успеем выпить чашечку кофе?
– В кафе для гостей, и никаких кабинетов! – отрезал доктор и жестом пригласил детектива пройти на террасу.
– Не имею права возражать. Тем более, что здесь шикарные виды.
Мисс Грохель в недоумении провожала туманным от слёз взглядом удалявшегося шефа с гостем. Она так и не нажала кнопку под столом.
Андреа растерянно вертел в руках визитную карточку Энтони Блэкуоттера, на которой тот нацарапал отель и время встречи. Завтрашний визит в яхтенный шоу-рум придётся отложить, а, может так статься, что и вовсе про него забыть. Мечтам полечить богатого клиента и заработать денег на парусную лодку, похоже, не суждено сбыться.
«Или, как посоветовал этот чёртов ирландец, отключить итальянскую эмоциональность и включить швейцарскую рациональность? Пусть не сорок и не пятьдесят футов, а поменьше. Главное, не залезать в долги перед банком».
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Андреа открыл личный кабинет на сайте «Кредит Свисс» и проверил остаток средств на специальном депозите. Суммы вполне хватало на яхту длиной не более двадцати пяти футов, но тщеславие требовало большего. Тем более что в мечтах он столько раз воображал заходы в престижные марины, в которых о статусе и успешности человека судят, в первую очередь, по размеру его судна. Мартини не хотелось затеряться у причала среди местных рыбаков.
Идти на обход было уже поздно. Тут Мартини вспомнил про охранника и мисс Грохель. Он открыл дверь и заметил в приёмной дожидавшихся его провинившихся сотрудников.
– Готово? – строго спросил доктор.
Оба молча протянули две бумажки.
– На первый раз прощаю, но никому ни слова об этом визите. Ясно? На сегодня вы свободны, – Мартини даже не взглянул на объяснительные.
Он вернулся к себе и некоторое время смотрел в окно, пытаясь сконцентрироваться и найти какое-нибудь занятие. Начинать внутреннее расследование и портить себе и людям настроение перед выходными не хотелось. Но до конца рабочего дня оставалось ещё много времени. Раздумывая над тем, чем бы его заполнить, Мартини заметил на рабочем столе распечатанные тезисы статьи для журнала «Грани разума». Андреа не любил проверять тексты с экрана, предпочитая редактировать их от руки. Он взял лист и карандаш и начал читать.
Проникновение английского детектива на территорию клиники и собственная реакция на него Андреа косвенно подтвердили актуальность темы. Редакция заказала доктору Мартини эссе о закрытости корпорации психиатров и попросила по возможности рассмотреть проблему в контексте современной гендерной самоидентификации. Острота задачи, поставленной престижным изданием, с одной стороны, приятно щекотала самолюбие врача, поскольку она затрагивала философские вопросы профессии. Но с другой стороны, ЛГБТ-пропаганда и общественное мнение практически не оставляли настоящему профессионалу места для выражения альтернативного мнения. Мартини к тому же предстояло проявить недюжинную дипломатичность, стараясь не обидеть коллег и не слишком потревожить действительно чрезвычайно закрытый мир частной психиатрии. Даже отсылка к неким анонимным «экспертам, имеющим альтернативное мнение» представлялась непозволительным вольнодумством.
Название статьи, как, впрочем, и большинство изложенных в ней мыслей, родилось в спорах Мартини с отцом, тоже потомственным психиатром. Андреа предложил ему писать в соавторстве, что придало бы работе и больший вес, и историческую перспективу.
«Ты хочешь, чтобы я вернулся в ваш сумасшедший мир? Нет, уволь, – сразу, не слушая никаких аргументов о значении поднимаемых проблем, отказал отец. – У нас скоро будут сажать в тюрьму за невинный вопрос “How do you do?” И ты это, уверен, увидишь при жизни. И вообще, зачем это тебе сдалось? Напиши лучше исследование о нравственных проблемах нейронных сетей или о том, какие формы шизофрении будут свойственны искусственному интеллекту, и должны ли программные алгоритмы уже сейчас диагностировать признаки искусственного сумасшествия. Или… Ты же не забыл ту полоумную телевизионную звезду, что пришла ко мне на приём? Видишь ли, чьи-то посты в Инстаграме почти в точности копируют её страницу в Фейсбуке . На возмущённые требования прекратить жить её жизнью двойник отвечает ей, что это и его жизнь. Фотографии из тех же мест свидетельствуют о том, что маньяк следит за ней. В полиции она уже была и вот пришла ко мне, чтобы проконсультироваться по поводу личности негодяя. Вот как зависание одновременно в нескольких сетях под разными никами и бесчисленное количество постоянно забываемых паролей разрывают связь с реальностью, и виртуальность становится ещё одним жизненным пространством, а некто, скрывающийся под псевдонимом – независимым самостоятельным субъектом. Электронное раздвоение личности – чем не диагноз? Во всяком случае, достойная тема для исследования».
Так вопрос «Как у вас дела?» стал заголовком задолго до того, как Андреа приступил не то что к написанию текста, но даже к предварительным наброскам тезисов, которые сейчас лежали перед ним. Обычно название и вступление – самые трудные моменты в работе, и Андреа долго мучился с ними, даже когда полностью отредактировал статью. В данном же случае и с подводкой всё решилось моментально, и снова благодаря спору с отцом.
«А этот чёртов IDAHOBIT! Это хуже Хэллоуина! Кого-нибудь из нас, профессиональных психиатров, 17 мая 1990 года ВОЗ спросила? Тебя или меня? Мнениями философов, писателей, нейрофизиологов – сам знаешь, насколько многогранна эта проблема! – поинтересовались? Были ли проведены достаточно продолжительные и независимые исследования генетиками, которым можно было бы доверять? Была ли широкая общественная дискуссия? Нет. Бац, и у тех, кто ещё 16 мая считался психом, появился праздник! А всего лишь нужным образом отредактировали главу международного классификатора болезней, заявив, что отныне гомосексуализм во всех его проявлениях – норма. А неразделённая любовь к противоположному полу, кстати, там осталась как поведенческое и эмоциональное расстройство, аддиктивная шизоидная привязанность… Да мало ли как можно описать чувства парня или девушки после предложения остаться просто друзьями. Диагностика в психиатрии дело очень тонкое, часто за гранью разума и понимания».
Вступление, несомненно, было острым, полемическим и в то же время провокационным.
«Ты же так не напишешь, Андреа? – уточнял отец. – Времена сегодня не те. Историческая монография о Фрейде, Юнге и прочих пионерах нашей профессии становится нейтронной бомбой. Автора не только вышвырнут из гольф-клуба, но и в супермаркет не пустят!»
Андреа знал, что отец давно пишет что-то в стол. От вопроса «О чём?» он отшучивался, мол, все узнают, когда нотариус вскроет завещание.
«Пункт 1. Мы европейские рекордсмены по числу психиатров на душу населения. Причина?
Пункт 2. Психические заболевания в Швейцарии – последнее общественное табу. Когда оно падёт?
Пункт 3. Культура умолчания против glasnost. Победитель уже известен?
Пункт 4. Диагностика – предубеждения – ярлыки – инклюзивность.
Пункт 5. Наше общество серьёзно страдает аутизмом, изолируясь от проблем людей с психическими заболеваниями.
Пункт 6…»
«Н-да, что же я хотел здесь добавить? Не хватит ли? Наша страна и так безусловный лидер по количеству практикующих психиатров, обогнавший Исландию в два раза. Согласно статистическим исследованиям, расходы на стационарное психиатрическое лечение составили почти четыре процента всех затрат национальной системы здравоохранения, без учёта частных визитов и консультаций психотерапевтов. Если верить прогнозам, то каждый второй житель столкнётся в своей жизни с психическими проблемами. То есть полстраны – это сумасшедшие! У меня отличные перспективы, если сам вдруг не сойду с ума, – размышлял над тезисами Андреа. – Легко рассуждать о проблемах родителей, отдающих своих детей в сад, в котором работают шизофреник и параноик. А если к этим типам добавить трансгендера? Все говорят о тотальной инклюзивности. Но тождественна ли она реинтеграции больного в общество? Заменит ли она обычное человеческое сострадание? Почему рак или физическое увечье, видимые невооружённым глазом, вызывают больше участия, чем невидимая шизофрения? Почему нам проще пригвоздить человека диагнозом и запереть его на замок дома или в клинике? Неужели психи не имеют права на полноценное существование «нормального» индивидуума? И где эта самая норма?! Все, конечно, за всё хорошее и против всего плохого. На словах. А на деле? В повседневной жизни, когда люди сталкиваются с психически больными, всё гораздо сложнее, и социальные границы допустимого размываются. Дать чёрно-белую оценку человеческому поведению становится труднее, почти невозможно…»
Дети, как лакмусовая бумажка отношения общества к людям с психическими отклонениями, хороший и нейтральный ход. Но редакция специально попросила рассмотреть именно проблематику половой ориентации и идентификации. И Андреа пытался найти золотую середину. Но официальная позиция ВОЗ и общественное мнение не оставляли ему никаких шансов на критический взгляд. Перед Мартини стоял наглядный пример английского пациента Пола Доулинга и рассказанные им трагедии двух его коллег. Одного выкинули из адвокатского сообщества, по сути, за невинный и, главное, обоюдный флирт, за который он принёс извинения и заплатил внушительную компенсацию. Теперь воздушный поцелуй толкуется как сексуальное домогательство, причём без срока давности. Проверенные временем и человеческими судьбами формулировки уголовного кодекса не нужны. Достаточно одной публикации в газете, и никаких доказательств не требуется. Хорошо, пусть Гарри Олд виноват в том, что пригласил в гостиничный номер своих подчинённых и угощал их выпивкой. Пусть он виноват в том, что не выпроводил пьяную девушку вместе с остальными и позволил ей остаться с ним один на один без свидетелей. Можно ли считать это согласием на продолжение… Чего? Вечера, затянувшегося до поздней ночи? Флирта с намёком на что-то большее? Как понять? Спросить напрямую? А если в ответ молчаливая, непонятно что обещающая улыбка? И почему-то именно в данную секунду спадает бретелька блузки, обнажая женское плечо. Гарри Олд осторожно касается губами шеи и… И получает наконец твёрдое «нет»! Он наверняка разочарованно смотрит на так и несмятую постель, и, извинившись, открывает дверь. Девушка со всё той же двусмысленной улыбкой машет на прощание. Домогательство? Преступление? Ладно, оставим беднягу Олда. Так или иначе инцидент был разрешён. В рамках закона. Но при чём здесь Пол Доулинг, который даже не присутствовал там? Почему его покровительство другу много лет спустя после шального поцелуя общество расценило как одобрение приставаний босса к подчинённой? Почему оно решило в назидание другим учинить показательную расправу и с ним? Не мудрено испугаться, если не до смерти, то до полноценной фобии и развившейся на её фоне депрессии. И вот Пол Доулинг здесь, в «Шато Бальмонт»!
Вторая история заинтересовала Мартини уже как психиатра. Тем более что её можно было красиво вписать в повествование. Реальные случаи из практики добавят жизненности и подкрепят аргументы, а судебная подоплёка – драмы и занимательности. Андреа уже не раз обдумывал статью в стиле детектива. Некая Фиона Шарли, член Исполнительного комитета крупной международной юрфирмы, юрист, достигший максимальных высот в профессии, в личной жизни столкнулась с такой проблемой… Единственный сын объявил родителям, что чувствует себя бисексуальной сущностью женского пола. То есть хочет перевоплотиться в лесбиянку, но с возможностью сохранения некоей, пока неясной формы пассивного секса с мужчинами. Решение окончательное. Дело осталось за малым: у него нет денег на операцию по изменению пола. Родители опешили от шока, а сын не понимал, почему они до сих пор не выписали чек. Уговоры ни к чему не привели. Точнее, привели: скоро в Амстердаме состоится судебный процесс, и станет понятно, на чьей стороне правосудие. Хотя разве есть сомнения в том, кто и как должен решать психические проблемы ребёнка, едва достигшего совершеннолетия. Невидимая часть драмы заключалась в том, что обсудить возникшую ситуацию родителям оказалось не с кем: ни с друзьями, ни с коллегами. А кто-то из их знакомых настоятельно советовал отказаться от услуг адвоката, чтобы не ставить под угрозу карьеру Фионы.
«Вот бы познакомиться с ней и… с её сыном. Попросить, что ли, Пола об этом? – в голову Андреа пришла дерзкая идея. – Ни у кого из моих пациентов таких историй не было! Покопаться бы в их мозгах!»
Мартини посмотрел на часы. Стрелки показывали лишь без четверти три. Он достал визитку, оставленную ему частным детективом, и набрал его мобильный номер.
«Мистер Блэкуоттер? – Андреа дождался «слушаю» по-английски. – Надеюсь, у вас ещё нет планов на вечер? Видите ли, у меня есть определённые сложности с субботним утром. Но я готов поужинать с вами сегодня. Отлично! Я подберу местечко поинтимнее, чтобы нам не мешали, и перезвоню вам».
Мартини перебрал в памяти свои любимые рестораны, но уединённость в маленьком Монтрё, тем более, в конце недели – задача невыполнимая. Поэтому после недолгих раздумий он решил принять лондонского сыщика у себя дома. Это решало вопрос полной конфиденциальности их встречи. Андреа перезвонил Блэкуоттеру, и тот принял приглашение в гости.
Мартини раздумывал, не проведать ли ему мистера Доулинга. Но раздался звонок по внутренней линии. Секретарь сообщила, что в приёмной дожидается доктор Дюаммель, чтобы обсудить результаты обхода и планы индивидуальной терапии на выходные.
– Проходите, Сара, располагайтесь, – Мартини наслаждался, наблюдая с какой грациозностью высокая брюнетка усаживается в кресло напротив.
Теперь можно было слезать со стула, не боясь продемонстрировать свой низкий рост – Мартини был наголову ниже коллеги.
– Кофе или, может быть, что-нибудь на аперитив? У меня есть отличный сухой херес, – предложил Андреа.
– Не откажусь, – ответила Сара.
Женщина, которой на вид нельзя было дать и тридцати пяти лет, закинула нога на ногу. Край недлинного, обтягивающего фигуру халатика пополз вверх, приоткрывая стройные загорелые бёдра.
– Как там наш английский пациент? – спросил Андреа, ставя вино перед женщиной, не в силах оторвать взгляда от её коленок. – На головокружения не жаловался?
Сара аккуратно, двумя пальцами взяла бокал за ножку под самой чашей и посмотрела его на свет. Она догадывалась, что нравится шефу и что тот стесняется ухаживать за ней. Сара держала паузу, наблюдая за тем, как Мартини обходит стол и, привстав на носки, усаживается на своё место. Стул был специально поднят на максимум, чтобы его хозяин и сидя выглядел повыше. Андреа, ожидая начала доклада, думал, что с Сарой можно приятно провести время на яхте. Но для этого нужно было предпринять некоторые активные действия и показать возникшую симпатию. А Мартини, опасаясь отказа и обвинения в харассменте, тянул с признанием, ограничиваясь совместными ланчами в присутствии других коллег.
– Мистер Доулинг чувствует себя нормально. Ночью спал хорошо, – заговорила Сара. – Кажется бодрым.
– Когда вы вошли к нему, какую музыку он слушал?
– Что-то из неаполитанских песен в исполнении Паваротти. Мне понравилось – задорно так.
– Хорошо, очень хорошо. Он не собирается на концерт самодеятельности? Он ничего не говорил по этому поводу? Ему было бы неплохо отвлечься.
– Я тоже считаю, доктор Мартини, что ситуация у него на работе по-прежнему плохо влияет на его эмоциональный фон. И регулярные телефонные звонки и видеоконференции с членами… Как его?
– Исполкома, – подсказал Андреа.
– Точно. Так вот, у меня складывается впечатление, что члены этого самого Исполкома, прикрываясь якобы заботой о его здоровье, нервируют его, неизменно переходя на рабочие проблемы. А их в «Лейкерс МакКинли», похоже, хоть отбавляй. Постоянное возвращение к стрессу через воспоминания вредит нашей терапии, консервируя депрессивное состояние, – делилась своими выводами доктор Дюаммель. – Вы не находите?
– Совершенно с вами согласен, дорогая Сара. Я обязательно поговорю с его спонсорами. Так что же, он пойдёт на концерт? Я бы и сам посмотрел с интересом. Но у меня сегодня вечером, к сожалению, важные деловые переговоры.
– В субботу после обеда планируется повтор. Вы можете прийти завтра, но для этого придётся пожертвовать выходным.
– А вы будете на концерте? – чуть дрогнувший голос выдал волнение Мартини.
– Я подумаю над вашим предложением, – уклончиво ответила Сара. – Это ведь действительно было предложение? Я не ошиблась?
Порозовевшие щёки Мартини свидетельствовали о том, что женщина раскрыла его завуалированную попытку назначить свидание. Андреа предложил ещё вина и перевёл разговор на других пациентов. Через полчаса доктор Дюаммель ушла, оставив после себя лёгкий аромат духов.
«Придёт… не придёт?» – гадал Мартини.
Он с наслаждением втягивал в себя то витавший в воздухе запах женщины, то остатки терпкого хереса в бокале. Вкусы, смешиваясь, приятно будоражили воображение. Андреа мельком пробежался по наброскам к статье и, положив их в портфель, засобирался домой. Настроение, несмотря на предстоящую непростую встречу с Блэкуоттером, было на подъёме. Мартини решился пригласить Сару на ужин и уже предвкушал его.
***