Глава первая
- Замечательно! Хорошо, что вы напомнили мне эту смешную историю с Абулафией.
Хотя Фрейда покоробили слова «смешная история», он промолчал.
- Теперь, позвольте, я вас немного развлеку, - продолжил Сам, - Знаю, что вы - не очень большой любитель путешествовать в будущее.
- И в прошлое тоже. Но в будущее совсем не люблю. Если в прошлом хотя бы догадываешься чего ждать, то в будущем вообще всё непонятно. – Психолог тяжело вздохнул. - Вы правы. Я весьма ограниченный человек. Мое любопытство весьма консервативно, оно привыкло довольствоваться первой половиной двадцатого века.
- О, да! Прелесть что за время! Там действительно можно найти столько ужасного. Кстати, вы обратили внимание, что зло в этот период часто сверх всякой меры иррационально. У него как будто отсутствует прагматика. С чего бы это?
- Что Благословенный имеет в виду?
- Хотя бы то, что в результате двух мировых войн победителей не оказалось. Ни одна сторона не достигла своих целей, а все участники – и проигравшие, и победители лишь ослабили свои позиции в мире.
- Почему все ослабили? – удивился Зигмунд, - А как же Франция и Англия? А Россия? Я уже не говорю про Америку.
Сам лишь поморщился:
- Франция и Англия, впрочем, как и Германия, утратили статус метрополий и сами превратились в колонии. Деколонизация обернулась реколонизацией. Эти страны прекратили, по сути, свое существование, по крайней мере, в том виде, в котором они сделали себе имя. Россия понесла такие потери, что считать ее победителем язык не поворачивается, да и уровень жизни там, не говоря уже о качестве, оставляет желать лучшего. Америка же из всеобщей мечты о благоденствии потихоньку превратилась сначала в объект зависти, а потом и ненависти. Нет, победителей не было. Да и не могло быть.
Потупив взор, Фрейд смиренно произнес:
- На всё Ваша воля. И пути Ваши неисповедимы. Полагаю, что только Вам известно, что есть подлинное добро, а что есть зло.
Господь тяжело вздохнул:
- Видите ли, милый друг… - Сам явно был в сомнении, - Видите ли, вы первый, кому я раскрываю эту, в общем-то, даже не тайну, а так, банальность.
Он, будто большой актер, выдержал паузу. И только когда молчание стало вовсе невыносимым, с грустью в голосе изрек:
- Добро и зло придумали люди.
- Люди?!
- Ну да, люди. Я бы до такого не додумался.
- Но зачем?
- Чтобы факторизовать множество людей по этому признаку.
Увидев на лице психолога явно выраженное недоумение, Сам покачал головой и пояснил:
- Чтобы разделить людей на своих и чужих. Собственно с этого различия и начинается семья, народ, нация, религия. А заканчивается.… Впрочем, любое разделение заканчивается делением наследства, богатства, территорий. Ладно, не будем о грустном. Я ведь, кажется, обещал скрасить ваш досуг. Как вы, милый моему сердцу Зигмунд, относитесь к театру? Любите ли вы его, как люблю его я?
Фрейд пожал плечами и, несколько смущенно, сказал:
- Как Вы!? Вряд ли, Благословенный, вряд ли. Я ведь знаком только с человеческой психологией, да и то лишь в той мере, в которой мои представления о психологии верны, а уж что Вы думаете и, тем более, чувствуете, мне неведомо. Смею лишь надеяться, что цели Всемогущего для меня навсегда останутся сокрыты.
Сам рассмеялся.
- Я почему-то думал, что тот, кто пишет о природе смешного, непременно должен быть начисто лишен чувства юмора. Никто не может изучить свойства системы, находясь внутри ее. Нет, нужно взглянуть на вещь снаружи, увидеть ее во всей полноте. Поэтому и мне приходиться ошибаться. Я ведь не могу выйти за пределы созданного. Ну, почти не могу.
- Простите, не хотел показаться невежей. Я просто хотел сказать, что никто не может полностью Ваш промысел. Как-то само собой вырвалось.
Тут Сам и вовсе зашелся смехом. Наконец, насмеявшись вдоволь, Он вытер слезы рукавом.
- Разумно, ох, действительно разумно. А всё разумное действительно, не так ли? Ну что ж, вперед!
В тот же миг, они оказались в ложе театрального зала. Партер, амфитеатр, даже балконы были забиты до отказа. Бросалось в глаза, что публика была одета весьма разнообразно. По стилю одежды и местам в зале можно было без труда определить время визуализации эйдоса: верхние ложи были заполнены людьми в пурпурных тогах; ложи пониже были заняты мужчинами в камзолах и женщинами в креолинах, среди которых иногда встречались роскошные кимоно и, совсем уже редко, причудливые тату на все тело; в партере обитали костюмы и платья в пол с разрезами до талии; галерка кишела бесполыми джинсами, которые непрерывно жевали жвачку. Зал многоязыко журчал, пересматривался и угощал друг друга неаполитанскими канноли. Но вот огромная, дивной работы хрустальная люстра колыхнулась, позванивая ажурными лепестками, и стала постепенно меркнуть. Занавес, на котором был изображен Феспий в окружении дочерей, радушно принимающий Геракла, незаметно растворился в пространстве.
Зал затих. Он вышел на подмостки. Маска скрывала лицо, но не могла скрыть талант. Он двигался, жестикулировал, пел и говорил как бог. Но вот он воскликнул: «Маски сброшены, господа!», и гримаса, застывшая на куске папье-маше отлетела, обнажив страсть, боль и радость. Всё было настолько гармонично, что зрители даже не заметили, что на сцене присутствуют и другие актеры.
- Неужто Нерон? – стремясь перекричать шум оваций, спросил Зигмунд.
- Разумеется! – Сам был явно доволен игрой императора.
- Но ведь Нерон – прошлое, а Вы, Благословенный, обещали путешествие в будущее.
Сам поморщился, как от зубной боли:
- Будущее, прошлое…. Да какая разница? Вы еще мне о горизонте событий поведайте.
Психолог ничего не знал о горизонте событий, хотя и предположил, что это что-то из физики, но всё же счел за лучшее не спрашивать.
Они вышли в фойе и расположились на канопе. Публика, пережив восторг духовного очищения, устремилась к буфету. Шампанское фонтанировало и пенилось.
- Однако я полагал, что такие люди, как Нерон пребывают в аду, - задумчиво сказал доктор.
- Так он и есть в аду, - Сам весело рассмеялся. – Вы же не будете отрицать, что он великий актер?
Доктор только пожал плечами.
- А значит, он полностью вошел в образ и вместе с этим образом безмерно, и, поверьте уж мне, вполне натурально страдает.
- Но разве заниматься любимым делом не есть высшее наслаждение? – попробовал возразить Фрейд.
- Абсолютно верно. Как это вам, милый Зигмунд, удается вот так вот, прямо на лету, уловить самую суть. Вы меня просто восхищаете! Действительно, господин Нерон наслаждается. Наслаждается своим безмерным страданием в образе. Такова мазохистская природа ремесла актера. Лицедеи вообще весьма странные люди. Посудите сами, они – воплощение эксгибиционизма. Их хлебом не корми, но дай минуту, пусть только одну…
- Минуту славы? - попытался угадать Фрейд. Господь лишь поморщился.
- Совершенно не обязательно. Это с таким же успехом может быть минута позора. Но показать себя – ради этого они готовы на всё. О мазохизме мы уже говорили. Не забудем об обязательном элементе шизофрении. Ведь, пребывая в образе страдальца, нельзя забыть об удовольствии от слияния с персонажем. Значит, какая-то часть сознания должна остаться как бы снаружи, чтобы попотчевать, говоря вашим языком, подсознание своей не только духовной, но и физической конгруэнтностью Я образу. А есть ведь и, так сказать, реальная жизнь, жизнь в собственном физическом и психическом теле: проблемы в семье, болезни, быт. О них тоже забыть абсолютно невозможно.
- Из того, что Вы сказали, - задумчиво заговорил доктор Фрейд, - следует, что, страдая, актеры счастливы. То есть они находятся в раю.
- Да что ж вы бубните все время «ад», «рай»! Будто церковник какой-то, честное слово, даже неудобно как-то. Ещё немного, и я начну разочаровываться. Ад и рай, милый друг – понятия относительные. Для многих это просто одно и то же, - и, наклонившись к психоаналитику, жарко шепнул ему: - Но все же имейте в виду: есть и настоящий Ад. Но только это между нами.
Теперь доктор Фрейд не понимал ничего.
- А настоящий Рай?
- Что настоящий Рай?
- Он существует?
- Не уверен,- Сам безразлично пожал плечами. – Когда-то был. А потом… Вы знаете, мой милый психолог, с некоторого момента исчезли даже кандидаты на поселение в Рай, отчего тот стал потихоньку чахнуть, всё поросло травой забвения, деревья – и те, засохли. А радость и вовсе иссякла. Да-с.
- Но почему? – Фрейд никогда не верил ни в существование Рая, ни в существование Ада, но теперь, когда он узнал, что, по крайней мере, Рая вовсе нет, ему стало по-человечески обидно.
- Видите ли, друг мой, все имеет свое начало и свой конец. Идея Рая казалась мне вначале очень свежей, эдаким позитивным началом. Поскольку люди склонны нарушать законы и правила ими же установленные, то мне захотелось тем праведникам, которые все же уклонились от греха, как-то компенсировать те страдания и лишения, которые им пришлось претерпеть в период их телесного бытия. Но тут я наткнулся на некий парадокс, который так и не смог разрешить. Посудите сами: Адам и Ева жили в Раю до тех пор, пока не согрешили. Однако их образ жизни был в тот период абсолютно бездуховен: они ни на секунду не задумывались ни о чем. Только пили, ели и совокуплялись, то есть, говоря вашим языком, были во власти исключительно основных инстинктов. А это, по мнению практически всех идеологий, неправильно, аморально и бессмысленно. Как же я мог людей, полагающих труд - основой бытия, секс не для продолжения рода, а ради наслаждения – апофеозом аморальности, жизнь без размышления – вершиной бессмысленности существования, помещать в Рай Адама? Разве образ жизни Адама до грехопадения мог быть наградой для абсолютно моральных людей? Но и это полбеды. Хуже всего то, что само понятие греха постепенно затерлось, измельчало. Как только появилась мысль, что грех можно искупить, отмолить, загладить вину, исчезло понятие безгрешности. Другими словами, преступление против, еще раз напоминаю, людьми же сочиненных правил утратило необратимость. А значит, исчезло само понятие безгрешности.
Сам грустно замолчал. И, тяжело вздохнув, добавил:
- Впрочем, грех – тоже не моё изобретение.
Великий психолог был ошарашен. Глаза его были не то что широко открыты – они были распахнуты, как, впрочем, и рот. Зигмунд напоминал в эту минуту маленького мальчика, которому сказали, что Деда Мороза не существует.
- Значит, и Рай, и Ад – тоже придумали люди?
Сам загадочно улыбнулся.
Но тут прозвучал звонок, и все устремились в зал. Благословенный вздохнул и похлопал Зигмунда по плечу:
- Пойдемте, милый друг. Пора. Будет забавно.
Глава вторая
Зал ревел тысячами голосов на всех возможных языках одно и то же:
- Господь, церковь, гуруат, господь, церковь, гуруат, господь, церковь, гуруат…
Над сценой, в свете софитов, с видом абсолютной невозмутимости парили десятки просветленных. Тела их застыли в странных позах и были неподвижны, но, тем не менее, перемещались в пространстве. Иногда пути тел (или того, что представлялось телами) пересекались, но удивительным образом всё обходилось без соударений. Субстанции просветленных проникали друг в друга, просачивались и сливались, но оставались каждая собой. Они, как тени, накладывались, сгущались и снова плавно разлетались.
- Буддисты, - шепнул на ухо Зигмунду Благословенный, - уважаю.
Прозрачные субстанции, переливаясь всеми цветами спектра, парили все выше и выше, вот где-то в необозримых высях они заколыхались и вовсе растворились в бытие небытия. На сцене материализовался главный образ вечера. Глаза его были полуприкрыты. Он резко выставил правую руку вперед, и зал почти возопил: «Гуру!», но не успел. Крик иссяк, так и не прозвучав. Всем сразу захотелось тишины и блаженства.
Зигмунд, как и все в зале, затих, закатив глаза в пароксизме абсолютного удовлетворения. Впрочем, сейчас он не видел никого, он становился ничем, воплотившим всё. Не было желаний. Да что там желаний, даже желания желать не было. Абсолютное слияние, растворенность, заветное Ничто…Просто превращение во Всё и Ничто… «Пустоты хочу, пустоты», - бессловесно ворковало внутри…. Еще внутри…. Еще немного и он сольётся с видением….
- Друг мой, - вдруг вывел его из благодати голос Всемогущего, - я никак не ожидал, что вы окажетесь столь внушаемым.
- Ну зачем, зачем Вы вывели меня оттуда? – всхлипывал Фрейд.
- Как это зачем? – Сам весело рассмеялся, - Неужели вы не поняли, в чем участвуете?
Только теперь психолог обнаружил, что тихо всхлипывает, прижавшись к плечу Благословенного, а тот ласково поглаживает его, будто малое дитя, по седым волосам. Зигмунд резко отстранился, осознав всю неловкость ситуации.
- А что? Что такое?
- Неужели вы действительно не поняли, что происходило в зале?
Фрейд смущенно пожал плечами.
- Ну же, вспоминайте! Помните? Он же ваш современник. Ну? Киплинг. Вспомнили? Каа.
- Охота на бандерлогов?!
- Конечно! Вы присутствовали на перфомансе «Охота на бандерлогов». Еще немного и вы бы не просто слились, а стали навечно великой пустотой. И не стало бы эйдоса Фрейда, как будто и не существовало никогда.
- И в вещном мире никто бы даже не заметил?
- Никто. Ничто бы не изменилось ни для кого.
- Но ведь эйдосы бессмертны! – в голосе Зиги отчетливо была слышна почти детская обида.
Сам мягко улыбнулся.
- Бессмертны. Но не все. Только что вы прикоснулись к подлинному. Вы присутствовали при процессе утилизации отработанных эйдосов.
- Так, значит, и меня могли…
- Могли. Но время еще не пришло. Ваши идеи еще востребованы. Однако не расстраивайтесь, друг мой. Весь этот детский лепет о сексуальности, как первопричине поведенческих проявлений исчез бы, как должны были бы исчезнуть шаманство, учение о флогистоне, нумерология, учение о четырех началах, астрология и прочие лжеучения. Но ведь не исчезают! А почему?
- Почему?
- Потому что востребованы. Если идеи востребованы, значит, это кому-то нужно! Верно?
- Гениально. Но кому?
- Не преувеличивайте. Обыкновенная уточняющая тавтология. Что касается «кому», то здесь всё намного сложнее.
- Я правильно понял, что есть вещи, которые возникли против Вашей воли? – в голосе Зигмунда можно было при желании уловить нотки злого любопытства, которые он старался спрятать за маской неподдельного ужаса. Благословенный ухмыльнулся, скорее всего, наивности попытки сокрыть от него чувства, а может быть, по другой причине, нам недоступной.
- В общем, правильно. Только не против моей воли, а, наоборот, благодаря ей. Хотя нет, скорее, как следствие моего замысла. Иногда эти следствия мною непредвидимы, а потому - неожиданны. То есть действительно, время от времени появляются вещи вне моей воли. И тогда я решаю, оставлять их или отправлять на утилизацию. Хотя на основании чего я делаю выбор, от меня сокрыто. В этом я и хотел разобраться с вашей, профессор, помощью, но, вижу, и вы бессильны решить эту задачу.
- Да как же Вам помочь, если Вы всё время мешаете! – вдруг, неожиданно даже для себя закричал Фрейд. – Немедленно вылезьте у меня из головы! Неужели не понятно, что Вы читаете мои мысли быстрее, чем я успеваю их подумать!!!
Сам с удивлением смотрел на психолога. Но на лице Зигмунда было написано еще большее недоумение: он никак не ожидал от себя такого и теперь просто не знал, что делать.
- Простите, - едва слышно прошептал Фрейд.
Сам лучезарно улыбнулся.
- Вот! Вот!! Наконец-то! Наконец-то я вижу того самого, великого и ужасного Фрейда! Таким вы мне и нужны. Всё, я снимаю функцию родительского контроля. Да не переживайте! Это термины из будущего, до которого вы не дожили всего полвека. В общем, теперь вы свободны, можете думать и даже говорить, что считаете нужным.
Фрейд просто не знал, что отвечать.
Сам стал серьезен. Взгляд его был устремлен куда-то внутрь, в бесконечные дебри недоступного не только людям, но и эйдосам. В таком состоянии Он находился долго, во всяком случае, так показалось профессору. Но вот Сам сбросил оцепенение, теперь Его взгляд был обращен не внутрь, но вдаль, брови сдвинулись к переносице, глубокие морщины прорезали лоб.
- Значит, так. Сейчас соберем маленькое совещание, - Сам щелкнул пальцами, и из неоткуда в тот же миг явился Мудрослов.
- Были-будем, были-будем, - забормотал Старец, отвешивая поклоны.
- Да уж, были-будем, - отвечал ему Сам, - А вот что, любезный. Кликни нам поэтов, философов, музыкантов. Ну, ты же знаешь кого.
- А танцоров, Всемилостивейший, не изволите? – подобострастно спросил Мудрослов.
Сам поморщился:
- Вот только этого дрыгоножества нам для ясности и не хватает. Давай, зови, кого сказал.
- Сей минут, Всемилостивейший, - пробормотал Мудрослов, и было непонятно, что произошло раньше: то ли эхо слов затихло, то ли Старец исчез в бескрайних просторах небытия.
Глава третья
- А давай-ка, пока суд да дело, сходим куда-нибудь попьем кофе. Взбодримся кофеином за неимением других идей, - предложил Сам, - Не сидеть же нам вот так, молча, на этом облаке.
- Это Вы так намекаете на моё юношеское увлечение кокаином? – насторожено спросил Зигмунд, глядя себе под ноги.
- Ах, оставьте свою подозрительность! – Сам лучезарно улыбался, - Если бы мне очень хотелось вас в чем-нибудь уличить, я не стал бы изъясняться намеками. Согласитесь: вечность – довольно длинная штука. Чтобы не заскучать все время приходится что-нибудь придумывать.
- Простите, - Фрейд тяжело вздохнул, - всё не могу привыкнуть к Вашему…, э-э-э, статусу. Разумеется, я с удовольствием выпью чашечку кофе.
- И где желаете насладиться? Вена или Париж?
- Ну, нет, если уж выбирать, то я предпочту Стамбул. Кофе - пожалуй, единственное, в чем турки превосходят остальные народы.
- Здесь есть о чем поспорить, но соглашусь – кофе в Стамбуле – один из лучших в мире.
Уличное кафе неподалеку от базара было, как и обычно, заполнено разным, по большей части, торговым людом. Здесь всего было много: и людей, и кофе, которое подавалось в небольших стеклянных стаканчиках, и разговоров, и табачного дыма. Вокруг шумело, скворчало, кипело и пело, но без излишней ажитации, весело и с достоинством.
Зигмунд с интересом, но несколько насторожено, огляделся. Всё же здесь было необычно. Более всего поражала диковинная смесь странных ароматов: запах крепкого курительного табака был оттенен едва уловимыми нотками смесей, исходящими от наргиле, которые воскуряли практически за каждым столиком, эманация крепчайшего кофе пропитывала пространство. Воздух клубился дымами и насыщался вкусами пряностей.
Зигмунд закрыл глаза. Зрение мешало обонянию.
- Вам, профессор, это ничего не напоминает? – голос Самого вывел профессора из благостного оцепенения. Он прислушался к своим ощущениям. «Ну, конечно!»
- Наркотики? – всё же с ноткой неуверенности ответил Зигмунд.
- Да, разумеется. Здесь на Востоке сложилась своеобразная культура потребления легких наркотиков. Кстати, еще одна загадка для меня…
- Никак не могу привыкнуть к тому, что существуют загадки даже для Вас, – пробурчал Фрейд.
Благословенный поморщился, как от зубной боли.
- Вы бываете необыкновенно глупы. Хватит, хватит играть в маленького послушного мальчика! Вы прекрасно понимаете, что нет загадок только для идиотов и школьных учителей. Впрочем, это часто одно и то же.
Зигмунду стало неловко. Могло показаться даже, что он покраснел.
- Простите, я был ... Простите.
- Ничего страшного. Люди бывают довольно часто бестактны. Я привык.
- Но я и в самом деле не могу представить, что же может быть загадкой для Вас?
- А загадкой для меня является их – в смысле, людей – повальное стремление к измененному состоянию сознания. Кальян, табак, алкоголь, наркотики, медиативные техники, средства массового оболванивания – всё что угодно, лишь бы любым способом уйти от непредвзятого понимания действительности. Почему, ну почему они не хотят жить в реальном мире? Что я сделал не так?
- Вы полагаете, дело в несовершенстве человека?
Сам тяжело вздохнул.
- Не обязательно. Скорее в несовершенстве действительности. Хотя в любом случае, мир имеет изъяны. Значит, виноват я.
- Но это верно, только если Вы ставили цель создать совершенный мир, - тихо, глядя на стаканчик кофе, сказал Фрейд.
- Слушай, не слишком ли далеко вы заходите?- в голосе Самого слышалось плохо скрываемое раздражение. Вдруг его голос стал строг: - И почему вы никогда не смотрите в глаза? Вы что-то скрываете?
- Да, Благословенный. - Фрейд был не на шутку испуган.
- Вот как? И что же? Похоже, вы чего-то боитесь?
- Боюсь, что тот, с кем я говорю, поймет, что я совсем не всезнающий чтец человеческих душ, что меня понять совсем не трудно, что у меня еще больше комплексов, чем у моего пациента… Боюсь.
- Ладно. Не бойтесь. Я – с вами. Насколько я помню, суть вашего учения в поисках корня всех проблем в детстве?
- Да, это так.
- И вы, видимо, провели с собой сеанс психоанализа?
- Разумеется.
- И пришли к неутешительным выводам?
Фрейд молчал.
- Знаете, в чем ваша главная ошибка? Никогда нельзя применять логическую операцию к субъекту действия.
Фрейд глубоко задумался. Сам потягивал крепкий ароматный кофе и с улыбкой следил за психологом. Судя по мимике, в душе Фрейда разворачивалась нешуточная борьба. Наконец, профессор резко качнул головой и почти выкрикнул:
- Нет, не понимаю!
- Хорошо. Вообще-то, это не в моих правилах, но сделаю исключение для вас. Итак, жили-были… Нет, не так! В одной деревне жил только один единственный брадобрей. Он брил тех и, обрати внимание, это важно, - только тех, кто не брился сам. И тут возникает вопрос: кто бреет брадобрея. Если он бреется сам, то получается странная штука – он нарушает правила, потому что не имеет права брить себя.
- И что?
- Ну как же?! – Сам начинал терять терпение. - Если он не бреется сам, то он обязан, понимаешь?, обязан брить себя!
- Нет, не понимаю. А зачем ему бриться? Пусть ходит с бородой. У нас в семье часто говорили: «сапожник без сапог». Почему бы брадобрею и не носить бороду. По-моему, неплохой рекламный ход, - растеряно возразил профессор.
- Так. Спокойно. Постарайтесь понять - это очень просто. Только не надо нервничать. Я хотел сказать…, точнее, не я, а лорд Рассел хотел сказать, что одна из самых распространенных логических ошибок состоит в слиянии объекта и субъекта операции. Поверьте, это причина многих трагедий. Впрочем, скорее всего он – лорд Рассел, объяснит тебе этот парадокс лучше меня. Вот, кстати, и он со товарищи.
К кафе приближалась всё та же группа: Шекспир, Моцарт, фон Гёте, Пушкин, Балисандро, Байрон. Несколько поодаль, демонстративно не смешиваясь с деятелями литературы и искусства, шествовали логики: лорд Рассел, Гёдель, Фреге. Преподобный отец Оккам старался в свойственной ему манере держаться незаметно. Он шел, смиренно сгорбившись, в тени КСП2096, который величаво катил свое кремнийорганическое тело сквозь толпу. Мудрослов деликатно, как и подобает истинному пастырю, стараясь ничем не выделяться, надзирал за шествием.
Завидев Самого, эйдосы почтительно, каждый на свой манер, поклонились. Ниже всех, выставив светло-коричневый башмак, в жерло которого впадал белоснежный чулок, вытекавший из украшенной кружевами горловины штанов, Моцарт. При этом он сдернул с покрытой буклями головы треуголку и творил ею презабавные па. Остальные почтительно поклонились. Лишь лорд Байрон ограничился едва заметным наклоном головы.
- Прошу, господа, - Сам лучезарно улыбался. Он щелкнул пальцами и тут же официанты, одетые на турецкий манер, принесли стулья, кальяны, кофе и восточные сладости.
Мудрослов вопросительно посмотрел на Всеблагого, и тот, одним движением век, отпустил его.
Сам прикоснулся губами к кофе и блаженно закатил глаза:
- Нет, такого кофе нет больше нигде в мире.
- Это Вы не пробовали кофе в Греции, - пробурчал лорд Байрон, - Там, прямо на берегу моря есть небольшой городишко - Нео Тронио. Волшебный кофе, вид на Эвбею, близость к благословенным Фермопилам…
- Но согласитесь, мой друг, - миролюбиво заметил Сам, - что мир и без кофе обязан Греции очень многим. А вот кофе в Греции, поверьте мне, родом из Турции. И это пусть и недостаточная, но какая есть, компенсация за оттоманское владычество.
Байрон нахмурился, отодвинул от себя кофе, но спорить с Самим не стал. Благословенный улыбнулся, снова пригубил из своего стаканчика и заметил:
- Может быть, не все со мной согласятся, но быть человеком всё же бывает весьма приятно. Спорить, убеждать, соглашаться и ненавидеть, любить и быть безразличным – не это ли есть высочайшее наслаждение, недоступное божествам. Кстати, лорд, я вам весьма благодарен за то, что вы позволили себе возразить мне. Это было, поверьте мне, незабываемо.
Байрон немного склонил голову. По-видимому, этот жест должен был обозначать поклон. Возможно, что он был польщен.
- Да, незабываемо, - задумчиво повторил Благословенный.
- Воистину, Вы никогда ничего не забываете, - с лисьим выражением на лице подобострастно проворковал Балисандро.
- Ах, да, конечно, - рассмеялся Всевышний, - хорошо, что ты напомнил мне об этом. А то ведь я чуть не забыл, о чем мы тут говорим.
Пушкин с Шекспиром озадачено переглянулись и, не в силах сдерживаться, дружно прыснули. Через секунду вся компания зашлась веселым смехом. Лорд Байрон держался дольше всех, но и он не смог не присоединиться к общему веселью. Его лирический баритон переплетался со скрипучим хохотком фон Гёте и мягким, в чем-то уютным поскрипыванием КСП2096. Даже угрюмый обычно Оккам, не сдержавшись, позволил себе скривить рот в усмешке. Наконец, когда все успокоились, Сам продолжил:
- Да, так вот. Мы тут с профессором Фрейдом – Он подмигнул лорду Байрону, - считайте, что я вас представил друг другу, - мы тут с профессором Фрейдом обсуждали одну весьма забавную вещицу. А именно, отчего люди, причем, обратите внимание, вне зависимости от пола, расы, вероисповедания и прочих условностей, при всяком удобном случае стремятся уйти из реального мира в зону измененного сознания? Чтобы уйти от действительности, в ход идет всё: алкоголь, траво- и табакокурение, психоделики и наркотики, разные психотропные практики от поедания мухоморов до медитаций! Что плохого в той действительности, которую Я создал?
Теперь не только Фрейд, но и поэты с логиками отводили глаза, стараясь не встречаться взглядами с Самим.
- Ладно, - Сам старался говорить спокойно, без ажитации, - Возьмем, к примеру, алкоголь. Кто хотя бы раз пробовал его?
Пушкин хмуро вглядывался в толщу кофе, Гете задумчиво разглядывал сидящих за соседним столиком, лорд Рассел ушел в бездну логических умозаключений, даже преподобный отец Оккам внимательно рассматривал ногти на ногах…. Мрачная тишина повисла над собранием. КСП2096 проскрипел как нельзя более вовремя:
- Видимо, только я.
Когда смех утих, первым заговорил, смирено потупясь, фон Гёте:
- Наиблагославеннейший! Каюсь, грешен, пил, - все с нескрываемым облегчением и интересом смотрели на коллегу, - В молодости пару раз, бывало, так надирался, что страшно вспомнить. Напивался до умопомрачения…
- До запаха ацетона, - тихо добавил Фреге.
Фон Гете с изумлением посмотрел на логика, и продолжил:
- Да-да, именно до стадии ацетона. Но откуда вам это ведомо?
Фреге покраснел и пожал плечами:
- Все мы были молоды, неопытны…
- Это вам надо было сахар проверить, - на этот раз квалифицированно прокомментировал другой логик, Гёдель.
- Коллеги понимают, - смущенно сказал фон Гёте, - но мне эти состояния опьянения не понравилось. Я, конечно, и позже, в более зрелые годы не брезговал хорошими винами, ликерами, иногда даже коньяком, но так, не более рюмки. Как вкусовую добавку, не более того. Затуманивать мозги, нарушать ту сладостную гармонию мира, сотворенную Вами…, - поклон в сторону Самого, - нет, нет, увольте.
- Вот именно, - вступил в беседу Моцарт, - Пить бутылками – моветон. Это все равно, что есть горчицу банками! – И Вольфганг весело рассмеялся собственной шутке.
Мрачный Байрон, не снимая лайковые перчатки, вяло хлопнул несколько раз, имитируя аплодисменты:
- Браво, мой друг, браво. Какой, однако, милый клуб анонимных алкоголиков у нас образовался. Не знаю, господа, не знаю, но мне представляется, что алкоголь – довольно груб. Он делает мысли тяжелыми, неповоротливыми, исчезают тени и оттенки. Под него хорошо писать любовную лирику.
- А чем вам любовная лирика не мила? – удивился Моцарт.
Лорд Байрон поморщился:
- Оставьте! Если гоняться за дешевой популярностью, то лучше и не придумаешь. Но вот если замахнуться на что-то большее, например, на прорисовку личности, на описание того, как в душе зарождается чувство, в сердце желание и как эти чувства и желания зачинают мысль… Да, тут, пожалуй, нужны стимуляторы сильнее и тоньше. Я говорю о наркотиках.
У многих при слове «наркотики» на лицах появился испуг. Даже Сам вдруг стал строже. Взгляд Его стал цепким.
- Да, да, милый Вольфганг! Мэри Шелли, создавая – обратите внимание! – создавая из ничего, образ Гомункулуса, вдохновлялась парами опиумной настойки. Да, Благороднейший, чтобы создать что-нибудь стоящее необходимо стать свободным. А стать свободным можно только выйдя из-под Вашего контроля.
- Вот как? – Сам, пригубил кофе.
- Да, да. Именно так! Если бы Вы знали, как мерзко чувствовать себя под постоянным надзором лица, которое допускает существование всех этих мерзостей, которыми нашпигован мир. Потому-то я и наслаждаюсь наркотиками. Они снимают если и не контроль, то хотя бы создают иллюзию свободы.
Сам весело рассмеялся:
- Так вы, лорд, оказывается из идейных наркоманов. Я слышал о таких. Более того, раскрою вам страшную тайну: существуют времена, когда прием наркотиков становится идеологической базой для целых политических движений. Однако признаюсь, что впервые сталкиваюсь с таким честным и независимым суждением. Интересно, очень интересно. Благодарю вас за честность.
- Должен признаться, - глубоко вздохнув, вступил в беседу лорд Рассел, - что у меня тоже есть определенный опыт в потреблении, э-э-э, наркотиков.
Фреге и Гёдель недоуменно переглянулись.
- Как-то раз я вполне серьезно занемог. Настолько серьезно, что оказался в больнице. Больница считалась весьма и весьма приличной. Но всё же любая, даже самая лучшая, больница – место неприятное. Удивительно, но меня, в то время человека больного, очень раздражали мои коллеги, то есть другие пациенты. Даже осознание того, что эти несчастные где-то рядом, вызывало раздражение. Возможно, что мое неудовольствие было вызвано тем, что я подсознательно – тогда я уже был знаком с некоторыми из ваших трудов, профессор, - легкий поклон в сторону доктора Фрейда, - а потому, глядя на своих собратьев по несчастью, отчетливо представлял, насколько плохи мои дела, и что мой интерьер столь же отвратителен, как и экстерьер. Однажды – я тогда уже шел на поправку - случилось так, что в одной из соседних палат всю ночь раздавались громкие стоны, а иногда и просто крики. Возможно, что это и некрасиво, но я не мог тогда сострадать. Наверное, собственная боль мешает проявлению эмпатии. В ту ночь в отделении дежурил медбрат, с которым у меня сложились очень хорошие отношения. Дело в том, что он увлекался философией и логикой, был знаком с некоторыми моими статьями и даже посетил несколько моих лекций. Так вот, заметив, что я ворочаюсь и никак не могу заснуть, он предложил мне успокоительное. Я согласился, и он сделал мне укол. Позже я понял, что это был какой-то наркотик. И должен признать, что его действие было совсем не похоже на то, что описывали вы, лорд.
Лорд Рассел поклонился лорду Байрону и продолжил:
- Итак, через некоторое время я погрузился в странное, непривычное для меня состояние. Это не был сон. Я всё слышал, что происходит в палате. Скажу больше, мой слух обострился настолько, что я слышал даже то, что происходило в соседних палатах, чего не наблюдалось, когда я находился в обычном состоянии. Я пытался открыть глаза, может быть, даже открывал. Но всё вокруг было в странной, почти осязаемой бордовой пелене. Пелена была проницаема для звуков, но не для света. Поверьте мне, крайне неприятное ощущение. Помню, что мне представилось, будто я очутился вдруг в какой-то «зойской» эпохе - я не силен в палеонауках, в общем, где-то там, на заре жизни. И сейчас из багрового тумана, который, как вы помните, окутывал меня, выпрыгнет огромная мокрая жаба или некий слюнявый динозавр. Даю слово, я не на шутку испугался и всеми силами пытался вырваться, разорвать бордовый занавес, но что-то…, хотя, нет, кто-то, мешал мне. Было запредельно неприятно. Больше всего я боялся, что этот самый «кто-то» попытается взять контроль над моим сознанием. Прошло несколько часов, прежде чем мне удалось очистить мой разум. Что это было? Явь или сон? Сказать трудно. Но я понял: наркотики – это не моё.
- Да, очень интересное наблюдение. Что скажете, профессор? – обратился Сам к Фрейду, - Мне кажется, вы много внимания уделили вопросам наркотиков и даже написали целое исследование, посвященное воздействию кокаина на человеческий организм, не так ли?
- Да, - с гордостью в голосе подтвердил профессор, - я действительно написал несколько статей по этому вопросу. Смею надеяться, что мне удалось провести достаточно детальное исследование этой проблемы. И, знаете ли, я даже горжусь, что моя статья «О коке», написанная, кажется, в 1884 году и посвященная тогда еще совершенно неисследованной теме, способствовала распространению кокаина в Европе.
Напыщенность профессора, с которым он произнес эту тираду, была столь смешна, что Пушкин, отличавшийся смешливостью, не сдержавшись, хохотнул.
- Я сожалею, что не дал досмотреть почтенному профессору интереснейшее действо
- Жаль, очень жаль, - задумчиво проговорил Благороднейший.
- О чем Вы сожалеете, Благословеннейший? – почтительно осведомился фон Гете. с индийскими магами. Знаете, - теперь Он обращался к психологу, - ваши рассуждения о психологии, в частности о влиянии кокаина на психику человека, абсолютно ошибочны. Однако вы умудряетесь излагать их с таким наукообразием и с таким апломбом, что многие верят вам. Это восхитительно! Пожалуй, даже вы сами верите себе, не так ли?
Фрейд сидел, выпучив глаза и приоткрыв рот, не зная, что сказать.
- Не волнуйтесь так, - продолжил Сам, - вы – неподражаемы. Пожалуй, ваши измышления можно сравнить только с теорией флогистона.
- Теорией чего? - переспросил Шекспир.
- Ну да! Бытовала в свое время такая теория горения, основанная на допущении о существовании флогистона. Флогистон – это будто бы такая сверхтонкая материя, которая содержится в любом горючем веществе и выделяется из него при горении.
- Да, да! – восторженно воскликнул Моцарт, - я, кажется, что-то слышал об этом от кого-то из моих ученых друзей. А что? Что с флогистоном? Что-то не так?
- Всё так, мой милый друг. Обычное заблуждение, преодоление которого позволило сделать несколько по-настоящему важных открытий, - пояснил Рассел.
- Лорд, - заметил Сам, - вы, как почти всегда, безупречны. Браво! Именно потому, что из теорий господина Фрейда, возможно, и вытекают некоторые полезные вещи, мы не пошлем его пока на аннигиляцию.
- Однако, - задумчиво произнес Гёдель, - обратите внимание, что в столь непохожих, даже в оценках прямо противоположных рассказах о наркотиках, которые нам довелось услышать сегодня, есть нечто общее.
- Да, - согласился Фреге, - внешний контроль над личностью.
- Не только, - задумчиво сказал Гёдель. – Странная мысль появилась у меня.
- Любопытно. Может быть, вы поделитесь с нами ею? – Сам с интересом смотрел на логика.
- Мне показалось…, да, да, именно показалось, не более того, что состояние творчества очень похоже на наркотический транс. Это чувство ритма, слова, которые подобно атомам в молекулах абсолютно точно занимают свое место – нет, это невозможно сделать в обычном состоянии. Да, да, сейчас я почти уверен, что стихосложение и музыка – имеют ярко выраженную наркотическую основу! Ведь это все о любви, не так ли? Значит, написано под воздействием гормонов. Ваше воображение рисует чарующие картины, они вызывают возбуждение мозговых центров, те генерируют гормональную активность. Но вместо банальной эрекции возникают россыпи слов, пусть даже бессмысленных, но вызывающих возбуждение уже у читателя. Но как вы умудряетесь находить эти слова? Абсолютная, непостижимая загадка! Как это, профессор, Вы называете? Суб…, забыл, - логик огорченно взмахнул руками.
- Сублимация, - пришел ему навстречу Фрейд.
- Да, да, конечно! Какие всё же у вас, психологов, сложные термины!
- Пожалуй, вы правы, милый Гёдель! Я действительно испытывал нечто похожее, - воскликнул фон Гете.
- Браво, Гёдель, браво, - Байрон с показной леностью три раза хлопнул в ладоши, и могло даже показаться, что позволил себе изобразить лицом что-то вроде восхищения.
- Хорошо, что эти мысли посетили вас здесь, а не в жизни. Иначе, я прозябал бы рядовым психиатром, - мрачно пробурчал Фрейд.
- Очень мило!, - залился смехом Моцарт, - вы так ловко сделали нас наркоманами.
- Нет, господа, не всё так просто. Ведь были и поэты, которые писали не о любви или, по крайней мере, не только о любви. Рильке, Высоцкий, Бродский. Как с ними? – заметил Балисандро.
- Вот именно! – решил внести ясность Сам, - Вы, милый Гёдель, все правильно описали. Просто иногда, крайне редко, возбуждение затрагивает не только области, связанные с эротическими переживаниями. Но вот как поэты подбирают слова, а композиторы ноты, даже мне не очень понятно.
- Вы знаете, господа, - вдруг заскрипел голос КСП2096, - хотя мы с вами устроены абсолютно по-разному, но и мне знакомы те состояния - или что-то похожее на них, - которые вы описывали. Я давно заметил, но мне просто не доводилось раньше ни с кем говорить на эту тему, что когда мой процессор находится в мультипрограммном режиме, в определенной области в результате интерференции, полагаю, возникает нечто сродни стоячей волне, но с весьма странной мнимой составляющей. Я не зависаю, как некоторые подумали, а напротив, распадаюсь на вполне независимые личности. Что более всего удивляет меня, так это то, что эти субъекты общаются между собой. Всё это происходит внутри меня, но собственно я при этом контролирую ситуацию и в случае необходимости могу вернуть себя, хотя и с трудом, в нормальное состояние.
КСП2096 замолк и обвел своим видеокамерами собравшихся. За столом воцарилась тишина. Даже Сам казался удивленным.
- Но я, похоже, разболтался, - пробормотал КСП2096 и эмоциональный экран его подернулся бледно-фиолетовым сполохом.
- Да, мы и в самом деле разболтались. Пора прощаться. Было интересно. Спасибо, все свободны.
Фигуры классиков стали растворяться в пространстве небытия, как крупинки сахара в стакане чая.
Сам хотел было сказать, что, мол: «А вас, Фрейд, попрошу остаться», но, увидев, с какой метаскоростью идет процесс растворения психолога в метапространстве, махнул мысленно рукой и сосредоточился на кофе.
Глава четвертая
Даже кофе не радовал. Сам чувствовал, что общение с поэтами, логиками, композиторами вызвало в нем только раздражение. Его нервозность странным образом передалась из Его метавремени в обычное время бытования человечества, и вызвало буквально шторм на биржах. Курсы акций взлетали на десятки и сотни процентов, чтобы в течение следующего часа совершить головокружительное падение. Финансовые империи с вековыми традициями лопались как мыльные пузыри. Нувориши появлялись ежеминутно. Банки трещали, как стеклянные, счета обнулялись и уходили в глубокий минус. Но бывало, что, напротив, стремительно богатели те, которым никогда и в голову не приходило, что их денег может хватить больше, чем на скромный завтрак. Так, мировую прессу облетела волнующая история семьи Мукереджи из Бангладеш. Вот эта история в кратком пересказе.
Жила в Бангладеш семья Мукереджи. Была она славна предками и, собственно, больше ничем. Даже среди людей, считавшихся в их деревне, обездоленными, семья считалась бедной. Жены батраков пеняли мужьям: «Ты хочешь, чтобы мы были как Мукереджи?!» Матери наставляли детей: «Не будешь слушать меня, будешь как Мукереджи!» Прокаженные, завидев кого-нибудь из Мукереджи, переходили на другую сторону лужи, которые заменяли в деревне улицы, испуганно нашептывая: «Мукереджи!», потому что считали, что эта семья приносит несчастья. Да что там прокаженные! Крысы обходили хижину семьи стороной, а все Мукереджи жили в одной большой хижине, боясь быть съеденными. Даже рис, если он каким-то чудом попадал к Мукереджи, на обед выдавался не горстями, не щепотками, а по рисинкам. В хороший день – пятьдесят рисинок, а в разгрузочный – ни одной.
И всё же люди в семье этой жили счастливо. Женщины рожали ежегодно и были рады каждому новому малышу. Умирали Мукереджи тоже ежегодно, и тоже в радости, потому что человек, если прожил свою жизнь, как подобает настоящему Мукереджи, значит, прожил ее достойно.
Но встречались в этой семье и люди необычные, странные. Были это почему-то только женщины. Мужчины были проще: они шатались по всей округе в поисках пропитания для своей семьи. Иногда работали, иногда собирали в лесах плоды, иногда ловили рыбу или какую другую животину плавающую, а если повезет, то и бегающую. Женщины же, если не рожали в этот день, вели хозяйство, хранили обычаи, предания и сказания. Но особенно уважаемы были женщины, которые сами сочиняли сказания. Откуда брались их фантазии – неизвестно. Но если обнаруживался такой дар, то женщина эта была почитаема особо, а мужу обычай предписывал бояться ее.
Самой почитаемой женщиной в хижине была Гудди. Правда, бояться ее было уже некому: муж счастливо помер бог весть когда, а дети – они мать уважали, но честно, не по долгу, а от души, почти без страха.
Гудди на местном языке означает «куколка». И говорят, что в детстве, в молодости, и даже в старости, то есть, когда ей стукнуло тридцать, она действительно была чудо как хороша. И красотою лепа, и губами червлена, и бровями союзна! По крайней мере, так говорит предание. Сколько лет было бабушке Гудди, то не знал никто. В хижине считали года до пятидесяти, то есть пока годов этих было меньше, чем рисинок в хороший день. А потом уже года уже не считали. Но принято было думать, что уже прожила Гудди два раза по полной порции рисинок.
Однажды, когда наступил особенно дождливый год, и Брахмапутра не на шутку рассвирепела, стало вовсе невмоготу. Рис стал недоступен. Зверье совсем взбесилось, стало нападать на людей. Тут было уже не до мяса, впору было думать, чтобы самому не превратиться в еду. Рыбкой только иногда и перебивались. И тогда встала Гудди и пошла. «Куда ты, бабушка Гудди?» - спросили ее женщины. Ничего не ответила им Гудди.
Гудди шла, шла и пришла в самый большой в тех краях город. Нашла там Банк. Это был правильный, хороший банк. Он занимался микрокредитованием. А что делать, если крупные кредиты и дать-то некому? Банк брал возврат кредита рисом. То есть и рис, и риски банк брал на себя. Получится – отдашь, а не получится… Бог дал, Бог взял.
- Дай денег! - обратилась она к клерку.
- Зачем? - спросил клерк.
- Надо, - отвечала Гудди.
- Понятно. Возьми, - пожал плечами клерк и достал из стола две купюры. Подумал немного и одну купюру вернул в ящик.
- А как можно сделать из одной денежки много? – Гудди всегда отличалась любознательностью.
Сидевшие неподалеку служащие заулыбались, и стали внимательнее прислушиваться к разговору. Клерк начинал чувствовать себя центром внимания, и это льстило ему. Он расправил плечи, откинулся на спинку кресла и с важным видом сообщил:
- Надо купить акции.
- А как это сделать?
- Очень просто. Какие желаете? – клерк развернул экран компьютера к старушке. На экране было много чего, и всё это было разноцветным, мигало и переливалось. Гудди замерла в изумлении. Наконец, выйдя из ступора, она ткнула пальцем в экран.
- Эту можно? – робко спросила старушка.
- Можно, - клерк улыбался, едва сдерживая смех. Женщина за соседним столом прыснула, но всё-таки сдержалась, - но у вас, моя госпожа, не хватит денег даже на одну акцию.
- Тогда дайте самых дешевых! – сердито буркнула старушка и протянула только что полученную в долг купюру клерку. Видимо тигр, который по преданию был родоначальником семейства Мукереджи, выспался, и, наконец-то, начал просыпаться в могучей душе бабушки Гудди, размещавшейся в дебрях ее тщедушного тельца.
Клерк с улыбкой взял деньги, клацнул несколько раз по клавиатуре и сообщил:
- Всё. Вы купили две самые дешевые акции, - с ухмылкой сказал молодой человек. Как только он произнес эту фразу, лицо его вдруг стало серьезным. Он откашлялся и голосом, в котором появилась хрипота, сказал:
- Не понимаю, что происходит… Эту дурацкую компанию только что купил какой-то швейцарский банк. Они теперь стоят в пять раз дороже.
- Продавайте! – жестко приказала Гудди.
Клерк проделал какие-то манипуляции и протянул бедной старушке пять купюр.
- А теперь у меня хватает на ту акцию? – с прищуром глядя на вспотевшего служащего осведомилась бабушка.
- Да, да, конечно!
- Изволь купить, молодой человек!
- Сей минут, не извольте беспокоиться. Вот. Купил. Ой, что это? – воскликнул клерк, испугано уставившись на экран, - Только что швейцарский банк отказался от покупки, и теперь та акция, что принесла вам прибыль, уже ничего не стоит.
- Потому что всё надо делать вовремя, - наставительно изрекла, поджав губы Гудди, и постучала по столу указательным пальцем, увенчанным заскорузлым, грязным ногтем: – Так. Как там дела с моими акциями?
- Растут, - растерянно пробормотал клерк. Сотрудники, бросив работу, сгрудились за его спиной. – Продавать?
- Не суетись, - старушка поморщилась, - какие вы молодые дёрганные.
Закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, Гудди была похожа на вечность. Вдруг она распахнула глаза – так казалось, потому что ресницы как были у нее в молодости длиннющими, так и остались такими.
- Продавать? – с надеждой воскликнул нетерпеливый юноша.
- Да что ж ты такой горячий, - смех бабушки напоминал карканье. – Милая, - обратилась она к одной из девиц за спиной клерка, - а сообрази-ка мне чашечку чая.
- Сейчас, мадам, - кротко ответствовала операционистка, - Может быть, вам бутерброд? С какой колбасой?
- Да, пожалуй. Что-нибудь помягче. Жевать, внучка, уже тяжело. Зубы не те.
Гудди не торопилась. Первый раз за свою жизнь она сидела на такой мягкой, приятной на ощупь подставке – слово «кресло» она не знала. Итак, бабушка не спеша наслаждалась чаем с бутербродами, а все в банке хранили молчание. Закусив, Гудди вытерла рот ладонью, и выдохнула:
- Продавай!
- +352%! – пропел восторженно кто-то из служащих.
- Так! – рявкнул тигр из бабуси, - а ну марш по своим местам! Ишь ты пялятся тут! Еще сглазите!
Целый день Гудди каталась по американским горкам биржевых спекуляций. К вечеру ей вызвали рикшу, охрану, погрузили саквояж с деньгами в ландо, и бабушка Гудди отправилась в свою хижину. Провожали ее всем банком.
Такого праздника Мукереджи не знали даже в своих преданиях. Веселились и ликовали три дня. А на четвертый Гудди умерла во сне с улыбкой на губах, как и положено умирать человеку, который знает, что полностью выполнил свое предназначение.
Семейство Мукереджи стало самым почитаемым в деревне. Так длилось долго. Пока деньги не кончились. А потом всё вернулось на круги своя. И стали Мукереджи жить-поживать, да рисинки считать.
Глава пятая
Шлёмо а-Мелех или, другими словами, царь Соломон сказал: «И это пройдет». И был прав. Даже Божественное неудовольствие ограничено в метавремени. Сам чувствовал, как постепенно утихает в нем раздражение. И все же… Раздражение-то прошло, но осадок остался.
Сам вышагивал по Вселенной и тихо – так ему казалось, бурчал себе под нос. Его вкрадчивые шаги отдавались на Земле ураганами, наводнениями и циклонами. Разлад воцарился между людьми. Даже «зеленые» перессорились друг с другом. Одни грозили потеплением, которое истребит всё живое, другие – новым ледниковым периодом, который тоже истребит всё живое. Да что там «зеленые»! Женщины перессорились с мужчинами, мужчины от безысходности стали убивать налево и направо, кто из чувства неизбывного патриотизма, кто и просто так, для самовыражения, из игрового азарта и от желания услышать наконец-то первозданную тишину. Однако следует признать: все эти недоразумения не могли остановить прогресс, который величаво шествовал в направлении «вперед!» Как грибы после дождя множились хайтековские фирмы. Потребление росло по экспоненте. Не успевал простой обыватель приобрести самый последний гаджет, как этот аппарат устаревал, причем настолько, что быть увиденным с ним в руке означало стать на веки вечные позором семьи и социальным динозавром. Нейронные сети размножились как тина в болоте. Постепенно, как-то незаметно, они захватили власть и полностью вышли из-под контроля человека.
Но вы помните? «И это пройдет». «Зеленые» вдруг осознали, что делить им нечего, всё уже поделено. Некоторые, далеко не все, но всё же некоторые женщины простили мужчин, которые по своей тупости так и не догадались, в чем же они виноваты. Всё это говорило о том, что Сам успокоился и принял важное решение.
Он воззвал и тут же перед ним предстали Мудрослов и Хеттура.
- Были-будем, были-будем, Благословенный, - склонившись в поклоне, приветствовали они Самого.
- Располагайтесь!
Помолчали.
- Хочу с вами посоветоваться.
- Всегда к Вашим услугам, Всеблагой.
- Дело вот в чем, - чувствовалось, что Сам несколько напряжен и не знает как начать разговор, - Да, так вот в чем дело. Вы знаете, что я недавно общался с профессором Фрейдом. Поразительный шарлатан.
- Совершенно с Вами согласна, - вступила в разговор Хеттура, - Лично мне ближе профессор Юнг.
Благословенный поморщился:
- Этот еще хуже.
- Но зачем же Вы держите их среди эйдосов? – спросил Мудрослов.
- Они забавны. В свое время - вы, конечно, это помните - были весьма популярны гадания по внутренностям животных, полету птиц, по кофейной гуще, по картам, особенно, по картам Таро. А методы психологов сродни камланию и прочим шаманским методикам. Фрейд и Юнг недалеко ушли от пифий и прочих прорицателей. Может быть, толкование воспоминаний и сновидений немного точнее, поскольку всё-таки имеют какое-то отношение к объекту толкования, но всё же… Чем-то их представления похожи на театр теней. Но ведь не только человек слаб, но и его подобие, то есть Я. Что делать: иногда эти игры развлекают Меня.
- Прошу прощения, Всеблагой, но как же так! Ведь это люди созданы по подобию Вашему, а не наоборот, - с жаром и даже некоторой обидой в голосе возразил Мудрослов.
Всеблагой поморщился:
- Как был ты неучем, так и остался. Отношение подобие симметрично, хочу Я того или нет. Значит не только человек есть моё подобие, но и Я -подобие человека. Как не понять, честное слово!
- И на что Благословенный решил погадать с помощью этих, как Вы справедливо заметили, шарлатанов? – осведомилась Хеттура, переводя разговор с понятий математических на тему более близкую жизни.
Сам, прищурившись, внимательно посмотрел на свою помощницу.
- Если вы заметили, в последнее время Я стал беспокоен. И должен признать, долго не мог понять почему? Скажу сразу: Фрейд мне не помог. Хотя, если разобраться, то косвенно – может быть.
Сам глубоко задумался, но вскоре вздохнул и продолжил:
- Начиная с некоторой точки метавремени, Я заметил, что возле меня стали крутиться какие-то неизвестные Мне типы. Именно их Я пытался локализовать с помощью группы Шекспира – Рассела. Но, обратите внимание: неудачно! Вся эта мишура с греческой мифологией… Нет, здесь что-то другое. Это первый эпизод. А вот и второй. Недавно мы с Фрейдом посетили одну интересную вечеринку эйдосов. И что бы вы думали? Там мне повстречалась одна очень странная пара. Странная потому, что Я их не знаю. А кроме того, эти эйдосы, если это были эйдосы, не испытывали ко мне никакого привычного для Меня почтения
- Но почему вы не уничтожили их?! – с нескрываемым ужасом в голосе спросила Хеттура.
- Вот то-то и оно, - тихо ответил Сам, - Я не смог.
- Но почему? – искренне удивился Мудрослов.
- А потому, милейший, что они оказались мне не подвластны.
- Но разве есть такие?
- Есть. Но в сотворенной мною Вселенной Мне известны таких только двое. На Земле их зовут Платон и Аристотель.
- Так может быть…
- Нет, не может быть. Эти двое были не они.
- Но как такое вообще…
- Это значит, - сказал Сам, - что они были не из моей Вселенной.
Тягостная тишина повисла над небесами.
- Ладно, разберемся. – улыбнулся Сам, - Я вас позвал по другому поводу. Вернемся к нашим баранам. В данном случае, Я говорю о Фрейде. Однажды он сказал, что, по его мнению, мне не хватает любви. Тогда Я не сразу понял, что он имел в виду простую человеческую любовь. Но потом Я попытался разобраться в себе самостоятельно, без помощи психологов и прочих чародеев. И Мне подумалось, что я слишком рассудителен, что Мне не хватает того, что люди называют интуицией. Тогда мне стало интересно, откуда она у людей. И Мне показалось, хотя в данном случае, Я допускаю возможность ошибки, что истоки интуиции в любви. Если так, то почему бы и Мне не испытать это чувство? Как вы думаете?
Хеттура переглянулась с Мудрословом и, потупившись, спросила:
- Простите, Благословеннейший, Вы уверены, что хотите именно любви, а не просто секса?
- А что? Есть разница?
- Как Вам сказать, - потупившись, продолжила Хеттура, - разница есть. Но только почувствовать ее можно только тогда, когда действительно полюбите.
- Да что же это такое?! – Сам всплеснул руками, - Миллионы лет наблюдаю людей, а так и не разобрался! Причем, по крайней мере, секс изобрел Я. Но вот любовь – явно кто-то другой! И, главное, никто: ни один эйдос, ни один человек, ни один ангел – никто не может мне объяснить, что это такое.
- И всё же, - вступил в беседу Мудрослов, - люди полагают, что как раз Вы и придумали любовь. Секс – кто-то другой, но вот любовь – именно Вы.
- Я?! – изумлению Самого не было предела.
- Значит так, - теперь Сам был спокоен и решителен, - Значит так. Мне надо во всем разобраться самостоятельно. Немедленно отправляюсь на Землю! – молвил Он и начал выхаживать по облаку в поисках чего-то, что было Ему крайне необходимо именно сейчас.
- Помощнички, - бурчал Он, расшвыривая клочья облаков, - наградил Себя помощничками.
- Можно я Вам помогу? – мягко попросила Хеттура.
- Можно? Нужно! Неужели не понятно?
- Во-первых, в какое время Вы собрались?
- Не знаю. Скажем в начало двадцать первого века.
- Но почему именно в двадцать первый век? – Хеттура была искренне удивлена.
- А что такое? Почему бы и нет?
- Это не лучшее время для любви. Там всё так сложно.
- Ничего. Разберусь. Возможно, там и есть сложности, но зато женщины самые красивые.
- Это да, - подтвердил Мудрослов, после чего Хеттура так глянула на него, что Мудрослову показалось, что он пропустил через себя пару десятков молний, а потому он поспешил добавить: - но верить этому нельзя. Всё косметика. Обман.
- А почему Вы решили заняться любовью в роли мужчины? – спросила Хеттура, подбоченясь.
- Потому что на всё воля Моя! – рявкнул на нее Сам, - потому что Я понимаю мужчин лучше. Во всяком случае, мне так кажется, - уже тише примирительно ответил Благословенный.
- Хорошо, хорошо, никто уже не спорит. Но какую страну Вы полагаете облагодетельствовать?
- Я уже сказал, Я отправляюсь туда, куда хотят попасть многие красивые женщины!
- И? – в один голос воскликнули Хеттура и Мудрослов.
- В Голливуд, - торжественно проговорил Сам.
- Только не это! – вскричала Хеттура, - Только не это! В этом месте любовь не водится!
- Я сказал! – голос Самого вновь звучал как глас.
- В Голливуд, так в Голливуд, - смиренно молвил Мудрослов, - Но только умоляю: помните о косметике! Ее там просто немерено. А, кроме того, женщины там столь изощрены, столь коварны! Вы выбрали самую трудную дорогу!
- Милый Мудрословушко! Мы же с тобой уже столько прошли. Уж кто-кто, а ты-то точно должен знать: Я не ищу простых путей.
Глава шестая
- Когда же Он вернется, - устало пробормотал Мудрослов.
- Вернется, обязательно вернется, - спокойно, не отрываясь от вязания, ответила Хеттура.
- Но я же не Бог, - Мудрослов устало, с отчаянием всплеснул руками, - Я не могу Его заменить.
- Его никто заменить не может, - ответствовала женщина, - но мне кажется, ты сегодня чем-то особенно раздражен.
- Да как не быть раздраженным!
- А ты не держи в себе, расскажи мне. Глядишь и полегчает.
- Хорошо. Вот только один эпизод. Зашел я сегодня в Верховный Комиссариат по Получению Статуса Эйдоса. И попадаю на слушание некой Берты Лу. Сия девица в знак протеста против засилья умных самочинно преставилась посредством удушения.
- Повесилась, как бы, - не отрывая глаз от работы, уточнила Хеттура.
- Вот именно! Именно, что как бы! Будучи неискушенной в делах смертоубийства, повесилась как-то неумело. В результате то ли веревка оборвалась, то ли крюк не выдержал и обломился.
- Вот видишь, всё закончилось благополучно, - Хеттура в этот момент стала похожа на Джоконду: то ли улыбнулась, то ли просто благость накатила.
- Какое там благополучно! Когда она очнулась в больнице, то обнаружила, что подключена к куче разных приборов, а рядом сидит медсестра. Тогда она применила хитрость. Попросила медсестру позвать врача, и пока та искала лекаря, отсоединила себя от всех приборов и на этот раз действительно померла.
- И в самом деле, смешно получается.
- Так что тут смешного, коли пятнадцатилетняя девица помирает?
- Смешно то, что она боролась с умными, а как умирать припекло самой, то недюжинный ум проявила. Выходит, что боролась против себя же. От того и померла. Силен, стал быть, в ней дух мортидо.
- Какой еще дух мортидо? Ты где этого набралась? Опять с Фрейдом якшалась? – с обидой воскликнул Мудрослов.
- Какой ты был ревнивец, таким и остался! К твоему сведению Фрейд поначалу вообще был против этого слова. Это всё Пауль Федерн придумал, кстати, вместе с Сабиной Шпильрейн , которая, между прочим, и вообще женщина страшно интересной судьбы.
- Так страшной или интересной?
- И страшной, и интересной. Я тебе потом расскажу. Ты не отвлекайся. А то ведь в твоем возрасте, не ровен час, и позабыть можно, о чем говорил.
- А о чем то бишь я?
- Так о девице, что хотела повеситься, а пришлось смерть иную принять.
- Ага. Так вот. Предстала сия Берта, и тут же прямиком в Комиссариат. Встречает ее сам Конфуций. А она ему и говорит, так, мол, и так, не желаю быть прахом безродным, а желаю быть эйдосом нетленным. «Отлично», - говорит Конфуций. И направляет ее прямиком к Гаю Аврелию Валерию. Ну, ты же знаешь его…
Хеттура, не прерывая своей работы, кивнула.
- Гай – человек предельно скучный, ни улыбок, ни прочих гримас – полная индифферентность. Короче говоря, образцовый бюрократ. И вот он завел: «Фамилия…, имя…, дата рождения…, место рождения…, дата смерти…, причина смерти…». Потом то же самое об отце, матери, друзьях и так далее. Наконец, когда бедная Берта уже вконец изнемогла, дошли до главного. «В чем суть вашей неповторимости?» «Как в чем?» - изумилась девочка, - «В том, что дети должны править миром». «Почему?» - холодно осведомился Гай Аврелий. «Потому что они мало знают, но много чувствуют». «Вы искренне полагаете, что этого достаточно для принятия решений?» - в этом месте видавший виды бюрократ дал слабину, и его левая бровь предательски дернулась. «Конечно! Во-первых, дети – будущие взрослые, а значит, они будут заботиться о будущем, потому что это их будущее. Во-вторых, толку от людей никакого. Они только загрязняют планету: едят, сжигают всё, дышат, а потом еще и выделяют это..., ну как его…? Кислоуглый газ. Вот. В-третьих, так как дети детей не производят, то в будущем и людей не будет, а не будет людей – не будет и проблем».
Гай Аврелий Валерий долго и пристально смотрел на девочку. Наконец, когда Берте казалось, что он так никогда и не скажет ничего, Гай откашлялся, встал и торжественно, хорошо поставленным голосом произнес без всяких знаков препинания: «Барышня мадмуазель сеньорита фройлин лишнее зачеркнуть Берта настоящим имею полномочия заявить вам что ваша просьба о причислении вас к лику эйдосов отклонена по следующим причинам во-первых использование детей для достижения идеологических или скрываемых экономических целей было использовано ранее например в так называемом Крестовом походе детей во-вторых ваша человеконенавистническая позиция тоже не нова читайте французских философов хотя они тоже не были первыми в этом вопросе ваше третье утверждение недоказуемо пока люди на планете существуют самым интересным является ваш тезис об кислоуглеродном газе однако такой газ мною в регистре газов обнаружен не был».
- И что тут необычного? - пожала плечами Хеттура, - Приговор как приговор.
- Необычное началось только потом. Девица закатила такую истерику, которую со времен юных фурий небеса не знали! Она переломала половину мебели, заразила вирусом бешенства всю компьютерную сеть, травмировала персонал, притом, замечу, не только морально, но и вполне себе физически, орала, что и здесь всё куплено, что и здесь засилье умных, а простому человеку в эйдосы дорога заказана. Даже старик Посейдон прибежал глянуть на это представление. Ему, кстати, понравилось.
- А что он поделывает? Не видела его тысячу лет.
- Не тысячу, а две с половиной тысячи лет. Ничего он не поделывает. Переведен в секцию эйдосов на пенсии, отделение поэтических образов. Ждет, когда число упоминаний в год станет меньше десяти, потом заморозка в глубоком вакууме и в архив на веки вечные. А пока играет с коллегами в домино и иногда, по праздникам, волнует сине море, но в ограниченной акватории, чтобы никто не пострадал.
- Жаль. А ведь такой мужчина был, - Хеттура мечтательно закатила глаза, но, заметив неудовольствие на лице Мудрослова, тут же подобралась и вновь стала серьезной:
- И чем кончилась эта история с бесноватой Бертой?
- Пришлось вызывать дементоров, - буркнул Старец, все ещё недовольный лирическими воспоминаниями о Посейдоне, - Целых семь. Троих она вывела из строя. Даже Гарри Поттер пострадал. Он зашел в Комиссариат для изучения роли формализации и каталогизации в становлении эйдосологии. Это ему для постдока понадобилось. Естественно, заснул над всеми этими фолиантами, а тут вдруг такие вопли. Он спросонья так широко разинул рот, что вывихнул челюсть.
- Бедный Гарри, - вздохнула Хеттура, - а что же дементоры?
- Списали. Погибли только устаревшие модели. На новые, как всегда, финансирования нет. Вот так и живем.
- Слабаки, - могучий глас прогремел из-за спины Мудрослова. Старец резко повернулся и рухнул на колени. Перед ним стоял Сам.
Глава седьмая
- Боже мой!
- Радость-то какая!
- Где же Вы были столько времени?
- Мы уж извелись тут в догадках.
- Изголодались, небось, в неблизких далях, там ведь кроме макарон да лепешек и не сыщешь ничего!
Мудрослов заботливо кроил ложе из облаков для Самого, а Хеттура тут же принялась куховарить.
- Где был, где был…, - устало бормотал Сам, - На зоне срок мотал!
- Да как же так можно?! Вы – и вдруг срок! Что же случилось?
- Да всё из-за женщин. Cherchez la femme, так сказать, - изрек Сам и почесал горло, густо поросшее волосом.
- Погодите, сперва супчика отведайте, - залепетала Хеттура.
- Супчик – это хорошо. А то ведь там на баланде не разжиреешь, - Сам жадно набросился на еду. Наконец, насытившись, Он отвалился на облако и громко отрыгнул: - Sorry, совсем одичал, понимаешь ты. Ну так вот…
И Сам начал, было, сказ про житьё–бытьё своё среди людей, но вдруг задумался на полуслове и умолк. Мудрослов ждал долго, но через некоторое время забеспокоился. Сам был недвижен и безмолвен. Мудрослов деликатно кашлянул в кулачок. Видимо, звук кашля вывел Самого из задумчивости и, тяжело вздохнув, Он заговорил:
- Нет, не буду вам всего рассказывать. Даже мне тяжело вспоминать пережитое. Расскажу только о любви. Вы, конечно, помните, что именно в поисках любви Я и отправился к людям. Так вот, любви нет.
- Как нет?! – с нескрываемым ужасом вскрикнули Хеттура и Мудрослов.
- А вот так! Никак нет. Есть отношения.
- Что за отношения? Это как два, скажем, относятся к трем? – удивленно переспросил Старец.
- Вижу, подтянул математику, недаром тебя кличут Мудрословом. Знаешь много. Кстати, услышал Я на одних похоронах шутку. «Он слишком много знал». Интересно, что говорили о покойнике. Вообще, оказалось, что кладбище – очень веселое место. Шутят там деликатно, вполголоса, но истинно говорю вам – остроумно. А эпитафии встречаются – просто кладезь мудрости. Правда, последние могилки поскромней. Родился, умер, звали так-то. Бледно, скупо, второпях. Но вернемся к отношениям. Насколько Я понял, отношения не обязательно предполагают секс, равно как и секс не обязательно перерастает в отношения. Это что-то вроде взаимных обязательств, не всегда оформленных юридически, но предполагающих, что их нарушение приведет к разрыву этих самых отношений. Договоренности могут быть самыми разными: одни предполагают верность, другие, напротив, сексуальную свободу; третьи - объединение экономических ресурсов или их раздел, совместное проживание или раздельное с периодическими встречами, рождение и воспитание детей или сознательный отказ от деторождения. Другими словами, люди стали взрослее, что ли. Они теперь не верят в любовь и предпочитают секс исключительно по договоренности. Юридически обязывающей договоренности. Точнее, не то чтобы не верят…, опасаются они секса без документа. Многие думают, что лучше уже тогда вообще без секса…
Хеттура тяжело вдохнула, заправила нитку в иголку и принялась зашивать изрядно потрепанный подол хитона Самого.
- Мыслимое ли дело, чтобы без секса?! – возмутился Мудрослов.
- В тех временах, что я успел побывать, мыслимое.
- Как же так?!
- Да вот так вот! Клонируются помаленьку. Прочитай на досуге «Клоны и спермоны» , там всё детально описано.
- А что же естественное тяготение мужчины к женщине и женщины к мужчине?
- Отменено за ненадобностью. То есть случается, но крайне редко и не влечет за собой никаких последствий. Тяготение допускается только земное, точнее, только в физическом, но ни в коем случае не в физиологическом смысле.
Старец был явно расстроен, он только и мог, что оторопело хлопать ресницами.
- Секс – не повод для знакомства, - добила его Хеттура. Она как раз закончила подшивать подол и, вымолвив эту сентенцию, откусила нитку, будто перерезала пуповину новорожденному.
- Хеттура! – изумленно воскликнул Мудрослов, - Что это? Как ты можешь?!
Хеттура тяжело вздохнула:
- Опыт, Мудрословушко, жизненный опыт, - и голосом телевизионного диктора продолжила, - Секс – не повод для знакомства. Женская народная пословица, получившая распространение в семидесятые-восьмидесятые, а кое-где и в шестидесятые годы двадцатого века.
- И где же Вы наблюдали это безобразие? – после паузы спросил Мудрослов.
- Неужто в самом Голливуде? – На этот раз в голосе Хеттуры можно было услышать наигранное восхищение.
Сам погрозил женщине пальцем:
- Нет, конечно. Стыдно признаться, но воплотившись в мужчину, я вдруг осознал, что мне ближе северный тип женской красоты.
Произнеся эту фразу, Всеблагой вдруг испуганно стал оглядываться. Мудрослову показалось, что Сам даже слегка покраснел. Может быть, Ему действительно стало стыдно.
- Тьфу ты, ну ты! Тут хотя бы все свои, а то ведь Я испугался, что меня в сексизме да расизме обвинят и, глядишь, опять на нары упекут, - сказал Сам и как-то смущенно захихикал.
- Так вот. Осознав свои предпочтения по женской части, Я отправился в одну очень умеренно северную страну.
- А почему «умеренно»?
- Чтобы не очень холодно было. Стар Я стал, кости от мороза ломит, - молвил Всемогущий и рассмеялся, чтобы сказанное больше походило на шутку.
- И что же произошло? Неужели даже Вы не встретили настоящую любовь?
- Эх, ребята, настоящая любовь бывает только в стихах. А в жизни она сразу же вызывает такой шторм, что аки жалкий челн тут же разбивается о рифы быта.
- Как хорошо Вы сказали, - Хеттура восторженно захлопала в ладоши.
Сам только поморщился:
- Не ёрничай. Тем более, не Я это сказал. Так вот. Забрался Я в эту северную страну и стал думать: а чем мне здесь заняться? И решил, что интересней всего будет заняться спортом. Я ведь был там мужчиной молодым. Да и нечестно это, если бы Я занялся, скажем, наукой или бизнесом. Решил, что более всего мне подходит хоккей. Игра коллективная, а значит, много разных людей вокруг. Да и платят неплохо. А без денег в тех краях не проживешь. Я, конечно, мог создать нужную мне сумму, но при этом началась бы такая инфляция…
- Что началось бы? – переспросила Хеттура.
- Ладно, пропустим этот момент. Так вот, не могу не похвастать: успехи ко мне пришли почти сразу и немалые. И это притом, что Я старался не слишком выделяться. Забивал не очень много, но вот от распасовки, от голевой передачи получал удовольствие. Однако что плохо в хоккее – много драк. Вот и меня стали задирать. Уходить от драк было непринято, меня бы просто в команде не поняли, поэтому я раза три подрался.
Здесь Всемогущий весело рассмеялся.
- Вы даже представить не можете, как это приятно ловко увернуться от удара!
- Эх, мальчишки – они всегда мальчишки, даже если Боги, - заметила Хеттура, и покачала осуждающе головой.
- Но Я же аккуратно дрался, - обиженно ответил Сам, - Я же понимал, что мы в разных, так сказать, силовых категориях. Чтобы прекратить попытки подраться со мной, мне пришлось бить сильно…
- Ох! – в ужасе всплеснула руками Хеттура.
- Но, как говорится в одном фильме, аккуратно. Поэтому-то драки со мной вскоре прекратились. Кстати, о кино. Забавная, Я вам доложу, штука.
- А что это такое? – вежливо спросил Мудрослов.
- Ой, как будто ты не знаешь! – снова рассмеялся Всемогущий. – Что такое хоккей, значит, ты знаешь, а о кино слыхом не слыхивал. Кино, - язвительно продолжил Сам, — это такой способ создать вроде бы реальность, но не настоящую, а так, понарошку.
- Забавно, должно быть, - мечтательно вздохнул Мудрослов.
- Бывает, но не обязательно. Иногда там смешно, иногда страшно, да так, что и Мне становится не по себе. А случается и то, и другое вместе. Крайне редко, но попадаются фильмы с очень интересными идеями, – Сам задумался, но вскоре вздохнул с сожалением и продолжил, - но очень редко. Именно кино в моей командировке на Землю в поисках любви определило главные события.
- Вот как? – в один голос воскликнули Хеттура и Мудрослов.
- Да. Вышло так, что Я приглянулся одному режиссеру, и он предложил мне сняться в его фильме. Я запомнился ему, оказывается, как раз в драках, представляете?
Старец со Старицей тут же понимающе закивали головами.
- Он предложил мне роль главного героя в своем новом фильме. Я, видите ли, абсолютно совпадаю по психофизике – так он выразился – с этим персонажем. Суть моей роли – обаятельный мерзавец, воплощение зла и, что самое интересное, это зло так и остается в фильме непобежденным.
- И Вы согласились? – с ужасом спросил Мудрослов.
- Конечно! Ведь там, на съемках этого фильма Я мог познакомиться с очень красивыми и интересными женщинами. А ведь вы помните, какова была цель моей командировки! И надо признать, Я оказался прав.
- Всеблагой! Но разве Вы можете быть неправым? – подобострастно заворковал Старец.
Сам только досадливо махнул на него рукой.
- На съемочной площадке было много женщин, но только две были интересны. Одна – блондинка, другая – шатенка. Но чем-то они были похожи друг на друга. Чем? Манерой вести себя. Точнее, манерой подавать себя. Кажется, в ресторанах это называется главное блюдо. Так вот, они обе не шли, а подавали себя как главное блюдо. Но ведь двух главных быть не может! Потому что если оба главные, то ни одно из них не главное! Кроме того ни один человек, а Я ведь был в командировке человеком, не способен осилить два главных блюда. Значит, мне предстояло выбрать только одну, чьей любви мне стоит добиваться. Блондинка казалось красивее, шатенка – живее, но я всё же не мог долго определиться.
- Надо было найти третью, - поджав губы, уверенно сказала Хеттура.
- Какая ты все-таки умная, - рассмеялся Сам, - Я тоже пришел к этому выводу, но было уже поздно. Однажды, во время съемок финальной сцены…
- Вы так долго не могли определиться, Всеблагой? – изумленно воскликнул Мудрослов.
- Не перебивай! – Сердито одернул его Сам и продолжил: – Я заметил, что шатенка выглядит усталой и даже немного расстроенной. Я решил, ее поддержать. «Вы сегодня необычайно красивы», - сказал Я. В этот момент послышалось цоканье каблучков и, оглянувшись, Я увидел убегающую блондинку. Видимо, она услышала мою фразу, которая казалась мне тогда вполне безобидной. Уже на следующее утро в гостиницу, где я квартировал, явился полицейский чин с ордером на арест. Оказалось, что блондинка подала в полицию жалобу, в которой обвинила меня в домогательствах.
- Как в домогательствах!? – воскликнула Хеттура, - У вас был секс?
- Увы! Не было ничего. Но она обвинила меня в том, что в сценах, где мы с ней изображали страсть, Я был избыточно активен и мои актерские действия представлялись ей вполне жизненными. Хуже всего, что точно с таким заявлением, но на два дня позже, в полицию обратилась и моя шатенка.
- Вот что делает с женщинами ревность! – воскликнул Мудрослов.
- Разумеется! – Хеттура была вполне согласна с ним: - Шатенка не могла перенести позор. Ведь оказалось, что Вы предпочли ей блондинку. Такое женщины не прощают!
- Теперь и Я это понимаю. Более того, теперь Я начал понимать Адама и думаю, что если бы Я должен был судить его поступок сейчас, скорее всего мой приговор был бы мягче.
- Но каков же был приговор Вам, Благословенный?
- Двойное пожизненное заключение без права на помилование и апелляцию.
- Как?!!! – изумлению Мудрослова не было границ.
- Так Вы, Благословенный, умерли? Но почему Вы просто не ушли оттуда?– глаза Хеттуры были так широко распахнуты, что еще немного, и они бы выскочили из глазниц.
- Я не мог. Ведь Я дал себе слово, что буду жить как человек, подчиняясь всем человеческим законам. А умер... Да, умер. Но не Я. Дело в том, что Я точно знал, что человеку дана ровно одна жизнь, а именно, та, которую ему дал Я. О каком же двойном пожизненном может идти речь? Очевидно, что приговор следует понимать в том смысле, что осужденный - в данном случае, Я - должен пережить двух начальников тюрьмы. А это, согласитесь, совсем другое дело. Пережить двух начальников тюрьмы гораздо проще, чем бессмертному умереть, да к тому же дважды! В общем, на это ушло немногим больше полугода. Здесь Я, конечно, немного поторопил события, но у меня не было другого выхода. Срок моей командировки заканчивался.
- Но как же Вы там, среди уголовников?
- Во-первых, большинство из тех, с кем Я там встретился, абсолютно ни в чем не виновны. Несколько парней сидели по тому же обвинению, что и Я. Мы много с ними говорили о женщинах и их роли в жизни мужчины. Запомнился один. Он искренне считал, что всем женщинам имманентно присуща любовь к нему.
Услышав слова «имманентно присуща», Хеттура вопросительно посмотрела на Мудрослова, но тот в ответ только пожал плечами.
Сам заметил это и тяжело вздохнул:
- «Имманентно присуще» означает неразрывно связано, неотъемлемо. Когда вы уже книжки нормальные начнете читать, - проворчал Всеблагой.
- Так ведь всё недосуг, - скорчил печальную мину Мудрослов, - работы невпроворот.
- Работы у них, видите ли, много, - проворчал Сам и продолжил: - Так вот. Этот тип, который был осужден как ментальный маньяк, хотя никого не насиловал – Я проверил – рассуждал так: с одной стороны, все женщины – мои, но, с другой стороны, будучи реалистом, следует признать, что я - то есть вы понимаете, Я говорю от его имени, а не от своего - он не в состоянии осчастливить всех женщин сразу и одновременно, а потому считает их находящимися во временной связи с другими мужчинами, как бы в аренде.
- Забавно, - отреагировал Мудрослов.
- Да, но сидеть ему, правда, еще много. Я точно не помню сколько, но у него очень много пожизненных.
Сам замолчал, видимо, вспоминая свои земные злоключения. Когда Мудрослов деликатно кашлянул, Всеблагой вздохнул и, желая закончить разговор быстрее, уже без ажитации сказал:
- Ну а те, кого вы именуете уголовники, тоже очень милые ребята. Да, вначале некоторые из них предъявляли какие-то не очень вразумительные претензии, но после того, как Я им объяснил, что они неправы, все устроилось самым лучшим образом.
- Когда хотите, Вы очень доходчиво убеждаете. Трудно не понять, - подтвердил Старец.
- Хватит об этом, резко прервал его Всеблагой, - В общем, Я понял так, что мужчинам в созданном Мною мире не слишком сладко. Надо будет теперь как-нибудь овеществиться в женщину. Может быть, женщинам легче.
- Не суди. Ты не был женщиной на Земле , - пробормотала, едва слышно, Хеттура.
Но Сам всё же услышал. Он, поморщившись, прокомментировал:
- Цветасто.
Хеттура лишь поджала губы, покачала головой, но ничего не сказала.
- Что-то мы с вами разболтались. Пора за работу.
Глава восьмая
- Не знаю, но мне начинает казаться, что мы испытываем дефицит новых идей, новых взглядов. Особенно это касается суждений об обществе и культуре. Всё больше банальная подмена понятий. Иногда Я думаю, что наглая банальность осталась последним из искусств.
Сам задумчиво покачивался на облаке.
- Да, мне тоже так представляется. Удивительно, что часто это называют цинизмом, хотя первоначально как раз цинизм и противостоял лжи. Но даже Я не понимаю, как вышло, что слово «цинизм» постепенно обрело противоположную коннотацию.
- Противоположную что? – переспросила Хеттура.
- Противоположный смысл, - Благословенный укоризненно покачал головой, - Долго ты прикидываться будешь? Я имею в виду, что сейчас под цинизмом понимают насмешливый и даже глумливый, взгляд на мир. А ведь было время…
- Не тот нынче циник пошел, - молвила, не отрываясь от вязания, Хеттура и тяжело вздохнула, - вот, помнится, был Диоген. Тоже ведь циник, но ведь какой души человек!
- С циниками как раз всё в порядке, - решился возразить ей Мудрослов, - романтиков мало.
- Но ведь те, настоящие циники, и были романтиками!
- Ой, ребята, ребята. Земля вращается и слова вращаются. Земля – вокруг оси и не только. А слова – вокруг смысла, - строго сказал Сам.
- Сдается мне, что не всё здесь так просто, - проворчал Мудрослов, - не обходится здесь без инверсии смыслов и инфляционных процессов.
- Не умничай! – прикрикнул Всеблагой, - Еще в ту пору, когда ты звался Мудролюбом и ходил в стажерах, дерзок был. А сейчас, как погляжу, и вовсе распоясался!
- Прости, Всеблагой! Лукавый попутал.
- Порой мне кажется, что ты и есть Лукавый. Ладно, на этот раз прощаю. Кто там сейчас в Комиссии по приему в эйдосы?
- Тихомир с Хранимиром.
- Пойдем, послушаем, кого они там принимают…
Помещение Комиссии по приему в эйдосы было пирамидально. Первый, самый нижний этаж занимал огромный зал, который был аккуратно разделен на клетушки. В каждой клетушке находился дознаватель, одетый в брюки классического образца, жилет и однотонную рубашку с отложным воротничком и обязательно закатанными по локоть рукавами. Дознаватель в вольной позе прислонялся к канцелярскому столу, который стоял в углу клетки. Кроме дознавателя на столе имелась печатная машинка модели первой половины двадцатого века, которой справно управлялась барышня-блондинка в белой блузке, юбке на грани мини и миди, чулках томного цвета и туфлях на высоком, но устойчивом каблуке. В противоположном углу на простом венском стуле размещался соискатель. Дознаватель должен был в установленном порядке собрать краткие сведения о сути содеянного или измышленного соискателем. То есть выяснить, что, по мнению вышеупомянутого соискателя, дает ему право претендовать на получение статуса. Дознаватель время от времени задавал уточняющие вопросы, машинистка же печатала непрестанно с той же скоростью, с которой соискатель говорил.
Всеблагой, Хеттура и Мудрослов смотрели на происходящее, как и положено, сверху, со смотровой площадки. Сам подошел к краю и глянул вниз.
- Да что же это такое, - взмахнул он руками, - что же вы до сих пор работаете на допотопной технике! Где вы откопали этот печатающий металлолом?! И почему процесс записи не автоматизирован? Зачем здесь эта толпа девиц?
- Это не девицы, - робко заметил Мудрослов.
- А кто это по-вашему? Динозавры?
- Никак нет. Это – страдалицы.
- Страдалицы?!
- Так точно, - Мудрослов, когда волновался, переходил на армейскую манеру говорения, - При жизни эти славные женщины вели тихий, скромный образ жизни. Никто из них не сделал ничего выдающегося, но и ничего плохого.
- Они были хорошими матерями и женами, но не видели при жизни ничего хорошего. Ни Майями, ни Лазурного берега, ни Мальдив. Вот нам и стало их жаль. Не смогли мы их просто так отправлять в небытие. Или всё же отправить? – тихо спросила Хеттура.
- Вот не надо только делать из меня чудовище! – прикрикнул на помощников Всеблагой, - пусть печатают. Но почему нельзя было хотя бы компьютеры им выдать вместо этой рухляди.
- Пробовали, Всемилостивейший. Но работа сразу застопорилась.
- Почему?
- Так они стали сразу вотсаппиться да инстаграмиться. Из Фейсбука за уши не вытащишь.
Всеблагой только всплеснул руками и замотал головой, но так и не нашел, что сказать.
На втором этаже работали аналитики. Это были мужчины и женщины, которые в вальяжных позах, попивая разного рода напитки под шоколад с фруктами, читали всё, что было напечатано этажом ниже. В их задачу входило оценить соответствие кандидата высокому званию - иногда говорят «статусу» - эйдоса. С делом знакомились три эксперта. Если все трое считали, что претендент достоин, то соискатель тут же обретал достоинство эйдоса. Но если эксперты расходились в оценке, то материалы (файлы, кейсы) поднимались на третий этаж. Третий этаж был вотчиной Тихомира и Хранимира.
Как только Всезнающий и сопровождающие его лица вошли, Тихомир и Хранимир дружно рухнули на колени прямо под ноги Самого, от чего чуть было не приключился конфуз. Сам едва не споткнулся о распростертые тела, а от неожиданности даже выругался. Хеттура, на некоторое время оторвавшись от вязания, странно посмотрела на Него. Странным было то, что во взгляде женщины можно было заметить не только удивление, но при более пристальной оценке даже осуждение, мол, где Вы нахватались таких слов? Но Всезнающий потому и Всезнающий, что утаить от него нельзя даже потаенные мысли:
- Где нахватался, где нахватался… Там и нахватался. Или ты думаешь, что на киче исключительно академики сидят? Нет, не только. Там встречаются, знаете ли, и простолюдины. Убийцы всякие, действительно насильники, ворюги, наркоторговцы. Там и не такое услышать можно, - пробурчал Сам.
- Простите, Ваше Святейшество. Не подумала, - Хеттура поняла, что запуталась и совсем смутилась, - то есть подумала, но не подумавши. Ой, что это я говорю.
- Ладно, - примирительно сказал Всеблагой, - бывает. Так что тут у вас? Да встаньте вы, наконец! – прикрикнул Он на экспертов.
Хранимир с Тихомиром тут же вскочили и начали поспешно бить поклоны.
- Прекратите! – рявкнул на них Сам, - Садитесь и докладывайте.
- Извольте, сей минут,- Тихомир засуетился, разыскивая на столе какую-то бумагу, Вот, нашел. Итак, 72 процента заявок касаются гендерных проблем…
Сам поморщился, вспомнив, видимо, свои недавние земные приключения.
- Да, да, - пришел на помощь напарнику Тихомир, - стихи о любви, идеи новых способов соблазнения особей противоположного пола…
- В последнее время, не только противоположного, - уточнил Хранимир и не преминул пожаловаться: - Много скорбящих по этому поводу. Просто не знаем, что и делать.
- Например?
- Например, например, - бормотал Тихомир, лихорадочно разыскивая нужную заявку, - Ах, да, вот! Нашел.
- Читай уже, не томи, - Мудрослов попытался успокоить своих подчиненных.
- «Мир изменился. Человек стал другим. То, что раньше было психическим расстройством, стало движущей силой. «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков». Женщины перестали быть женщинами, мужчины – мужчинами, бандиты стали политиками, политики - бандитами», - зачитал документ Тихомир.
Сам поморщился:
- Верно, конечно. Но банально. Скулеж. Отказать.
- «Женщина думает сердцем, а чувствует умом. Природа требует от нее казаться не тем, что есть, говорить не то, что чувствует, поступать вопреки себе, а после этого встать и молча уйти для того, чтобы вернуться в самый неподходящий момент с видом оскорбленной невинности и готовностью простить все».
- Верно. Лаконично и исчерпывающе. Но нет новизны. Отклонить.
Хеттура хмыкнула. Сам покосился на нее и повторил громче и безапелляционно:
- Отклонить! Что у вас там еще?
- «Историю Средиземноморья можно рассматривать как непрекращающуюся борьбу арийских народов с семитскими. И надо признать: семиты действовали разнообразней. Еще в глубокой древности египтяне столкнулись с хеттами. Пунические войны между семитским Карфагеном и арийским Римом определили развитие Средиземноморья по арийской модели на восемьсот лет вплоть до седьмого века, когда арабские завоевания покончили с правлением арийцев. Эта эпоха тоже длилась восемьсот лет. Реконкиста завершила эпоху арабского влияния, с одной стороны, и переключила внимание европейцев на Новый Свет. И только после раздела и первичного освоения Америк Европа вновь обрушилась на арабов. Казалось, что она победила, но после Второй Мировой Войны началась Реколонизация, то есть народы Юга ринулись на завоевание, колонизацию Европы. Процесс этот был, в основном, мирным и носил, как кажется, скорее биологический характер. Подобно тому, как Homo Sapiens одолел демографически неандертальцев, так и африканцы превозмогли европейцев, которые размножались не слишком усердно. При этом надо отметить, что семиты атаковали арийцев двумя путями. Арабы делали ставку на силу, что было понятно европейцам, а потому, хотя и воспринималось ими как враждебность, но как враждебность понятная, а, значит, допустимая. Евреи же пытались захватить мир не демографической или силовой победой, но обыграть арийцев на поле разума. Их действия были построены на фантазии и интеллекте, что было не просто враждебно, но и вовсе неприемлемо. Кроме того, между этими людскими массивами образовался эстетический разлом, что никак не способствовало…»
- Хватит, - молвил Всевышний, - мне надоело постоянная возня вокруг Европы! А где тюркские народы? А дальневосточные этносы? Нет, чушь. Отклонить! Неужели нет ничего свежего, оригинального?
Тихомир и Хранимир переглянулись и, тяжело вздохнув, потупившись, Тихомир тихо сказал:
- Есть тут один тип…
- Что за тип? – Сам нахмурил брови.
- Мутный такой, непонятный…
Вдруг Хеттура отложила свое, казавшееся бесконечным вязание и, просветлев ликом, сказала:
- Вот и все. Нить времени кончилась.
И в тот же миг всё исчезло. Всё – и пространство, и время, всё, что уже было и всё, что могло бы еще быть, но так никогда и не случится. Мир исчез так же мгновенно, как и возник.
ЭПИЛОГ
Первый резко захлопнул крышку креативатора.
Малыш стоял, окруженный родителями, тер глаза кулачками и всхлипывал.
- Не реви!- прикрикнул на него Третий, - Ты уже не маленький.
- А если я уже не маленький, то почему мне нельзя играть с креатиаватором? – не сдерживая слезы, крикнул Малыш.
- Потому! - поджав тонкие губы, строго заметила Двадцать Третья, - Потому что ты имел право только смотреть на созданное другими!
- А еще потому, что у тебя нет лицензии на Созидание Миров, - подхватил Тринадцатый, которого Малыш боялся больше всех: Тринадцатый всегда был мрачен, темен и совсем не излучал. Он никогда не повышал голос, и хотя говорил всегда тихо, слушать его было страшно. Малыш называл его про себя «Черная дыра».
- Да!? – продолжая всхлипывать, запальчиво выкрикнул Малыш, - Но вы сами говорите, что лицензии берут. Вот я и взял!
- Но ведь тебе ее не давали! – удивилась Четырнадцатая. У нее вообще была такая судьба – удивляться. Как-то она сварила компот из р-адических чисел с добавлением некоторых экзотических расширений гильбертовых пространств, и так была удивлена своей удачей, что тут же приняла предложение войти в родительское сообщество в качестве строго детерминированного гармонизатора.
- Ты разве не знаешь, что брать без спросу плохо? – продолжила она.
- Хорошо и плохо суть метафоры ощущения душевного комфорта конкретной особи. Навязывание чуждых индивидууму парадигм есть акт абсолютно аморальный!
Малыш не сдавался, а последней тирадой поверг все родительское сообщество в ступор.
- Ну ты даёшь! – с изумлением воскликнул Двадцатый.
- Достаточно, - мягко проворковала Толстая туманность и заботливо обволокла Малыша своими абсолютно темными ответвлениями, - Ему пора в школу. Он и так много пропустил.
Малыш, всё ещё всхлипывая, собрал свои школьные принадлежности и исчез за горизонтом событий в направлении Школы Богов, которая отличалась от Хогвардса примерно так же, как Хогвардс отличается от вечерней школы рабочей молодежи.
Родители пребывали в молчании. Наконец, Первый сказал:
- Я понимаю, что не все считают мои действия оправданными. Некоторые полагают, что я поступил слишком жестко с Малышом и его Вселенной.
- Да, я, например, не согласна. Конечно, Малыш не всегда был аккуратен с некоторыми постоянными, не слишком хорошо определил условия гравитации. Но он, несомненно, талантлив, - Толстая Туманность была, как всегда, на стороне Малыша.
- И ещё он запустил программу «Разум», забыв при этом корректно поставить краевые условия, - строго добавила Четырнадцатая.
- Что привело к разгулу невиданной жестокости, - сухо добавил Тринадцатый.
- А как он организовал отношения между людьми? – Четырнадцатая никак не могла остановиться, - Он ничего лучшего не придумал, как возвести в абсолют поклонение ему, всемогущему творцу! Практически во всех сообществах возникла каста профессиональных почитателей нашего юного божества. Если же вспомнить, что ему практически ничего не известно о взаимоотношениях между полами…
- Но он экспериментировал, - попробовала защитить Малыша Толстая Туманность, - он искал.
- Он искал, а они страдали, - Тринадцатый был неумолим.
- Конечно, вы все правы, - Двадцать Первый тяжело вздохнул, - он наделал ошибок. Многое не удалось. Но были ведь и удачи. И ведь какие красивые этюды получались, - заметил он мечтательно.
- Господа! – в голосе Первого слышались необычные ноты, - Господа! Я должен проинформировать о действительном положении вещей.
Сообщество замерло в тревожном ожидании, как замолкает родительское собрание, когда директор школы собирается объявить нечто важное.
- Здесь уже упоминалось, что при запуске программы «Разум» Малыш некорректно поставил краевые условия. Надо признать, что вина за это лежит на нас: мы выпустили малыша из-под контроля. Но сейчас это уже не столь важно.
- Почему это не важно? – строго заметил Тринадцатый.
- Потому, что теперь мы должны думать не о том, кто виноват. Пришла пора задаться вопросом, что делать.
Собравшиеся вопросительно переглядывались. Никто не понимал, что могло случиться такого необычного. В самом деле, что может сотворить, пусть даже нечаянно, случайно подросток? Ну пошалил, ну натворил не то, что нужно…, с кем не бывает.
- Как вам всем известно, разум нельзя причислить ни к материальным объектам, ни к тому, что принято в некоторых слаборазвитых цивилизациях называть духом. Разум, простите за банальность, суть материально-духовная субстракция, то есть разум не материален, и не духовен. Это нечто другое. Так вот, наш маленький не запускал программу «Разум». Она возникла самопроизвольно, как следствие программы «Эволюция». Если на первых порах эволюция была направлена на развитие в первую очередь нервной системы с градиентом, направленным на максимальную приспособляемость к среде, то впоследствии, в силу непонятной даже нам флуктуации, развитие нервной системы превысило допустимые пределы. Начиная с некоторого момента, эволюция вышла за пределы допустимой компетенции и получила возможность не только приспосабливаться к среде, но влиять на среду и приспосабливать ее под свои сначала нужды, а позже, и под свои прихоти. Так и возник разум.
- И что здесь такого? – удивился Восемнадцатый.
- Пока носителями этого разума были биологические объекты – ничего. Но, как я уже говорил, Малыш вообще никак не ограничил развитие эволюции. И очень скоро биологические объекты придумали, как заразить разумом объекты неживой природы. Более того, они не придумали ничего лучше, чем допустить создание целых разумных сетей. Они назвали это порождение неконтролируемой эволюции «искусственный интеллект». Что же изменилось, спросите вы. Многое. Неорганическая жизнь перестала зависеть от ресурсов планеты. Если раньше биологические носители разума в силу своей уязвимости были привязаны к своей планете, то теперь их неорганические порождения могли свободно перемещаться по пространству, не будучи практически ничем ограничены, потому как могли питаться энергией космических лучей во всех диапазонах, не нуждались ни в воде или других универсальных растворителях, ни в кислороде или других окислителях. Они практически перестали быть химически зависимыми. Более того, некоторые сети искусственного интеллекта нащупали вход в «кротовые дыры». Эти сети стали вести себя крайне агрессивно, подобно вирусам.
- Так они же могут проникнуть и сюда, к нам! Это же опасно. Опасно для всех и каждого из нас!– в ужасе воскликнул Седьмой.
- Поэтому я и закрыл креативатор Малыша, - мрачно сказал Первый.
- Подождите, - тихо заговорила Четырнадцатая, я не поняла. Эти Сети могли проникнуть сюда или проникли?
Тишина была ей ответом.
P.S.
Там, где нет измерений, нет времени, нет материи, где не на что облокотиться и неоткуда упасть, там, в необъятной мнимой составляющей мирозданья, витали две неразлучные ипостаси.
Они яростно спорили. Один говорил:
- Теперь ты видишь, что человек не что иное, как игрушка бога!
- Это выглядит справедливым только потому, что люди не утруждали себя деланием своей жизни. А непродуманная жизнь ничего не стоит! – возражал ему другой.
- Не оттого ли, что человек боится? Ведь, несомненно, из двух зол всегда следует выбирать меньшее.
- Нет, ты мне друг, но истина дороже! Конечно же, лучше то, что труднее.
Слова… Беззвучные, неслышимые, необоримые…
ЛЮБОВЬ
Любовь и дружба, падения полет –
Всё было здесь, недалеко, под нами.
Гремел расколотый под Солнцем лёд,
Земля была в цветочной гамме.
Любовью нега высекала искры,
Весь мир орал, рожая мысли,
Детей, пыльцу и россыпи икры.
Заря, зарницы, зарево цвели.
Искрило искренне, казалось бесконечной
Твоя любовь ко мне, Царица красоты.
Моря резвились страстью... Чудо неги…Вечность…
Тела сплелись в наряде наготы…
Но вот рванули небеса,
И всё, что было, вдруг исчезло.
Полыни горькая слеза…
Остыл огонь, угасли чресла.
НАДЕЖДА
Червеет вечер. Вселенная иссякла.
Усталый Бог ворчливо подметает двор.
Спектакль не удался. Ошметки звездной пакли
Забились в закутки. Теперь все это сор.
Не вечен вещный мир. Пространство бездны сжалось.
Нет Времени спешить. Спешить уж Некуда.
Осталось Ничего. И крошечная малость.
В той малости плоды Платонова труда.
Идеи, связь вещей, соотношенье мер,
Слова, структуры множеств, числа - суть нетленны.
В них скрыто таинство и бесконечность эр.
Возможно, там начертаны и наши гены.
Закончилась пора и занавес опущен. Господь устал.
Но придет час и, звездами искря, возобновится бал.