ПРОРЫВ К КУЛЬТУРЕ - 2
(шкурные заботы студента ВГИКа)
Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна:
рядом новый закат
гонит вдаль огневые полотна.
До чего ты бедна. Столько лет,
а промчались напрасно.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.
И. Бродский"От окраины к центру"
1962 г.
часть вторая:
Розы, сопли и ножи
1.
Рубль потерял
Поздний вечер в первых числах ноября. Лил дождь. Петр возвращался, как всегда, пешком с улицы Вильгельма Пика на Бориса Галушкина, где располагалась его общага, крайняя в плотном ряду шестнадцатиэтажных корпусов, отстроили их к Олимпиаде-80. Можно было и подъехать, но назначенный трамвай ходил редко, а вечерами частенько и не ходил. При том кондукторы по вечерам любили возвращаться на трамвае в свой парк, а платить из-за них пять копеек за проезд Петру было невместно. Совсем. Копейки он берег. Для метро пятак нужен. Позвонить с вахты по делу - там три телефонных ящика висело - двушки готовь. Пятнадцать копеек - уже какого-нибудь хлебушка можно в гастрономе взять, с чаем вприхлебку зажевал, вроде сыт, спать или стучать на пишмашинке способен.
Сейчас у парня в кармане было девять копеек, монеты лежали в правом кармане куртки, пальцы перебирали медные кругляши - крупный пятак, две двушки, копейка. В общаге еды не было, не ел с утра, и как обычно после трех просмотренных в киноинституте фильмов голод был зверский. Он мог оценивать качество фильмов по чувству голода после просмотра - чем голод сильнее, тем фильм лучше. Фильмы смотреть не уставал, возможностей в институте было много - зайди с утра в комнатку на пятом, рядом с библиотекой, там у стены на выщербленном паркете стопками стоят банки с пленками, весь заказ на сутки по просмотровым залам, каковых было десять, учитывая и два в корпусе учебной студии. И там же висел список с расписанием, где и во сколько состоятся просмотры.
Он пересек площадь за ВДНХ, по лужам хлюпал туфлями у постамента и могучих конечностей Рабочего с Колхозницей. Дождь покрывал искристыми наплывами крупные цинковые заплатки с шипами клепок, из которых были собраны фигуры, иногда это оживляло парочку гигантов, и с голоду или усталости можно было испугаться. Петр к гигантам привык, зимой от серых питомцев Мухиной самому делалось холоднее, летом казалось, что они зовут куда-то на войну, весной птицы метили белым головы и плечи титанов. И те казались малярами, а Петр и сам маляркой иногда подрабатывал. Свои люди, в общем. За проспектом Мира стал виден большой гастроном с умытым стеклянным фасадом. Народу мало, скоро закрытие в десять вечера. В тамбуре стояла крупная девушка и плакала навзрыд. Рядом с ней, на грязном столике с контрольными весами лежал обкусанный батон. Девушку он мимолетно пожалел, но батон манил. И Петр перебежал, где нельзя, дорогу, легко обогнув медленный красный троллейбус и серую "волгу". Открыл дверь в гастроном. Девушку узнал - Юля Дамскер, из мастерской сценаристов, она училась вместе с его приятелем Ерофеем.
Парень вошел в тамбур гастронома, когда Юля трубно высморкалась в розовый носовой платок. Рядом с ней пристроилась старушка, плюхнула на столик сетку с картошкой и выковыривала из нее гнилье, ловко отбрасывая в мусорную корзину. Грязь летела и на батон. Надо было действовать.
- Юля, что-то случилось?- участливо спросил Петр.
- А ты откуда взялся?- не сразу, засунув в карман куртки мокрый платок, спросила Юля.
- Иду из института, думал на ужин чего-то купить. А рубль последний потерял!- зачем-то приврал он.- И тут ты плачешь.
- Меня Никита бросил,- сказала она.- Окончательно...
Никита Джалкибаев, знакомый тип, да. Тоже с Алма-аты, метис из удачных смесей, высокий, худенький и смазливый, поступил года три назад, и то в академке, то мимолетно присутствует в сердобольных мастерских. Накануне он приходил к Петру и попросил по-свойски написать ему курсовую работу про мультики, а то выгонят из ВГИКа, а у самого нет ни минуты свободной... Петр сказал - пятера, Никита ответил - без проблем! И исчез. А работу-то накатал ему Петр, за час пятнадцать семь страниц отшлепал про эволюцию Хитрука и куда там в стороны пошли поиски его учеников Петрова и Норштейна. В импрессионизм, ловить несказанное и неразличимое, так резюмировал студент. Не без ухмылки - финал мог вызвать вопросы, на которые Джалкибаеву не сразу отыскать ответы.
- Он стал с москвичкой одной гулять,- жалобно добавила Юля. - Меня по уху ударил, даже кровь из головы пошла, и сказал больше не приставать. А я его в октябре к маме возила, думала, он Ленинград полюбит и меня сильнее любить будет...
- Гнилой он,- сказал Петр и судорожно охнул, потому что старушка исчезла с сеткой картофеля, и покусанный батон исчез тоже.
- Никита не гнилой, а красивый. А ты мудак убогий,- возмутилась Юля.
Он смотрел на нее и размышлял. Девушку из Ленинграда никто бы не рискнул назвать красоткой. Она была старше его на два-три года, имела фигуру широкой кости, конопатое скуластое лицо с небольшими, глубоко сидящими глазами. И обрезанная копна кудрей с тяжелым медным отливом. Но глаза были чудо как умны и время от времени там пыхали искры веселья. Правда, не сейчас.
- Проваливай,- добавила она и стала копаться у себя в офицерском планшете, заменявшим ей сумку.
И он пошел прочь, без батона, девушки и в дождь. В общем, все как обычно. На проходной суровая кроха вахтерша Лия Соломоновна с губками гузкой и крупным овальным сердоликом на левой руке, тормознула его и передала письмо. Пожалела вслух - мокрый как валенок в апреле, с тебя грязь течет! Она и уборщицей подрабатывала, так что справедливо ворчала. Зато в комнате не было соседа, Ерофей уехал в свой город на месяц, типа практика на ТВ, и можно было просто упасть на диван , медленно согреваясь. А мокрая куртка обтекала на линолеум, повиснув на форточке. К нему постучали. Юля.
- Зря я тебя обругала,- сказала ему с порога. И чем-то в грудь ткнула- Почитай...
Это были три густо, в полтора интервала, заполненных листа бумаги. Название "А роза упала на лапу..."
Расчудесный рассказ. Девушка и парень едут электричками из Ленинграда в Москву. Нет денег, а парень хочет опохмелиться, и она хочет поесть, и потом, когда ее вывернет в буфете вокзала после какой-то манной каши, вдруг поймет, что беременна, а парень уже мысленно с ней распрощался, видит ясно, вот как выйдут на вокзале в Москве, так вприпрыжку и убежит... Ее выворачивает, на коротких ресницах свисают волокна туши и слезы, которых все мужики так не любят, и вообще не зацепиться, не ухватить, жизнь лоскутами. В электричке с Калинина до столицы парень прилепился к гопникам с гитарой, спел им что-то воровское, и ему налили. Она осталась одна в вагоне, подобрала затоптанную розу и нюхала, представив себе, что он ей ее принес, но уронил. Роза пахла тем, чем пахнут полы в электричке после ночных отстоев.
Петр не плакал, и даже не жалел Юлю, он задумался, как она устроена. Пережила несчастную любовь, написала тут же хороший грустный рассказ. Чуть постараться, можно и в сценарий превратить. А поступала ленинградская конопатая еврейка с пьесой про бабушку в коммуналке, к которой постоянно приезжают родственники, потому что услышали, будто она неизлечима, уже вот-вот, и надо вселиться, чтобы жилплощадь не ушла - и всем метры позарез нужны, позарез... И смешного много было, в той пьесе и этом рассказе. Петр посмотрел на часы - пол-первого. Дамскер жила за стенкой, но не спала, чем-то там шумела. Вероятно, рыдала? Когда у нее жил Никита, они крутили музыку до утра. Шокен блю или Поля Мориа. Терпимый набор.
В своем предбаннике, коридорчике блока, он взял старую швабру с качающейся перекладиной для тряпки. Повертел, вернулся с ней в комнату. Просунул швабру в рукав куртки, навязал на конец шарф и с трудом сверху надел вязаную рукавицу. Получилась длинная рука с отогнутым указательным пальцем. С шваброй высунулся в форточку и постучал в освещенное окно Дамскер. Тишина, играет французский оркестр, сильнее постучал - и кто-то страшно вскрикнул в ответ, стук-грохот, погас свет. А потом громко захохотала Юля. И он решил, что теперь можно вернуть ей рассказ и убедиться, что с талантливой несчастной ленинградкой все в порядке. Чубчик набок пятерней и вперед.
У соседки и вход в блок, и дверь в комнату были приоткрыты. Она сидела на диване, рядом толстый Дмитрий, сокурсник по сценарной мастерской, перед ними чайный столик с двумя бутылками. Когда Петр зашел, Дмитрий вворачивал в настольную лампу новую лампочку, стало все видно. Верхняя люстра была разбита, опасно свисали провода с заплатками синей изоленты.
- Петруха, ты меня в гроб загонишь!- сказал Дмитрий.- Как я увидел, что в окно стучат, от страха ногой дернул. И лампу хрясть. Здорово придумал!
- Я рассказ прочитал,- сказал Петр, найдя стул и присев.- Роскошный рассказ. Черных одобрит и заставит в сценарий переделывать.
- Ой, спасибо,- Юля любила комплимены.- А сценария тут не получится. Девочка дура, парень выпивоха. Разве что это завязка такая, а дальше все по-новой придумывать. Хороший вариант, если он раз за разом жестокий подлец и она его изощренно убила. Заманит дорогим вином, скажет - буду тебя в ванне мыть и ласкать, а потом туда фен электрический буль-буль!
- И у него глаза лопнут,- сказал Петр.
- За это и выпьем,- решил, разливая бутылку в три чайные чашки, Дмитрий.
- У меня тост,- сказал Петр.- Фильм, как ни крути, это такая эстафета. Сценарист придумал, режиссер переделал, актеры сыграли как бог на душу положит, оператор все зафиксировал, как ему видно, или что он сумел сквозь чужие дебри разглядеть.
- Ненавижу режиссеров,- вставила Юля. Видимо, она успела и до того выпить.
- Мне показалось, Юля сочиняет, будто в горсть свои слезы собирает. И потом несет слезки, питье такое, режиссеру, тот выпьет, расчувствуется, сам реветь начнет, и заразит эмоциями остальных. Энергия сопереживания. А кто-то пишет, будто ударил, сценарист режиссера бац-бац, режиссер актеров бац-бац! Так вот, выпьем за то, чтобы иметь и не терять надежные информационные каналы,- сказал Петр, хлебнул и закусил ломтиком нарезанного хозяйкой яблока.
- Да ну тебя, - сказала Юля,- вовсе я не плакса.
- Нет-нет, смысл в его словах есть,- Дмитрий задумался и вдруг резко взгрустнул.- Всегда самое важное эмоции. Смеши или заставь плакать.
- Или напугай,- сказал с самодовольной ухмылкой Петр.- Саспенс, Хичкок. У нас в советском кино саспенса маловато. А тоже стабильно работает - вот я вас пугнул и уже коньяк пью!
2.
Аплодисменты
Дмитрий был весел и дружелюбен, постарше лет на десять. И судя по его случайным байкам, жизнь у него была непростая - поселок рабочий для рождения, пединститут для образования, лет пять в школе учителем литературы. Казалось бы, разливанная нива сюжетов, но почему-то толстый очкастый мужичина, иногда невероятно похожий на сурка (тоже щекастый и с выступающими крупными зубами), каких ради целебного жира отстреливал Петр в горах, не любил ни рассказывать, ни писать об Перми и тамошних людях.
- Кино - зона сказочек,- как-то обронил он.- Но пермяцкие сказки, нынешние сказочки, самые жуткие. Разве что якутские будут еще страшнее, как-никак у них зимой минус пятьдесят, медведи белые и бурые дерутся, кому человечину жрать. А про московских влюбленных или там карьеристов всегда людям интересно читать и фильм смотреть
Петр так не считал, но не спорил. Его пугало, что вот этот тертый жизнью мужик рядом, и умеет байки травить, смешливый, а пишет все более скучно. Хуже нет - скучное. И будто бы старается во всем походить на мастера Валентина Черныха. Зачем? У Черныха с Кожиновой был подмастерье Рогозин, уже похожий, только не матерый, а сконфуженный. Нет у них места пермяку. Это все Петр думал, но вслух не говорил. Рядом с Ерофеем или Юлей он на такие темы не рассуждал, сам с собой тоже не рассуждал, а вот Дмитрий, от года к году, и на третьем курсе окончательно стал не парнем, от которого ждешь - что напишет, а служебным персонажем, рассмешит, иногда поможет, иногда огорчит. Пил он чаще, охотнее, а возраст был другой и здоровье другое, после пирушек исчезал на два-три-пять дней, и потом в коридорах Кожинова что-то говорила ему, поправляя громоздкие очки, свои такие же окуляры теребил потный Дмитрий...
- Слушай, киновед,- спросил Дмитрий, доведя пьяного Петра до его комнаты и дивана.- Ты правильно говорил, сперва про слезы, которыми торгует Юлька, затем про энергичные удары. А что еще? Как еще можно идею передавать? Замысел от сценариста к режиссеру, а там к актерам? Ты не придумал пока?
- Зачем придумывать? - Петр выбросил руки и звучно хлопнул перед мокрым красным лицом Дмитрия. Старший товарищ сильно дернулся.- Вот таким хлопком. Круче бывает, когда хлопок одной рукой, не двумя.
- И что?
- Так хлопни, чтобы его, твоего читателя-слушателя, током ударило. И он увидел все по-другому. Глазами шмяк-шмяк - батюшки, почему я раньше этого не замечал?
- Ты про хитрые восточные штучки?
- Я про удивление. Удиви вдруг и сильно, выбей из седла. И дело в шляпе,- Петр закрыл глаза и захрапел.
Чем-то он толстяка удивил. Или зацепил. Через дня три Петр оказался в комитете комсомола ВГИКа.
Сперва сам Петр заглянул в крохотный кабинет, скорее уж, кладовочку два на два, на втором этаже, аккурат напротив лестницы правого крыла. На входе табличка "газета ПУТЬ К ЭКРАНУ". Газета являлась печатным органом киноинститута, с периодичностью выпусков дважды в месяц, топы подолгу лежали на проходной и этажах, теоретически нужно было оставлять за экземпляры по две копейки. А редактором и единственным сотрудником был Глеб Скороходов. Который потом когда-то будет в нескончаемых выпусках телемемуаров рассказывать о дружбе и интимных разговорах со всеми, без исключений, звездами советского искусства, в первую очередь кино и театра. А пока он постоянно сидел в своем кабинете и был очень рад любому, кто о нем и газете вспоминал. Петр хотел возразить какой-то публикации и предложить иной взгляд. Скороходов - абсолютно такой же худой, сутулый, без возраста и с жеваной речью, как спустя десять-двадцать-тридцать лет - обрадовался, познакомился и на все идеи Петра охотно соглашался. Петр стал заходить, принес для печати свои и своих однокурсников статейки, как-то спросил, почему не проводится фестиваль студенческих киноработ. Раньше такой смотр был. Скороходов информацией не владел, но через день с кем-то посоветовался и предложил Петру толкануть идею. Потом возник Дмитрий, уже как человек комитета комсомола, завел Петра к себе, в двухкомнатный кабинет на третьем этаже, и сказал - запишем тебя в комитет и будешь пробивать фестиваль. Так и вышло. Через месяц объявили отборочные просмотры. В комиссии девятнадцать преподов и студентов-активистов, приходили на вечерние просмотры двое-трое, а Петр всегда - если взялся, так не увиливай. И ему было на деле интересно, снимают ли сейчас во ВГИКе что-то талантливое. А то ведь засомневался. Но просматривать три-четыре часа, иногда в одиночестве, до двенадцати вечера, курсовые и дипломы последних пяти лет (такой срок для отбора был оговорен с преподавателями и администрацией) было тяжелой, зачастую нудной и выматывающей работой. Но Петр был крепок и терпелив.
Он узнал, что лучшим фильмом, снятым во ВГИКе на все времена, был "В горах мое сердце" Рустама Хамдамова с юной и ослепительно прекрасной Еленой Соловей. Что бегающий в компании мажоров Федор Бондарчук имеет актерский талант, он первокурсником, до армии или во время таковой, сыграл в короткометражке срочника-дезертира, а Ваня Охлобыстин имеет режиссерский талант, подтверждением была короткометражка "Разрушитель волн". Ни о чем, о радости жить и красивых девочек кадрить - московская вечная тема. Из свежеснятого больше прочего ему понравился "Колька", как мальчонка гуляет по затопленному вешними ручьями поселку . Петр эту работу продвигал, а почему-то в администрации Эркенова не любили и дважды фильм из конкурса пытались выкинуть. Или его собственный мастер шкодил.Спустя полгода Колька победит на первом фестивале Св Анны, Эркенов получит постановку на Горького и снимет вычурно-декаденский фильм Сто дней до приказа. Так бывает. По щенкам охотники угадывают, какие псы вырастут, даже перечислят будущие повадки и уменья. А по саженцам не угадаешь, почва, влага, ветра могут судьбу на всякий лад сплести. Или прячься и сам себе судьбу делай, но тоже непонятно, будешь ли потом доволен. Люди больше на саженцы похожи, чем на щенят.
3.
Пятера
Через сутки после пирушки у Дамскер вечером заглянул земляк Никита Джалкибаев за курсовой по мультфильмам Хитрука.
- Написал?
- Вот готовый текст, полных пять листов.
- А достаточно? Впрочем, этот Юренев и сам ленивый, студентам говорил, чтобы ему лишнего не писали. А про что?
- Про мультфильмы Хитрука.
- А вдруг я их не видел!- в первый раз оживился Никита.
Он стоял ровно у входной двери, смотрел мутным взором чуть вверх и вдаль, словно бы там висел призрак-двойник Петра. Рядом с Никитой, охватив левую руку парня, прижималась к нему хрупкая девушка с большими синими глазами. Глаза завораживали - к тому же она ими хлопала и крашенно-ало улыбалась. Сразу понятно, приказали Петра охмурять.
- Есть такой мультик про Винни Пуха. Куда идем мы с Пятачком? Видел? А каникулы Бонифация, про льва из цирка? Не видел? А фильм, фильм, фильм?
- О, помню,- оживился Никита и протянул свободную руку.- Тогда молодец, давай. Как-нибудь надо будет прочитать.
- Пятера,- сказал и улыбнулся девушке Петр.
- Хочешь, она тебе ужин приготовит?- помолчав, спросил Никита.
- Я хочу купить сигарет, сыра, и кое-чего еще. А готовлю я сам неплохо.
- Есть рубль,- сказала девушка.- Мне мама на проезд давала вчера.
- Пятера,- повторил Петр.
Спустя час та же девочка с синими глазами постучала и протянула трешку, мятую и грязную. Петр отдал написанную курсовую. Девушка с показным презрением на лице ушла. Он почесал грязную голову и пошел в буфет на седьмом этаже, чтобы перехватить съестного. Как-то все кувырком шло, а ведь третий год тут учится. Он все еще грустил по Марине-однокурснице.
На втором курсе у них с Мариной стало налаживаться. Дважды вместе ходили бесплатно в театры (их пускали по студбилетам), прогулялись в парке за мостом. Один раз поцеловались после дня рождения другой однокурсницы. Раз потискал, но она его отпихнула и отругала. Зимой позвала в гости, а там ее мама. Очень похожа, но в два раза толще и с черными усиками. Мама говорила, что учиться надо, а на развлечения время не тратить. Угостили жидким чаем и сухим печеньем “Школьное”. Потом был конфуз - он зашел к Марине, ее не было, а была соседка, курсом старше. Из Молдавии, пловчиха, с роскошными широкими плечами. Она себе выгородила цветными покрывалами пол-комнаты, как когда-то выгораживался грязными простынями сосед Федор Анашкин. Звали второкурсницу Майя, она недавно сделала себе операцию у глазного хирурга Федорова - чтобы близорукость убрать. Петя сам близорукий, интересно! Майя показала ему бумаги из больницы, пошла в душ. Вернулась в халатике без пуговиц. А он от ее провокаций голову потерял. Через полчаса вернулась и застукала их Марина. Оказалось, может визгливо и долго ругаться. Но это пол-беды. Марина съехалась с самой старшей из однокурсниц и, по слухам, влюбилась в эту старшую. А Петр долго переживал, злился, пару раз напрасно к ней подходил. В конце второго курса приехали родители Марины, перевели ее на заочный. А девчонки сказали Петру, что у армянки были с головой проблемы и пришлось ей в больнице лежать. Во как! Неужели и он замешан?
Самое нелепое, что в те дни вдруг Дмитрий к нему зашел и сказал:
- Ты бы с маленькой черненькой завязывал.
- Я и начать не успел,- мрачно сказал Петр.- Но тебе-то какое дело?
- Ей семнадцать только недавно стукнуло, не знал? На вид спелая девушка, по паспорту килька зеленая. Я когда-то учителем был и со старшеклассницей связался. Чуть в тюрьму не сел. Дачу родительскую продал и не сел.
- Дмитрий, у меня нет дачи и старшеклассниц тут тоже нет,- разозлился Петр.
- От малолеток жди ответок,- сказал Дмитрий и ушел. А Петр не мог забыть усики и ширину бедер у мамы Марины. Решил, что надо плюнуть.
Почему-то большая часть женского коллектива его мастерской гневно и надолго осудила Петра. Не за пловчиху, а за нежелание биться с соперницей за Марину. Тогда он начал курить. Потому что был он неловким парнем по части чувств, влюблялся редко и пылко, а после облома, или когда разочаровывался, то потом долго, непонятно о чем и зачем переживал.
4.
Соловей
Юля вдруг позвала вечером на прогулку. Снаружи как раз утих дождь, он не стал натягивать мокрые после поездки в Дом кино джинсы (успел после занятий смотаться на премьеру “Кин-дза-дза”), а сменил домашние линялые треники на брюки от школьного костюма. Маловаты, но на ходу пока не лопаются.
- Тебе очень понравился мой рассказ?- спросила Юля, когда они вышли из общежития.
На проходной опять дежурила Лия Соломоновна, они с Юлей конфликтовали как старая драная кошка и еще одна злючая кошка с кудрями. На входе вахтерша всегда требовала у Дамскер студбилет с пропиской, хотя знала, где и как давно та живет, и много раз не давала провести к себе гостей. Тогда гости шли на зады здания и влезали через окно туалета - это если здоровья хватало. Время от времени была выломана дверь лестницы черного хода на торце общаги.
- Рассказ великолепный, совершенно не о чем беспокоиться.
- У меня есть подруга, Натка Пьянкова. Она прочла и решила делать экранизацию “Розы”. Диплом будет по моему рассказу снимать.
- Если не испортит, тогда затея хорошая.
- Не испортит, я сама в фильме играть буду и вообще ни на шаг не отойду. Но сейчас Ната отчаянно переживает, ее предыдущая короткометражка участвует в отборе к фестивалю. Называется “Танцы”. Ей очень надо попасть в конкурс, ее станут уважать и будут помогать на учебной студии. Хорошая камера, прожектора, то да се... Ты понимаешь?
- Я видел “Танцы”, там ни одного нормального кадра. Все с засветками. Так было задумано?
- Она оператора откуда-то притащила, мосфильмовского старикана, а он сразу в экспедиции запил.
- Ее “Танцы” совершенно беспомощная работа. Я за них хлопотать не могу, противно. Вот ты“Кольку”, диплом Эркенова, видела? Шикарная работа, зубами любого загрызу, но буду за Кольку биться.
- Эркенов класный парень, мы пару раз общались,- кивнула Юля и внимательно осмотрела на Петра.
- А ты, значит, вредный. Ладно, разговор Нате передам, пусть сама попыхтит. Она злопамятная, учти на будущее.
Они перешли мост. Влево сразу от начинался лес, заповедник Лосиный остров. Вправо через дорогу парк с озерами и цивильными дорожками, скамейками, даже спортплощадки недавно сделали. А дальше жд дорога и тоже лес, но там много мусора и алкаши шумно вечеряют. Они пошли влево, в дикую природу. На речке Яуза вода в закатном свете блестела бензиновой радужной пленкой. И утки парами и скопом кидались к студентам, ожидая подачек, потом зло крякали вслед. Закурили, из куста ивы засвистала птица. Куст мокрый, обвисли остатки листьев гнилые вперемежку с красными, а изнутри будто флейтист наяривает.
- Ничего не пойму, разве это соловей?- спросила Юля.- Осень на исходе, а они в мае-июне поют. Или так в стихах пишут, а птицам вообще пофиг, если сыт, то будет свистать.
- Я не местный, в соловьях не разбираюсь,- ответил Петр.- Птичка эта молодец, холодно и сыро, впереди зима, а у птички песни на уме.
- Я слышала, к тебе Джалкибаев приходил?- спросила Юля, а ее ботинок равномерно чавкал, выдавливая из травы глинистую воду.
- Ага, вчера.
- Ну и?
- Ходит теперь с низенькой девушкой. Ему срочно нужно сдать хвосты, чтобы зачислили на курс к Ростиславу Юреневу. Просил меня написать за него какие-то курсовые.
- Ты ведь не будешь подонкам помогать?- суровым голосом сказала Юля.
- Мы договаривались две недели назад. И курсовую я сразу написал. А вчера девица забрала ее. Вместо пяти рублей принесла три,- с возмущением сказал Петр, почему-то ощущая себя предателем. Будто не курсовую, а Юлю за грязную трешку продал.
- Выручил земляка и копеечку заработал, такой молодец,- сказала Юля Дамскер, отвернулась и пошла прочь, всей широкой фигурой в синей куртке и с шарфом под кудрями обозначала негодование, иногда она проваливалась в грязь по щиколотки ног в красных ботинках.
Флейтист соловьиный тоже замолк. В лесу гремел сучьями ветер, как свирепый дворник на рассвете.
5.
Анна Михайловна
Петр вернулся к себе, в дверях была записка, Ерофей через знакомого сообщал, что завтра приедет из Ленинграда. Эдакая северная вежливость - вдруг тут сосед за полтора месяца кого-нибудь завел-приютил.
А на столе, между кусками сыра и батона, лежало нераспечатанное письмо из дома. От бабушки. И Петр боялся его читать. В прошлом письме бабуля написала, что тяжело заболела. Потом написал старшая сестра, что нашли онкологию, надо делать операцию, а бабка отказалась, и если ее не уговорить, так врачи утверждают - все быстро станет совсем худо. Ехать на родину? А учеба? Летом вдруг сестра заговорила, что запросто можно брать академку, в случае такой вот потребности. У нее был муж, с которым шабашил Петр, и в августе им предлагали длинную, на шесть-девять месяцев, работу. Коровник и столовка в совхозе. Немецком! Там сильно не обсчитают... А без него зять с первого же аванса нырял в запой, и частенько работа тю-тю.
Он распахнул окна, продышаться от приступа удушливого стыда. Бодрящий воздух ноября - сырость пополам с ароматами гниющей листвы - ворвались в комнату. Парень копался в себе, желая точно знать, где именно начинается его независимая жизнь и заканчиваются совесть, обязательства, родство. Растила его бабуля, сильно не хотела отпускать в Москву. Не только потому, что на его помощь в старости надеялась (хотя и такие ожидания понятны), а больше из-за непрерывных склок с сестрой и ее мужиками, там первый-второй как на подбор идиотами были. "Живьем меня сожрут"- в письмах и при встречах жаловалась бабуля. Может быть, старушка считает, что ему ловить нечего в столице, или испортит-скурвит его местная публика. Сам Петр себя москвичом не числил, не грезил и совсем даже не слился с творческой или какой еще элитой. Зато научился худшему - рефлексии. Опасная штука.
Говоря всерьез, парень вырос далеко на окраине большой страны, незачем вслух говорить - империи, на окраине было жарко, пыльно, вокруг люди самых удивительных национальностей, обычаев и верований, и кругозор это все дарило широкий, а вот с культурами и науками было более напряженно. Если бы он нашел место и копал, то выкопал бы очаги и предметы культуры китайской, монгольской, арабской. Чтобы крупные народы не обидеть - джунгары, персы и прочие цивилизации тоже там сеяли культуру. Но в основном восточная культура была прикопана и замурована. Мозг Петра был обширен и пуст, но хотел пищи. В Москве он не уставал смотреть фильмы, читать книги. Все фильмы, что крутили в маленьких учебных залах, были в той-иной степени шедеврами, в библиотеке ВГИКа стояли собрания сочинений дореволюционные, в двух орфографиях, и послереволюционные. Зачитайся. И все эти ценности - полка за полкой - складировались в его мозгу. Довольно быстро мозг стал косо посматривать на собственного носителя, и такое бывает. Загруженный новый Петр скептически отнесся к собственным потенциям и потугам. Но жить-то надо было. И удовлетворять все более разросшиеся интересы.
Он не мог сорваться и уехать к больной бабке. Он был ей благодарен, мог бы пожертвовать кровь или кусок печенки, но не возможность жить тут и поглощать все новое-яркое-непонятное. Год, проведенный грузчиком на металбазе, перед поступлением в киноинститут, дал ему финансы для рывка в столицу и хоть какое-то понимание своих устремлений. Как ни странно, и новая география, знакомства, просмотры и чтение - все сводилось к слову свобода. Чем больше узнаешь, тем дальше линия горизонта, тем слаще от озона и ароматов воздух, тем бездонней небо над головой. И равнодушней, но зато стал зримей жесткий взгляд сверху - творца всего.
А глянуть с другого ракурса, вот как раз сверху, так молодой парень был обычным эгоистом. Бабка растила, любила, была терпелива и самоотверженна. И что? Неужели бабке сгодится внук-сиделка или слушатель ее воспоминаний о Сибири, снегах Ямала, пермской деревне, или он может выдать кило концетрированной любви? Нет, может выслать денег, написать в письме лишние слова о себе благополучном и о сочувствии к ней. Может быть, ей хочется гордиться внуком, мечтать о его свершениях и думать, что все делала не зря. Ведь и так не зря.И так, сяк.
6.
Сказки
Думал эти неказистые думы, открыл и прочитал письмо, написал прочувствованный ответ и даже сунул листочки в новый конверт. Лег в пять утра, впереди воскресенье. А в восемь утра уже разбудили - не Ерофей с вокзала, а его московская подруга.
- Ну, здравствуй, Катя,- хмуро сказал он ворвавшейся без стука (или не услышал) девушке.
Худенькая, в кожаном пальто до пят и на высоченных каблуках, гостья не теряла времени на приветствие или извинения за побудку .
- Бобик скоро приедет!- сообщила она.- А тут вонь и грязь! Немедленно начнем убираться!
Бобиком она звала Ерофея, а он ее Кисой. Эта московская, а как стало ясно из прошлогодней поездки к Ерофею, и ленинградская традиция звать близких людей умилительно-животными кличками, его просто ужасала. Он понимал, что если когда-нибудь вполне милая девушка скажет ему - киса, жучка, мопсик или просто песик - он может ее стукнуть. Машинально даст в морду, а потом поздно будет.
Чужая подруга привлекла его к помывке полов и санузла. Петр грязной работы не боялся, но когда девушка в запале пыталась скинуть горы книг, бумаг и всякой дряни с его стола, мигом рассвирепел и рыкнул. А потом вошел Ерофей, Петр всматривался и почти завидовал - на мятой и бесстрастной после недосыпа, дождей и ветров физиономии ленинградца случились пятна и трещины, сценаристу Бобику было страшно приятно, что его ждет любимая, крепкий чай и тортик, плюс из Ленинграда привезена коробка пирожных "Восточные Сладости".
- Ну как, написал сказку? И где заявка на сценарий?- строго спросила Катя после коротких объятий-поцелуев.
Петр сразу бы ушел, чтобы не мешать парочке миловаться, но решил - полы и унитаз я мыл, а значит, и кусок торта "Прага" мне по закону полагается. Съем и свалю. Так и вышло. Правда, его несколько напрягло, когда Катя сообщила любимому, что ее муж и сын и свекровь уехали в Крым на две недели, и теперь она с Ерофеем должны быстро и энергично переделать-доделать сказку и сценарий для ее учебного фильма.
- Вспомнил,- сказал Петр,- мне нужно поработать с одной дамой, над ее курсовой.
И ушел до глубокого вечера. Тут же в общем коридоре наткнулся на монгола Батбола, с которым приятельствовал с первых месяцев учебы. Тот сам шел к Ерофею в надежде на чай и кусок хлеба, но, услышав жалобные вопли, предложил у него отоспаться, а сам он пойдет в Ботанический сад на пленэр - рисовать желтые деревья. У художника в захламленном логове воняло скипидаром и прочей маслянистостью, висели холсты с набросками и готовыми работами. Творческая обстановка. Ни чая, ни еды, вместо дивана узкая, как в туалете, дверь на двух толстых досках. Монгол был тот еще аскет, а питался он, как подозревал Петр, если только в гостях угостят. Но одеяла были, кожаная пахучая подушка лежала - для счастья этого хватило. В шесть вечера ввалился мокрый от дождей и пота художник с большим фанерным ящиком, где лежали его мольберты, холсты и краски. Как он таскал тридцать кило туда-сюда, если сам весил не больше пятидесяти? Батбол заварил особенный монгольский чай, который Петру представлялся прессованной смесью корешков и сучьев, и стал учить гостя живописи. А именно - замачивать бумагу и пытаться наносить широкими китями акварельные краски, чтобы получалось разноликое небо. Петр был уверен, от живописца в нем самом лишь безденежье, но также он знал, что монгол умеет вытягивать из людей глубоко закопанные таланты.
В группе Петра училась узбечка, знойная красавица, в которую Батбол был отчаянно влюблен, с совершенно неусместным в их среде рыцарством и тактом. Другой истории, чтобы безоглядная и безответная любовь не мешала дружбе, Петр пока не встречал. А весной узбечка вышла замуж, растила живот и в сентябре приезжала, оформляя перевод на заочный. Батбол регулярно требовал от Петра, чтобы тот аккуратно переписывался с Ташкентом и сообщал все новости о объекте поклонения. Да, это было похоже на культ Прекрасной дамы.
Однажды монгол сунул узбечке кисти и палитру, и за два часа она нарисовала букет мимоз в банке. Она с детства любила рисовать, и он видел ее работы - но эта картина была открыткой из другого мира. Художник будто бы на время вдохнул в девушку вкус, талант и любовь. Овладел ее душой и руками. Чудеса Петр уважал.
В сумерках он вернулся на свой 11-й этаж, в комнате отчаянно спорили Ерофей с Катей. И тут уже ни бобиков, ни кисулей не разводили.
- Дружок, сделай нам кофе,- попросила Катя в пол-оборота, едва он переступил порог.
- Чего?- сказал Петр и с недоумением посмотрел на Ерофея.
- Петр не понимает, зачем ты называешь его дружком и тем более удивлен, что просишь кофе, которого отродясь у нас не было,- от стола с пишмашинкой дал пояснения Ерофей.
- Чай я себе и вам без всяких просьб заварю,- сказал Петр, занялся чайником и электроплиткой.
Парочка любовников и товарищей по ремеслу уже набросали заявку на сценарий, теперь собачились из-за сказки. Этим летом Катя сказала Ерофею, что сценарист из него так себе, потому что он нелюдим и его герои всегда убегают, прячутся, а среди людей им плохо. Когда Петр в пересказе ее доводы услышал, даже растерялся - неточно сформулировано, но жесткость мыслительной доминанты завораживала. А Катя сказала дальше, что раз ее бобик любит сказки, особенно про Карлсона и Винни Пуха, и в литературе предпочитает Трех мушкетеров с их идеализацией дружбы и условностей рыцарства, то надо ему самому сказки писать. И сценарист, подумав, сказал - В точку! Буду сказку придумывать.
- Зачем придумывать? Я давно придумала, но мне некогда кучерявить словеса, тебе расскажу, ты чудес добавишь, и готово! Лет в пять мне чудесный сон приснился! Может быть, даже вещий...Девочка с большой куклой и голубые звезды!
Летние разговоры с москвичкой Ерофей с ухмылкой передавал соседу. После двух лет в институте они оба придерживались мнения, что в режиссуру попадают только определенные люди - прямолинейные, упертые и с инстинктом любого встречного прогнуть под себя. Режиссеры не именно плохие люди, они целеустремленные, и цель-то озвучена благородная: надо снять самый крутой фильм (как у Тарковского, у Годара, у Феллини, у американцев, сезонная мода на идолов в среде киношников была всегда, но варьировалась), и это очень легко сделать, но кругом завистники, враги, злопыхатели, не говоря о быдле. И враги мечтают у каждого режиссера все украсть, иногда ночами подкрадываются, чтобы отпилить голову с кладезем золотых идей.
Тем не менее, именно режиссеры умели решать вопросы по принципу "делай здесь и сейчас, или пошел вон". Многих талантливых, но рассеянных и неуверенных сочинителей, это мобилизовывало. Ерофей тому примером - он приехал из Ленинграда с черновиком большой, на полсотни печатных страниц, сказки. Побоялся к подруге без текста возвращаться.
Катя села читать сказку. Ерофей курил у окна, нервничал. По лицу Кати было видно, что копятся в ней претензии и замечания.
Петр срочно ушел за водой, наполнил в ванной чайник, вернулся и поставил на плитку. Слил вчерашнее с заварочного, достал пачку цейлонского из своих заначек.
- Киса, это моя сказка. Моя территория. И там будут действовать мои волшебные законы,- с фальшивой улыбкой говорил Ерофей, стоя на коленях перед маленькой девушкой на диване.
- А я хочу, чтобы у девочки была говорящая кукла,- сердито сказала Катя.- Ты не понимаешь, мне в шесть лет не подарили куклу, и тогда я стала все-все придумывать. Я потом лет двадцать злилась на родителей.
- Вот видишь, сколько зла от кукол. В жопу ваших кукол,- убежденно сказал Ерофей. А Катя в ответ на его грубость зарыдала.
Это надолго. Петр сделал большой глоток горячего роскошного вкусом чая и выскочил из комнаты. На ходу сам с собой хихикал, потому что как-то сосед рассказывал, что ненавидел маму, когда ему не купили огромную и дорогую железную дорогу из ГДР.
7.
Помеха
Хорошим местом для активного отдыха - подышать, поглазеть, отрешиться, ну ладно, и нажраться одному или с кем-то в спокойной обстановке - в общежитии была крыша. Птицы, дождь, секущий ветер или оплывшие грязные сугробы, всегда гарантированное разнообразие. Не все об этом знали. С обеих торцовых лестниц наверх вели двери, и если одну успевали забить досками ретивые завхозы, то вторая уже была вырвана с мясом. А Петру как-то сильно не по себе стало, он сунул в карман сигареты со спичками, накинул кофту и пошел. К черной, дальней от лифтов, лестнице. И угадал - выход был свободен. Еще не закатилось солнце, но расползлись подальше от закатных углей плоские темные облака, и огромный контур гостиницы "Космос" сверкал черными стеклами как инопланетный лайнер. Он закурил, продышался на ветру, пошел от будки над дверью подальше, потому что укромный выход сильно попахивал сортиром. Ровно на середине плоскую крышу, упакованную в полосы мягкой кровли, пересекала невысокая, метра в полтора кирпичная стена, за ней торчали как серые грибы вентиляционные выпуски. Он подошел и только тогда - зайдя сбоку, разглядел над кирпичами всклокоченную голову. Женскую, хуже того, однозначно знакомую - худенькая Вика подергивала растрепанными волосами и ойкала. Увидела Петра, притормозившего метрах в десяти.
- Ой-ой,- снова сказала она, содрогаясь.- Нет-нет, мамочки!
Петр повернулся и пошел обратно к будке с дверью. Парня за Викой, слава богу, не разглядел.
С Викой, которая поступила на год раньше, а на деле была младше его на полгода, он пересекался в компаниях, ему казалось, будто девушка выказывает симпатию (пару раз в гости заскакивала). Он почти собрался всерьез приударить! Сейчас понимал, что были сборы долги и неуместны. Это, елы палы, общага, тут все быстро живут.
Кати не было, Ерофей нервно курил и перепечатывал сценарий. Одно пирожное из Ленинграда ждало киноведа - картошка. И то смак.
В институте с утра он пошел на лекцию Владимира Яковлевича Бахмутского, к киноведам, учившимся курсом старше, тем самым из мастерской Юренева, знатного (но посредственного) эйзенштейноведа. В мастерской Петра Бахмутский перестал читать лекции, их третьему курсу влепили зарубежную литературу на 9 утра, на первых трех лекциях присутствовало по два-три слушателя (если таковыми считаются красивые, но спящие девушки). А ведь он был завкафедрой литературы, ученым старым евреем и светилом столичного масштаба. Профессор от малочисленного третьего курса отказался.
А примерно год назад, начитавшись удивительных работ Бахтина о Достоевском и Рабле, Петр обратился к Бахмутскому за разъяснениями. Возникла ли школа Бахтина в литературоведении? Какие мостики можно перекинуть между полифонией у Достоевского и смеховой мениппеей у Рабле?
А тот, покуривая и широко улыбаясь вставными желтыми зубами, сказал - Понимаете, какое дело. У Бахтина не было высшего образования. Он самоучка. Иногда это неплохо, но самоучки предпочитают или просто вынуждены придумывать методики анализа, игнорируя существующие. И тогда мы имеем очередное новое пространство. Я бы сказал, чердачное. Не художественное, не научное, там нет общепринятых стандартов по терминам и постулатам. Мир личностной рефлексии. Там зачастую интересно, но что-то делать там способен автор, не другие. Для других это останется занимательным, в лучшем случае, чтением. Я бы сказал, фривольной фантазией.- когда Бахмутский говорил с чувством, то надвигался на собеседника, смотря исподлобья крупными глазами навыкате, часто обнажая прокуренные зубы в ухмылке.
А потом по лицу профессора мелькнула густая тень, словно он досадовал на себя и на Петра за провокативный диалог. Бахмутского гоняли с кафедр разных институтов, начиная с 30-х годов, в лихие сороковые он, вроде бы, даже занырнул педагогом в начальные классы, а сколько наездил в теплушках и товарняках тот Бахтин... И презумция гонимых тяжелой кольчугой висела поверх презумции метода или доказательности. Из советского, антисоветского, мимосоветского и прочего стоят ограды, которые обросли бурьяном и шипами, теперь там джунгли.
Плешивый, но гонористый как гоблин Бахмутский пожал плечами в заношенном пиджаке, полетела с плеши и мохнатых ушей растревоженная перхоть. Отвернулся и заговорил с коллегой Звонниковой. С тех пор, непонятно почему, Бахмутский не замечал Петра. Скользил глазами мимо. Дураком посчитал?
Четвертому курсу предстояло внимать о Флобере. Студентка мэтра Юренева, худенькая Вика с черной челкой и упрятанными блестящими глазенками, волею случая сидела неподалеку от Петра. Увидела его, напряглась, спрятала лицо. Ему стало по-человечески жаль ее и этой неуместной конфузливости. И чего такого, каждого можно застукать, если постараться. Как на голого в душевой напороться, или там паренек в кустах решил отлить. Охота пуще неволи.
- Ой, мамочки!- сказал он негромко и с ободряющей улыбкой , перехватив ее взгляд из-подтишка.
Она взвизгнула, вскочила на ноги и убежала прочь из аудитории. На скамье брошенная сумка, у двери валялась туфля. Узкая и черная, как птичка - явно не по ноябрьской погоде. А он хотел шуткой-прибауткой разрядить обстановку.
8.
Сам ты бл**ь
Отлились и ему девичьи слезки. После сочинений Флобера в толковании Бахмутского в учебном расписании стояло мастерство. Две пары у Нины Петровны Тумановой. Занималась мэтресса всю жизнь Лениным в кино, и последние лет десять работала над трехтомником, чтобы всю обозримую сферу, или распаханное поле, накрыть мощной дланью с парой перстней и блеском каменьев. Полная женщина предпенсионного состояния с величавой укладкой крашенно-серебристых волос аля-Фурцева. Шиньон или чего там, Петр не разбирался. На мастерстве обсудили поданые курсовые всех студентов, кроме него. Потом, минут за двадцать до окончания второго часа, Туманова девушек отпустила, а ему сказала:
- Вашу работу я оценила на неуд. Советую не унывать. Впереди почти месяц до сессии, еще сможете написать другую.
Его работа называлась "Годар-Трюффо, две идеи оправдания кино". И Петр текстом гордился, так как отсмотрел много фильмов в Белых Столбах (Госфильмофонд, тогда набитый ворованными копиями), в кабинете зарубежного кино перелопатил два десятка папок с переводами из "Кайе дю синема", он душу вложил - пока не зная, что не так пишу профи, потому падать с лазурных небес было больно.
- Давайте по порядку.- попросил студент.- Надо другую написать, не проблема. Какие у вас замечания к этой?
- У меня замечания,- раздельно и с грозной такой издевкой сказала его мастерица,- фундаментального свойства. Годар не режиссер в моем понимании, а какой-то левак, снимающий агитки. Трюффо сам по себе неплохой режиссер, только серый он какой-то, неубедительный. И я вправе требовать, чтобы мои ученики, те люди, которых я лично привела сюда изучать кинематограф, выбирали достойные моего имени и нашего отечественного кино темы. Вроде бы говорю понятно?
- Тогда почему вы раньше не говорили, что по кинокритике мы обязаны писать только про советское кино?
- Это была проверка,- сказала она и улыбнулась, довольно-таки по-людоедски.- Кто чего стоит и кого в какую степь несет. Вас, Петя, несет не туда.
Петр тоскливо смотрел в окно. Шел 88-й год, в телевизорах уже почти без перерыва на сон и пищу генсек Горбачев "в таком вот правильном аспекте" проповедовал перестройку и гласность. Шестой съезд киношников считался революционным, скинули большую часть мэтров из правления и грозили выпустить полочные фильмы плюс круто реформировать кооперацию, прокат и роль Госкино. Но Туманова оставалась верна себе и своим ценностям. Она напоминала ему граненый айсберг в тумане оттепели, о котором надрывно пела Алла Пугачева, и получалось, что сам Петр сидит зверушкой на том айсберге, не прыгать же ему в черную бездонную воду!
- Лучше будет, если я вам назначу конкретную тему для курсовой работы. Например, эволюция образа матери Владимира Ленина в киношедеврах Марка Донского. Даю две недели, идите и работайте,- и она по-хозяйски пришлепнула пыль на столе. Его отвергнутой курсовой, свернутой в трубку. А потом выбросила бумажную трубку в корзину для мусора.
Петр был, как ему не раз говорили, желторотый юнец, ни устойчивого дохода, ни бабы постоянной, ни покровителей. Сам он этого не осознавал, разве что слышал поучения второго мужа своей старшей сестры - найди бабу с квартирой, пусть кормит и обстирывает, а ты ходи и гоголем красуйся! Он решил бороться за Годара. Пошел в "Путь к экрану", предложил напечатать кусок своей работы. Прочитал вслух с выражением. Скороходов согласился. Петя размяк и пожаловался на Туманову, которая ему кислород перекрыла. Скороходов умильно сжал лицо в страдательную гармошку, только что слезу не пустил, а потом добавил, что если у студента споры-дрязги с педагогом, газету вмешивать не надо, и Годара отложим-ка до лучших времен.
Если бы мальчику с окраины было на два-три года больше, он бы ухмыльнулся и почесал загривок. Каждый за себя и бог против всех. Всех пресмыкающихся. Но он был зелен и потому расстроился вторично. Туманова хорошую работу выбросила, осторожный Скороходов решил работу не печатать. Налицо несправедливость, и кто-то за это ответит. Он пошел на следующие занятия. В полупустом холле пятого этажа (где танцевали время от времен актеры, или даже бились на шпагах!) в очередной раз наткнулся на Вику. Стояла у окна, смотрела вдаль. Такая худенькая, грустная, привычно сутулится, но сумку и туфлю себе вернула, уже неплохо. Он побоялся подойти. Но пройти и рожу в сторону воротить слишком вызывающе. Не галантно.
- Эй, Викуся, хватит меня бояться! Ничего лишнего болтать я не намерен, и дразнить тебя тоже не буду. Плюнули-проехали?
Она повернулась и слушала. Сделала в его сторону пару шагов.
- Скажи мне, ты считаешь меня развратной?
- Конечно считаю.
Видимо, честный и простодушный ответ сбил Вику с толку. В недоумении хлопнула ртом и глазами.
- И что теперь?
- Плюнуть и растереть. Я, если по секрету, сам хотел бы много чего. А боюсь и не умею. Ну и кто я?
- Кто?- спросила она.- А ты куда именно плюешь? В меня плюешь?
Но тут у него выдержка закончилась.
- Хватит до меня докапываться. Лучше иди к своим и учись.
Он сказал сам себе - "У бл**ей и разговоры бл**ские!", нырнул в выставочный зал художников. Там должны были повесить работы Батбола, а он для себя пытался определить - есть ли у монгола свой путь, своя манера, или тот слишком завяз в восхищении всеми сразу. И как часто с ним случалось, утянуло в сторону. Наткнулся на картины Жаика, казахского студента, именно казаха из степей, они еще в Алма-ате вместе в сценарную мастерскую при киностудии ходили. Жаик был старше непонятно на сколько, смешливый, немногословный и очень оборотистый. К примеру, этим летом сыграл свадьбу с дочкой главного художника "Казахфильма". Учился на очном до этого года, и одновременно работал дворником в ближайшей гостинице "Колос", к тому еще постоянно ходил в Третьяковку - чтобы делать копии знаменитых полотен и продавать их на Арбате. Монгол Батбол тоже пытался на копиях зарабатывать, но туго шло - он сам любил импрессионистов, а там техника сложная, вот почему продолжал жить в нищете. Жаик, если верить сплетням земляков-алма-атинцев, уже купил в Алма-ате квартиру для заселения с невестой. И лишь сейчас Петр наткнулся на его полноформатные масляные работы, фактически с одним повторяющимся сюжетом: степь, вызженое небо, кошма на траве или часть юрты, и смуглые скуластые лица кочевников. Не лукавые мордочки, к которым привык за годы и годы Петр, а надменные и, скорее даже, стянутые презрением лики. Картины игнорировали контекст - московскую аудиторию, где никто про казахов не слыхивал, а скорее даже - истекали враждой и неприятием к миру, в который автор их пометил. Так Петр чувствовал. И Жаик тут был, приветливо заулыбался - у него зубы были остры и белоснежны, как у молодого волка.
- Что скажешь, киновед?- спросил Жаик.- Или тебе Левитана с Репиным подавай?
- Ты суровый националист,- сказал Петр.- Но для художника это подспорье. Опора. Другое дело, кто будет покупать твои работы?
- Одну такую напишу, а две фальшивые вам,- снова хихикнул Жаик.- Знаю русскую песенку: пока живут на свете дураки!
- Я бы хотел иметь твою картину,- сказал Петр.- Даже не важно, какую. Мне тоже иногда нужно, чтобы небо было цвета желтой глины, земля из мокрой красной глины и почти черное лицо. И глаза узкие. И я сразу запах кизяка и всю юность вспоминаю.
- Для тебя почти бесплатно. Сто рублей,- отозвался Жаик. В зал вошли преподаватели, у казаха лицо сразу стало подобострастным, и он пошел к старикам.
Одну работу монгола Батбола он нашел - в темном углу висела картина маслом, с ладонь, и на ней вид церквушки рядом с новостройкой. Это было не то. Петр ушел с выставки.
9.
Духом окрепнем в борьбе
Просмотр студенческих работ для фестиваля был запланировал на восемь часов, а вдруг его сдвинули на десять вечера. Матерился Петя, еще больше ругался кинотехник, которому выпало фильмы показывать. Но дело в том, что смотрели отборочную программу постоянно в первом зале, рядом с кабинетом ректора, а сегодня сам ректор, недавно утвержденный Новиков, что-то смотрел с приглашенными людьми. Коротать два часа до показа Петр решил в комитете комсомола. А там дым коромыслом! Луцик и Саморядов что-то празднуют, как им было свойственно, широко так, но почему-то зловеще.
Для сурового колорита на одном из столов лежала туша барана, уже освежеванного, и оттого тощего и красно-желтого. Без головы. На другом стояли бутылки, большое блюдо с пловом, помидоры-огурцы и кусками разорванная лепешка. Сценаристы Луцик с Лешей Саморядовым были порядочно пьяны, и на нового гостя внимания не обратили. Кстати, они стали членами комитета комсомола гораздо раньше самого киноведа, и даже пробивного Дмитрия. Петр Луцик умело, защипывая пальцами, ел плов. Леша Саморядов откинулся на диване и закатил вверх круглые глаза. Магнитофон играл, прости господи, что-то уныло-узбекское.
- Вовремя ты заглянул. Поешь от пуза,- сказал Дмитрий киноведу.- Ага-ага, понимаю, ждешь конкурсного просмотра. Сегодня без меня, сердечко щемит. Нервный день выдался. А ты сам-то в порядке, из-за чего рожа мрачная?
- Влип я,- сказал Петр.- Мне Туманова курсовую завернула по идеологическим мотивам. Она Жан-Люка Годара не любит. А ты во что влип?
- Кто эти Годары Жан и Люк?- вмешался Луцик.- Ты с ними переспал?
- Французский режиссер, из знаменитой"Новой Волны", последние лет тридцать хочет устроить революцию.- любезно объяснил киновед.- А я о нем написал работу.
- Уже скоро всем будет не до Годара. Я присутствовал от ВГИКа на одном закрытом семинаре. Там КГБ вместе с врачами нам одну тему расскрыли. Короче, в Москве СПИД и нам хана. Всем хана.
- В честь этого организовали праздник у комсомола?- спросил Петр.
- Эта парочка вернулась с кинофестиваля в Ташкенте. Там успели сценарий продать,- объяснил толстяк.- А я прослушал доклады о СПИДе. Новая эпидемия. Откуда-то из Африки заразу вывезли, в Штатах уже год все поняли и там паника, а теперь братья-негры нам СПИД завезли. Лекарств от него нет, спасения нет. Был в Нью-Йорке знаменитый художник Энди Уорхл, он еще Мэрилин Монро рисовал, и капут, от Спида помер. Всем московским студентам, кто имел половые контакты с иностранцами, нужно будет ехать в больницу на Шаболовке и сдавать анализы.
- Пули просвистели мимо,- выдохнул Петр.- Я с негритянками не спал.
- Активу каждого московского института выдали разработки. Схемы, где указано, кто с кем и в какой последовательности. Я там присутствую. И ты присутствуешь,- сказал киноведу Дмитрий и залпом глотнул из рюмки.
- Узбечки представляют опасность?- меланхолично спросил Леша Саморядов.
- Про них не упоминали,- поморщился Дмитрий.- Петр, ты главного не понял, это как водопроводные стояки в здании общежития. Трубы сообщающиеся, тьфу...Скажем, ты с милой однокурсницей разок кувыркнулся, за неделю до того она чарам актера с пятого курса уступила, а еще месяц назад он с кубинками день рождения Кастро отмечал. И все, вы все в одной корзине.
- А есть у этого СПИДа особые признаки?
- Самый первый - человек постоянно простывает, небольшая температура, кашель, немощь в теле. Дальше пятна на теле и вся требуха поочередно отказывает. Кажется, такой ход событий.
- Заражение через секс и только?- спросил Саморядов.
- А как заражаются , точно пока неизвестно медицине,- страшным шепотом сказал толстый сценарист.
- Тогда без толку бояться,- солидно сказал Луцик.- Ты, Дима, паниковать перестань. Комсомолец, туды-сюды, вожак и защитник. Давайте из барана хаш варить! Эй, киновед, ты сумеешь барана в хаш превратить? Ты же из Алма-аты?
- Хаш у армян и грузин, в Средней Азии шурпа с мясом. Сварю без проблем. Только это овца, а не баран. Большая кастрюля, часа три на плиту, специи еще нужны.
- На Савеловском рынке нам сказали, что баран. Мы заказали курдючного барана,- возразил Луцик.
- Овца. Тощая довольно. И тут никак не спутать,- Петр развел задние ноги у туши.
- Да ну ее нафиг, овцу. Нам сказали, положено для хаша выварить барана. Леха, давай вернемся на рынок и морду кому-нибудь набьем!- Луцик, не вставая, выпятил грудь и махнул кулаком.
- Давай,- ожил сонный Саморядов, и оба крупных пьяных сценариста исчезли.
Петр наблюдал за их перемещениями с затаенным восторгом. Пьяные как квашни, а запросто встали и рванули. Они ушли, а туша осталась, и плов остался, и фрукты,овощи, лепешки. Он полгода как прочитал один из первых сценариев Луцика-Саморядова, что-то вроде "Года саранчи". Невероятно словообильный, претенциозный - и там же мощь романная, она прет поверх всех дебютных, прыщавых или подражательных заморочек. Пришли два парня, у которых есть в головах правила бытия и свой кусок правды, и они щедро впихивали эти представления об мироустройстве, кто герой и где недруги, в каждый новый текст. Судя по всему, Луцик был за резкость и дерзость приема, а Саморядов за фантастику. В "Саранче" уморенный бытом интеллигент попал в азиатские глухие края, хлебнул лиха и сам превратился в лихого волчару. Сам Петр в волчару превращаться не умел, хотя азиатское лихо случалось наблюдать, и немало. А эти двое могли, и не факт, что с них нужны доказательства - они доказывали рождением все новых героев, которые пугали московских интеллигентов до рвоты. И одновременно манили, интриговали - киношники на новое и яркое всегда падки, как мухи, как павлины, как утки на селезня...
- Овцу разрежем пополам,- предложил Дмитрию Петр.- А просмотры на сегодня отменю. Если завтра механики скажут, что в зале я один сидел, будет скандал. Задача вторая - доесть плов и убрать срач.
- Справлюсь,- кивнул толстый сценарист.- И вот не надо мне бубнить, что я на диете!
- А кто так говорит?- удивился Петр.
- Моя жирная и замученная совесть.
Спустя час Петр ввалился в свою комнату в общаге с тушей овцы на плече. Дмитрий пол-туши отрезать в комитете комсомола не стал, но попросил и ему пару кусков отварить.
- Ну ты даешь!- после короткого ступора сказал Ерофей. А Катя вроде как уходить собиралась, кожаное пальто с вешалки снимала. Испугалась, шарахнулась и сапожками топ-топ:
- Живодер! Убери это немедленно!
- Это еда,- сказал измученный Петр. Расстелил на своем диване пленку и положил тушу. Кило на 20 она тянула.- Нужна теперь кастрюля большая, чтобы отварить мяса побольше. А половину туши в пакеты и за окно, там холодно.
- Ты где барана украл? Я вообще думал, что в Москве они не водятся.
Часа через три они вдвоем с Ерофеем сидели и смотрели на стол. Куча голых и недогрызенных костей с мясом, жилами хлеб весь подъели. Оба стали тяжелыми, сонными, промаслились насквозь. От животной радости намокли глаза и отвисли губы. Такая финишная победная сытость.
- Я столько мяса в жизни не ел,- признался сосед.- Как бы не умереть. Мы не умрем?
- Баранина свежая, постная,- возразил Петя.- Но резких движений не делай, чтобы желудок не оторвался. Теперь все надо со стола собрать, в мешок и тоже за окно, потом спать. Твоя Катя утром не придет? Это хорошо. Мне как раз надо выспаться и подумать.
- О чем?
- Как мне Туманову из института выжить, вот о чем.
- А потянешь?
- Откуда мне знать? Но писать еще три года про маму Ленина не буду. Я с ней не знакомился. Даже смотреть на Туманову больше не желаю.
18 ноября 23г.