ПРОКЛЯТЬЕ СТАРОЙ КОКОРИХИ.
Часть 2.
Кокориха, снова устроившись на лавке у печи, отрешенно смотрела на притихшую Василису. Казалось, старушка была далеко. Где-то, в плену собственных мыслей. Желтое, как пожухлая, осенняя трава, лицо бабки, казалось неживым. Молчание затянулось и Василиса не выдержала первой.
- «Слушаю вас, Дарья Федотовна. Вы мне что-то сказать хотели. Только прошу вас, не надо меня за Николая сватать. Я очень вам сочувствую. И Колю мне жаль. Но, насильно мил не будешь. Не пойду я против своего сердца».
Глаза Кокорихи немного ожили, будто она очнулась от сна.
Она заговорила, едва шевеля синюшными , сухими губами. Голос старухи, негромкий и скрипучий звучал без эмоций, на одной тоскливой ноте.
-« Николая, мужа моего, красные ваши, за мешок пшеницы, как собаку пристрелили. Спрятал от грабителей . Ан, нет, нашли и порешили хозяина моего, когда он отбить последнее хотел. Детей осиротили и на голодную смерть кинули. А тут и тиф подоспел. Четверо их у меня было.
Дуняша уж большенькой была. Невеститься стала, но болезнь напала на деток моих.
Трое мальчишек померли. Тиф унес. А доченька выжила. Как веточка высохшая, после болезни встала. Головка стрижена, сама тощенькая. И в чем душа только держалась?
Если бы не Дуняша, я б сама, как внук мой, в петлю полезла. Но выжили мы с ней, Божьими молитвами. Поднялась Дунечка. Налилась, косу отрастила, краше прежней. Наши парни станичные, табуном за ней ходить стали.
Да где там! Ей, как тебе, любовь подавай! Все королевича какого ни будь, поджидала. И дождалась.
В станицу нашу, конный отряд казачий наехал. На постой стали. Я так и не разобралась, каких кровей они были. Красных ли, белых или других. В те времена, каких только вояк по степям не шлялось. И все грабили и убивали нас, простых трудяг.
Атаман у наших вояк, сам сатана при шашке был. Из-под папахи чуб смоляной, под носом - ус завитой. Строен да высок. Глаза, как у черта, огнем горели. Девки станичные обмирали от его вида.
Вот и моя дурочка, ума лишилась от улыбки его дьявольской. Не успела я и глазом моргнуть, умыкнул он мою Дунечку. Умчался вместе с ней и всеми грабителями своими . А куда, я и не ведала. Дурниной выла я по ночам целый год.
А к осени следующего года, появилась моя Дунечка на материнском пороге с дитем малым на руках.
Я, по началу, не признала голубоньку свою. Почернела, похудела, как будто снова тиф перенесла. А как в баньке ее парить начала, так и совсем чуть ума не лишилась. Живого места на тельце ее исхудавшем, не было. Вся в синяках и ранках. На груди страдалицы моей, следы, укусов увидела.
Не зря сердце материнское беду чуяло. Самым настоящим извергом, оказался ее «королевич», будь он трижды проклят.
Поплакали мы с доченькой, погоревали о судьбе нашей бабской, а жить надо. Мальчишечку растить надо. Коленькой звать ребенка стали. В честь мужа моего и отца Дуняшиного.
Снова, с земли на колени, с колен на ноги, но поднялись. Мир не без добрых людей. Николай мой, людям завсегда помогал, чем мог. И они нас не бросили. Пять годочков мы с Дуняшей спокойно прожили. Коленька наш смышленым рос. Ласковым, да улыбчивым, весь в деда. И личиком в мужа моего пошел, не в отца своего, дьявола проклятого. Колхозы у нас появились. Разбоя почти не стало.
А к Дунечке человек хороший посватался. Свой, станичный. Постарше дочки, но не на много. Живи и радуйся.
К свадьбе готовились уж. Думали, как с посевной управимся, так и отгуляем свадебку.
Но беда пришла страшная. Ночью дьявол недобитый в хату нашу ворвался. Стал угрожать и требовать, чтобы Дуняша днем на сходе станичников, признала его мужем законным. И чтобы, поклялась она, что он де, на ее глазах, за красных бился с бандами разными.
Дунечке бы, согласиться, а там и сдать его властям. Но уперлась, страдалица моя, пригрозила женихом своим и судом Советским..
На моих глазах и на глазах Коленьки выстрелил он в грудь донюшке моей.
Сомлела я. Свалилась без памяти. А тот гад, дверь колом подпер и поджег хату. Живьем хотел нас с внучком спалить. Да Коленька мой не растерялся. Окно выдавил, во двор выбрался и крик поднял.
Не успел огонь разгореться, как надо. Соседи подоспели, спасли меня. И доченьке сгореть не дали. Похоронили всем миром. Меня целый год бабка знахарка станичная, от дурноты правила. Заговаривалась я и всё норовила бежать куда-нибудь, Дунечку искать.
От пустой головы своей, не сразу поняла, что внучек заикаться стал и головкой дергать.
А как оправилась немного, забрала внучка и в бега пустилась. Убийца доченьки моей на свободе разгуливал где-то. Больше огня боялась я, что Коленьку моего изведет, сволочь.
Богу доверила суд над ним учинить, коли власти до тех пор, его все еще не поймали. А Коленьке от матери одна память осталась. Зверушка холщевая, самой ею излаженная».
Со двора, с тазиком парящейся «свежатины», тихонько вошла Матрена. Взглянув в блестящие от слез, глаза дочери, вздохнула тяжко и снова подалась во двор, помогать мужу.
Кокориха долго молчала, вздыхая и утирая глаза краем темного платка.
-«Вот и суди сама, как оно мне, последнюю радость свою потерять. Я внучка, наверное, слабым вырастила . Мужского в нем мало. До смертушки боялась обделить чем, или обидеть. Добрый он у меня и робкий. Тут еще, заикание его проклятущее вернулось. Вот ведь, беда какая. --
Дарья Федотовна протянула дрожащую руку и накрыла холодной ладонью, ладонь Василисы. –Вот и подумай сама, нужна она человеку любовь эта самая? Колька любит тебя и ладно. Его любви на двоих за глаза хватит. И тебе, чай не семнадцать. Деток пора родить».
Василиса с трудом выплывая из плена жалости к старой женщине, осторожно высвободила руку.-«Вам к внуку надо идти, бабушка»- поднимаясь с места, промолвила она, как можно мягче.
«Так, что же мне Кольке-то передать? Отказ что ли, снова? Думаешь, мне ты сильно по сердцу? Танька вон Гапки Кузякиной дочь, моложе тебя, и приветливей. Каждый день в дом наш заглядывает. А Коленька мой, как привороженный. Все Василька, да Василька. До чего парня довела! В петлю полез».
Кокориха споро поднялась с лавки и шагнула к порогу. Но словно вспомнив о чем-то важном, остановилась и несколько минут, внимательно рассматривала скомканные у порога половички.
Резко, по молодому, развернувшись, поймала раздраженный взгляд девушки:
–«Любови тебе захотелось? Будя тебе любовь. За жизнь не расхлебаешь. И тебе, и детям твоим. Так, что, не обессудь, если чего не так».
-«Вы, верно, решили, что сейчас время старое. За кого сунут, за того и иди. Не получится . И не кликушничайте здесь. Я в ваши колдовские штучки не верю. Комсомолка я, а не отсталая мещанка. А замуж, только по любви пойду, или никак . Вот вам весь сказ», - крикнула Василиса вслед уходящей старухе.
Едва за той захлопнулась дверь, девушка без сил упала на табурет –«Вот горе то. За что мне такая «радость?» Еще противнее мне ее Коленька стал. Только этого и добилась, старая ведьма».
Смеясь и толкаясь, в дом набежали племянники Василисы, дети ее старшей сестры Кати. Две девочки Лена и Валюшка и маленький Игорек.
Переключив все внимание на внуков матери, Василиса постаралась выкинуть из головы все неприятные мысли.
За предпраздничной работой по дому, за приятными хлопотами, Василиса почти забыла всю эту историю.
На следующий день, вся молодая Советская страна, праздновала День Великой Октябрьской Социалистической Революции.
Праздновали так, как это умеет делать только русский народ и многие из тех, кто «обрусел» за годы долгого проживания в России. Из сокровенных запасов, на свет Божий, появлялись припрятанные там деликатесы русской деревни, послевоенного времени. Соленое сало, квашеная капуста, моченая брусника, огурцы и помидоры, засоленные в деревянных кадках.
В каждом доме готовились студни из скотских ног и голов. В здоровенных, «семейных» чугунах томилась свежая убоинка с картофелем или капустой.
Более состоятельные хозяева охотно делились куском мяса с теми, кто не имел возможности иметь свою свежатину. Люди знали, что малоимущий сосед, обязательно рассчитается за кусок свинины, если не ответным мясом, то помощью на покосе или уборке овощей.
Выпечке в сибирских селах отводили мало места в праздничных застольях. Отчасти, из-за острого дефицита дрожжей и сахара. Отчасти, из-за неподходящего качества муки. Местные мельницы готовили муку только грубого помола, годную для выпечки домашнего, серого хлеба.
Но, надо признаться, что в современном изобилии выбора выпечки, такого вкусного хлеба, как пекли наши бабушки, найти не удастся.
Кузьма Лозовой в этот праздничный день, ждал гостей. К нему из районного поселка, должен был «заглянуть на часок», сын старого знакомого. До недавнего времени, он жил в городе, занимая там какую-то, руководящую должность. Но в Ивняки срочно потребовался председатель Сельского Совета. И ожидаемый гость, направлялся от Парткома области, на эту новую в Ивняках должность. Раньше, когда население села было небольшим, представители самоуправления, находились в районном поселке в 20 километрах от Ивняков. О предстоящем приезде нового Главы, Кузьме написал отец назначенца.
Сын его, прежде чем принять руководство селом, хотел сначала осмотреться. И желательно, без огласки.
Ивняки, с недавних пор, стали активно разрастаться за счет колхозников, перебирающихся сюда из маленьких, соседних деревушек. Потому и решило вышестоящее начальство, открыть в селе отдельный Сельский Совет. А за одним и построить новую школу семилетку. Седьмой класс, в те годы, считался выпускным.
Матрена, нарядившись по случаю праздника, в лучший свой наряд, накрывала на стол. Василиса, в новой блузе алого цвета, помогала матери.
Кузьма чистил навоз в сарае, прислушиваясь к веселым голосам молодежи, доносившимся с улицы.
Многие, прошагав в колоне обязательного, праздничного шествия по главной улице села, успели уже «встретить праздник».
В сгущающихся сумерках раннего ноябрьского вечера, весело играла гармонь. Неслись разухабистые частушки. Нередко, с откровенными «картинками».
-«Во , дают, - беззлобно думал Кузьма, вспоминая свою такую же, бесшабашную молодость. – Ишь, выдал опять. Не иначе, как Ванькины сочинялки».
Кузьма имел в виду деревенского поэта и балагура Ивана Конюшина. Мужику перевалило за полтинник, а он все водился с молодежью. Иван виртуозно играл на гармошке, достаточно талантливо сочинял злободневные частушки и припевки. Частенько, от его язвительного языка доставалось сельским лентяям и пьяницам.
Такие «Иваны» как правило, встречались едва ли не в каждом русском селе .
Окончив «управку» со скотом, Кузьма вышел за ворота. Было уже совсем темно. Погода стояла тихая. Густо сыпал крупный, липкий снег. И тут же, ко двору Лозового , лихо подкатила санная упряжка. От уставшего коняги, валил пар, хорошо различимый в электрическом свете, падавшем из окон дома.
Отряхивая фуфайку от сенной трухи, Кузьма бросился навстречу товарищу детства, Михаилу Долгову. Михаил решил, воспользовавшись случаем, встретиться с товарищем.
- «Мишка», «Кузяка, друг», похлопывая друг друга по плечам и обнимаясь, радостно приветствовали друг друга давнишние приятели.
Приехавший с отцом, Алексей Михайлович Долгов, солидно стоял в стороне, с улыбкой наблюдая за встречей товарищей детства.
-«Сынок мой, Алексей. Знакомься, Кузьма. Хороший парень. Я считаю, раз из города согласился в село переехать, толк с него должен быть»- Михаил Долгов подтолкнул «хорошего парня», что был на голову выше отца, к товарищу.
-« Здравствуйте Кузьма… - Алексей замешкался, не зная отчества отцовского товарища.
-«Ильич- подсказал Михаил.
-«В дом идите, гости дорогие. А я лошадь приберу» - Кузьма распахнул ворота и взяв конягу под узцы, завел в ограду.
Заснеженные гости принялись усиленно отряхиваться, пока Кузьма умело и быстро распрягал лошадь.
Войдя в дом, гости чинно поздоровались с, раскрасневшимися от печного жара, хозяйками. Кузьма помог Михаилу снять полушубок. Алексей разделся сам.
Он оглянулся, не зная, куда деть полушубок, но тут к нему быстро подошла Василиса. Она молча, взяла холодную одежку из рук молодого мужчины. Его заледеневшие с холода пальцы, соприкоснулись с горячими девичьими . При ярком свете электрической лампы, молодые люди близко стоящие рядом, встретились взглядами.
Алексей задержав руку девушки в своей, и улыбнувшись , представился.- «Алексей Михайлович, - но тут же смутившись, добавил, - Для вас, просто Алексей».
Его серые глаза в выгоревших ресницах, словно магнит, притягивали к себе взгляд Василисы. Не в силах оторваться от этих магических глаз, девушка негромко назвала свое имя. Голос ее предательски дрогнул и Василиса поняла, - «Это он!»
Весь вечер она просидела как в тумане. Слегка подвыпивший отец и старший из гостей, перебивая друг друга, ударились в воспоминания своего детства.
Алексей вежливо поддерживал разговор старых друзей, изредка вставляя свои замечания.
Матрена, сердцем почувствовав настроение дочери, незаметно рассматривала младшего гостя, время от времени, переводя тревожный взгляд на Василису. Переживания девушки, для выпивших мужчин, были скрыты от их понимания. Но не для матери. Для нее, сердце дочери, было открытой книгой.
Она ясно читала ее чувства в глазах, неотрывно смотрящих на Алексея, в подрагивании губ, в тревоге пальцев, перебирающих складки праздничной скатерти. В едва сдерживаемых вздохах. В необычном для Васи молчании, в нежелании съесть хоть что ни будь из обильного угощения.
«Вот бы пара была, - размечталась Матрена, глядя то дочь, то на Алексея, - Красивые оба, высокие, при хороших должностях. А дети-то, какие бы получились у них. Умные, пригожие. Только, отчего он глаза отводит от Васеньки? Неужто, не нравится она ему?»
Матрена, пододвигая к Алексею дрожащий, покрытый пленкой жира студень, спросила- «И как это вы, Алексей Михайлович, решились к нам из города перебраться? Слышала, будто должность там у вас важная? Или вы только присматриваетесь пока? А если что, так жить то, где будете?»
Младший Долгов, с готовностью обернулся к Матрене:
- «Я, хозяюшка, в поселке вырос. Мне сельская жизнь больше по душе. Как только отец сообщил, что в ваше село председатель Сельского Совета нужен, тут же напросился. И рад, что городское начальство, поняло меня. У вас тут, работы край непочатый. Есть где добрым замыслам разгуляться. А кабинетная служба мозг точит. Не люблю я бумажки перебирать. Что касается жилья, пока на постой определит меня ваш колхозный председатель к старушке, какой ни будь. А с весны, обещали дом мне здесь поставить. Тогда и семью перевезу. Жена у меня в городе Домом Быта заведует».
Матрена торопливо отвела глаза, чтобы не выдать своей растерянности.
Бесхитростной женщине, жаль была не потеря, возможного, выгодного зятя. Она вдруг, испугалась за дочь. Заныло сердце, предчувствуя беду.
Краем глаза заметила, как при словах Алексея о жене, вздрогнула ее Василиса, побледнела как снег.
- «Действительно! Парню лет тридцать на вид. С чего это он неженатым должен быть?» - разочарованно подумала Матрена, наблюдая за поникшей Василисой.
Поднявшись из-за стола, девушка что-то пробормотав по поводу разболевшейся головы и извинившись, скрылась в своей комнатке.
Гостям Матрена постелила в большой комнате, которую они называли «горницей». Раскинула на полу пышную, перьевую перину, взбила не менее пышные подушки.
Не тревожа дочь, быстро перемыла посуду. Пьяненького Кузьму, пытавшегося помочь своей Мотре, она отправила спать.. в их, супружескую спальню.
Прежде, чем уйти к мужу, Матрена постояла под дверью дочери. Несколько раз поднимала руку, намереваясь постучаться к Василисе. Но так и не решилась.
А Василиса, не сняв выходной блузки, лежала на заправленной постели. Глаза ее были открыты, но девушка ничего не видела перед собой. Внутри, стояла какая-то, сосущая душу пустота.. Ни мыслей, ни слез не было. Одна огромная безысходность и поедающая сердце тоска.
Утром, хорошо выспавшиеся гости , позавтракав, отправились с визитом к председателю колхоз.а Необходимо было решить несколько серьезных вопросов, касающихся переезда Алексея в Ивняки.
Василиса к гостям не вышла. Стоя позади запертой двери своей комнаты, она до звона в ушах, прислушивалась к приглушенному говору на кухне.
Что собиралась услышать, хорошего доя себя, она не смогла бы ответить. Девушка вздрагивала и тихонько постанывала, когда среди гула голосов, улавливала басок Алексея.
Когда за гостями захлопнулась дверь, Василиса тихонько выскользнув из своей комнаты, пробралась в кухню.
Мать с отцом, оба вышли с гостями. Василиса присела за неубранный стол и подперев голову руками, прошептала, обращаясь то ли к Богу, то ли сама к себе:-«За что мне это? Алексей, как же так?»
Матрена, вернувшись в дом, участливо спросила дочь, будет ли она завтракать.
-«Не хочу я, мама. Не могу. Аппетита нет». – вскочив на ноги, Василиса попыталась уйти, но мать быстро взяла её за руку.
-«Дочка, не твой он, понимаешь. Не мучай себя. Выбрось его из мыслей. Ехала бы ты в город. Или на север куда – ни будь. Из ровесниц твоих, мало кто в Ивняках остался. Матери, подружек твоих бывших, все бабками стали. Каждой муж девке нашелся. Что ты тут высиживаешь? Один сокол за столько лет залетел. И тот окольцованным оказался».
Василиса подняла на мать глаза. В глубине их затаилась такая глубокая тоска, что Матрена невольно поежилась.
- «А мы еще посмотрим мама, насколько кольцо то крепко», - прошептала Василиса, отвернувшись от осуждающего взгляда матери .
-«С ума сошла, непутевая, - всплеснув руками, охнула Матрена. – И думать про то забудь. Не бывало в нашем роду баб разлучниц. Даже помыслить о таком, стыдобушка!»
С клубом морозного воздуха, в дом вошел Кузьма. - «Приморозило за ночь. Зимушка подкрадывается. Коню корму задал, пока его хозяева с председателем речи ведут. - Окинув притихших женщин взглядом, удивился, - Что это мои девоньки невеселые такие. Праздник же!»
Василиса, не отвечая, быстро скрылась в своей комнате, так и не притронувшись к завтраку.
-«Что это с ней опять?» -Кузьма бочком пододвинулся к столу, намереваясь под шумок, пропустить стаканчик водки.
Матрена с грустью ответила, сама пододвигая мужу початую бутылку «Московской» - «Хороший ты у меня мужик, Кузя. Сердце золотое. А вот умом не вышел».
-«С чего это?, - обиделся Кузьма , - Васильке наше, сроду не угодишь. Замуж ей пора. Шла б за Кольку. Если больше не за кого. Он хоть и тюха, но шелковый. А вы у меня, обе командовать любите».
-«Вот поэтому, я и говорю , что умом Бог тебя обидел», - рассердилась Матрена, принимаясь за мытье посуды.
Отец и сын Долговы, вернулись в дом Кузьмы, спустя пару часов. Михаил остался во дворе, чтобы помочь хозяину запрячь лошадь. Зимний день короток. Надо было поторопиться, чтобы добраться до районного центра засветло.
Алексей вошел в дом, чтобы забрать кое что, из оставленных вещей и попрощаться с гостеприимными хозяйками.
Матрена захлопотала было, пытаясь покормить гостей в дорогу, но Алексей остановил женщину, сообщив той, что они пообедали в доме председателя.
-«А где же Василиса Кузьминична? - оглядываясь, спросил Долгов, - Попрощаться, не выйдет ли?»
Матрена ничего не успела ответить. Дочь, широко распахнув дверь, стремительно появилась на пороге, будто, только и ждала слов Алексея.
-«Так что вы решили, Алексей Михайлович, будете у нас работать, или в городе своем останетесь?- высоким, от напряжения голосом спросила она, с каким-то, непонятным вызовом, глядя в глаза Долгова.
Её звенящий, какой-то насмешливый и в то же время, срывающийся голос, вызывающий взгляд обескуражили мужчину. Он заметно смутился и ответил, почему-то, отводя взгляд:- «Работать буду здесь. Я вчера вам говорил об этом. Свои решения я не привык менять».
-«А жена ваша, захочет ли хорошую работу в городе бросать? Поедет ли за вами в глухомань нашу?» - Василиса, едва не до крови, закусила губу, чтобы сдержать, какие-то злые слова, рвущиеся наружу.
Ей хотелось наговорить Алексею чего то, обидного. Но она вовремя опомнилась.
-«Жена должна следовать за мужем» - как-то, очень уж неубедительно пробормотал Алексей. Попрощавшись, он с заметной поспешностью, покинул дом Лозовых.