У писателя Тургенева в «Записках охотника» – обилие примечательностей касательно дорогих сердцу лесов и полей роскошной равниности. Нынче эти районы относить принято к Среднерусской возвышенности. Но таковские выражения все ж таки свойственны больше особым, чисто географическим определениям, а вот мастеров литературной художественности, к коим следует отнести Ивана Тургенева, резонно тянет возвысить прелестные, пейзажно-милые места в словесах, где наблюдается явственный простор эмоций. Они вызываются обостренной поэтической чувствительностью, то есть неустанной работой органов слуха и зрения. Иван Сергеевич выказал нам доподлинные картины: как те, что рисуются маслом, так и те, которые создаются композиторами.
В свое время российских читателей, не избалованных чувствительными описаниями сельской жизни вкруг дворянских гнезд, мастерство писателя – даже позволено сегодня подчеркнуть – в определенной степени удивило. Ну да ладно, вовсе не о старых временах пойдет речь. Нынешнему любителю классической отеческой словесности не может не броситься в глаза, что весьма заметен и даже немало радует в рассказах Тургенева переход от простого, хоть и весьма одушевленного, природописания к череде сельских простых лиц, уж очень в своей четкой обрисовке непростых. Чувствуем мы все, сколь значителен у писателя человек славянского типа, глубоко русский по своей природной сущности человек.
Да уж, таковы они, «Записки охотника», которые поднимают писателя до мудрых высот европейского, чуть ли не евразийского, масштаба. Нет спора, очень хороша у Ивана Сергеевича Среднерусская возвышенность. «Заря разгорается; вот уже золотые полосы протянулись по небу, в оврагах клубятся пары; жаворонки звонко поют, предрассветный ветер подул — и тихо всплывает багровое солнце. Свет так и хлынет потоком; сердце в вас встрепенется, как птица. Свежо, весело, любо! Далеко видно кругом…» Пусть не маслом написана картина, однако и познавательна, и в завидности пленительна, хоть для европейца вблизи Атлантики, хоть для азиатского проживателя где-нибудь вблизи Тихого, громадного в своей просторности, океана. Убедительно проникновенная изобразительность, как говорится, налицо.
Но ведь есть также иные мастерские детали в словесных картинах писателя, что позволяет нам утверждать: а ведь слух у Ивана Сергеевича истинно музыкальный. Нет, соловьиного посвиста в гласных и согласных мастера слова ты, нынешний читатель, не услышишь, однако поймешь, как близка бытописателю песенная культура простого русского человека, весьма богатого в своей щедрости музыкального таланта. Он русскую природу чувствует, что называется всем сердцем. Он откликается на ее приметную суть и сердцем, и душой, и роскошным соловьиным пением. Выходит… что? Неуж бродит охотник по жнивью полевому и не в состоянии отвлечься при всем том от русского народного песнопенья посреди равнинных просторов? Возможно, так оно и было у Тургенева. Впрочем, на том настаивать нет нужды.
А вот разговор об искусстве касательно песельников народных не грех продолжить вслед за писателем. Талантливого иной раз прямо-таки непомерно, именно что по-соловьиному. Итак, знаете ли вы, что в Москве ежегодно считают соловьев? Нет, орнитологам интересны также и каркуши, хотя подсчет ворон приблизительный: тут цифры всегда округляют. Но вот отношение к нашим замечательным певцам уже иное. Ученые, а также их добровольные помощники, любители колоратурных трелей, фиксируют с точностью до садочка – до места столичного обитания – каждую птицу, что по весне радует горожан своими песнями.
Поимеем в виду: соловьи прихотливы. Весьма придирчиво относятся к окрестностям, кои услаждают звонким щелканьем и переливами песнопенья. Голосистые, они вам не наверное – именно что дотошливо доложат об экологическом благополучии хоть малого сквера, хоть обширного парка.
Услышишь по маю их призывные голоса – как раз точно спознаешь, каково живется в деревах ли, в кустах ли другим птахам. Кроме того – белкам, лягушкам, ежам и всяческой прочей живности, которой не зазорно обитать даже в городской черте.
Помощники экологов, любители птичьего мелодичного творчества, имеют свой интерес в обследовании зеленых уголков столицы: им заодно желается и нагуляться вволю, и получить послезимнее долгожданное удовольствие от встречи с прекрасным.
Преувеличения здесь нет. Соловьи – пусть они вам не курские – всегда расчудесные исполнители. Их мастерство трогает сердца людей. Не знаю, как на забугорных эстрадах, а у нас в России частенько услышишь со сцены клубов номера, называемые художественным свистом и напоминающие о разнообразных птичьих песнях.
Под мастерский свист ноги, как говорится, сами идут в пляс. Может, поэтому бытует в народе словечко – свистопляска. Тут вам и громкость задорная, и праздничное веселье, и удаль беззаветная, и особая бесшабашность вплоть до отчаянной стукотни каблуков – всё подразумевается. И даже видится бойкий характер народный, который, например, явственно проявлен в песне «Калинка».
Коль стремится «калинка-малинка» в разгон, то и душа вслед за ней летит в скоростном раже, несется в отчаянности самозабвения.
Народные песни дают нам примеры весьма интересные касательно своей близости к природе крылатых мастеров вокала.
«Записки охотника» И. С. Тургенева я прочитал в школьные годы, беспечные и жадные до новых впечатлений. С тех пор прошло почти полвека, когда беспечность наладилась в уход, более подготовленными стали походы в лесную чащору и на быстростремительную реку. А вот жадность насчет того, чтоб очароваться весенним пеньем птиц, посмотреть на следы кабаньих и оленных пиршеств в дубравах, возросла до масштабов пристрастного писательства. И соответственно – ведения скрупулезных записей в особую тетрадочку.
Потом заглянешь в нее – ишь, как подмечено! оно сгодится для описания лесного животного или певучей птахи.
При всем при том нисколько не ушло из памяти, как соревновались у Тургенева любители народных песен.
Сильное впечатление оставляло их мастерство на слушателей, на героев истории, и насколько высоко приподнимало человека это искусство – умение владеть голосом…
Короче говоря, Иван Сергеевич, будучи одним из героев рассказа, напрочь забыл обособленности своего дворянского образования, воспитания. Всей душой отдался гению песнопевных русских людей.
В свое время нам, ребятам, школьные учителя помогали увидеть народность «Записок охотника», авторское сочувствие вековой культуре вроде бы не шибко значительного крестьянского быта. Но уж коли кто внимательно отнесся к наставлениям, то неудивительно – надолго остались в памяти хотя бы те же самые тургеневские певцы.
Я впоследствии думал: откуда у простых людей, проживавших где-нибудь в деревенской глухомани, веками процветало мастерство певческое? Не иначе, брали они сие умельство от соседей.
Спросите, возможно: от каких еще соседей?
Так ведь – от лесных проживателей: коноплянок, синиц, свиристелей, соловьев.
Музыкальная культура деревенского быта… Что ж, навещал не раз в прошлом веке глухие лесные уголки. И когда не видел там сельских клубов, то уж заливистые птичьи песни как раз невозбранно лились в мои уши, вовсе не застегнутые на все пуговки. Знай слушай трели да подпевай, когда есть охота!
Однажды мне довелось провести весенние месяцы, богатые птичьими призывными песнопеньями, в той части Владимирского ополья, что примыкала к особо лесистому краю. К тем примечательным березовым рощам и ельням, где Волга, текущая издалека, встречается именно с широко величавым притоком – с Окой.
Владимирская Мещёра пусть не такая водообильная, как западная рязанская, более близкая к российской столице, зато полесистей будет и насчет всяческих боровых проживателей тако же – поизобильней.
Уж чего-чего, а повидал я здесь, вблизи от нашей деревушки, хоть вальдшнепов, хоть соловьев, чьи песни, точно, выдерживают сравнение со всеми прочими птичьими вокалами.
Однако… нет, повидал не то слово. В черемуховых зарослях приметить сладкоголосого певца вовсе не так просто. Почему?
Да ведь черемуха несравненно способная, чтоб устроить густое переплетение ветвей по берегам овражистых речушек. Там, сквозь зеленые препоны тесного древостоя, не то, что прогуляться, – продраться затруднительно. А мастерский певун всё ж таки невелик, по характеру визуально скрытен, что ему, громкоголосому вокалисту, как раз на пользу, чтоб супружницу заполучить и не попасть в когти быстрому поднебесному хищнику.
Кстати, здесь, в краях восточно-мещерских, хватает и сов, и соколов, и ястребков хоть больших, хоть малых. Были, были они, когтистые охотники, что исправно в свою очередь примечали в деревне раз да за следующим разом какого малого цыпленка в огородах.
Но у нас речь иная, не о хищных она промыслах, верно?
Поэтому вот такой последует разворот. Касаемо соловья, он, может, потому и безрассудно громок, что в черемуховой густоте любому глазу неприметен. Иными словами, есть у него резон не бояться чьих-либо когтей. Полетай тут недругу в завесе листьев, в сетке упористо гибких коротких и длинных веточек – как раз и сверзнешься!
Слушая дивные распевы, размысливал я про тургеневских умельцев, столь мастерски использующих примеры колоратурной лесной музыки.
Тут следует обратиться к такому феномену, как народное знание, закрепленное в словотворчестве. Имеется в виду знание условий жизнеобитания, в том числе ведение климатических, флористических примет, когда ведуны принимают к сведению особенности мира соседей – мира леса, текучих и стоячих вод, земли и неба со всеми живыми и неживыми существами. Ведь песни соловья уснащены в народном понимании столь богатыми словесными подареньями, что лишь знай отличай у лесного вокалиста, где дробь, где переливы. Где раскаты, где кукушкины перелеты, то есть волнообразные повышения и понижения тональности. Где стукотня, где непременные переходы и щелканье.
И когда тургеневские певцы принимаются за свое умельство…
Однако же посмотрите, как оно выходит по мнению Ивана Сергеевича.
Итак, принимается за дело первый из соревнующихся, голос которого был «приятный и сладкий». Он играл этим голосом «как юлой».
Он «беспрестанно заливался и переливался сверху вниз и беспрестанно возвращался к верхним нотам, которые выдерживал и вытягивал с особенным старанием, умолкал и потом вдруг подхватывал прежний напев с какой-то залихватской, занозистой удалью. Его переходы были иногда довольно смелы, иногда довольно забавны. Это был русский…».
Далее писатель дает определение голоса – русский лирический тенор.
Теперь не мешает вернуться к лесной музыке и приметить: переливы и переходы, волнообразные подъемы голоса и спады, знаменующие богатую тональность – это ведь не что иное, как соловьиное мастерство, до которого простые русские люди оказались куда какими охочими.
Вот и выходит, что тенора тенорами, а соловьи наши не ушли никуда.
Тургенев описал всеобщее удовольствие от соревнования подробно, весьма красочно, затем отметил, какое оно произвело действие на певца и как он, ободренный, «совсем завихрился и уж такие начал отделывать завитушки, так защелкал и забарабанил языком, так неистово заиграл горлом…» – словом, вот вам опять коленца соловьиные. Только, как говорится, на градусе новом, более высоком.
Средняя полоса России достаточно широка, чтоб от южных мест до северных наблюдать заметные изменения климата. Там, где потеплее, не охрипнешь, небось, на холодном ветру, запоешь, веселая птаха, именно что курским соловьем – звонким чистым голосом. В непременности явишь нам бриллиант музыкального творчества.
В краях более холодных пусть будут певцы не шибко известные, однако хватает и здесь свистунов– мастеров, свиристелей и коноплянок, чей вокал приятствен, мил, доставляет радость внимающим посетителям филармонического леса. Да хоть и скромные северные соловьи…
Как, например, не упомянуть Клинско-Дмитровскую гряду, что располагается поблизости от столицы? Это приметное холмистое поднятие у климатологов считается полюсом холода Московской области. Здесь приключаются морозы ниже 50 градусов по Цельсию. Смело относи ветренные здешние погоды далеко на север. Километров этак на триста-четыреста. И по совокупности примет считай: местные соловьиные семьи гнездятся где-то в вологодских краях.
Тогда что же, вологжане отнюдь не так уж милы дмитровчанам? Вот и нет!
По весне, когда просыпаются от зимней спячки овражистые склоны подмосковной Швейцарии, черемуховые заросли исправно гремят соловьиными песнями. Иногда запоздалыми, но всегда радостно ликующими, где бойкая громкая дробь перемежается столь развеселым щелканьем – свистопляска у тебя в душе! Калинка-малинка! Каблуки сами летят черт знает куда!
Птичка-невеличка. А запоет – лес дрожит. Слышали о такой пословице? Она присутствует в русском языке уже не один век и дает характеристику вполне достоверную хоть южным певунам, хоть северным. По собственному сужу душевному настрою. По майской музыке сужу, когда черемуховые заросли гряды приветствуют весну.
Что мне теперь ни говорите, а различаю в народных инструментах, на которых сотворяется музыка, различаю, вижу явственную перекличку с филармоническим творчеством леса. Как поет коноплянка? Выводит мелодию не очень громко, зато с разными затейливыми переливами. Вот и взяли дудочки от коноплянок свою негромкую приятную переливчатость.
Бубны поимели соловьиную стукотню и дробь. Трещотки опять-таки пригодились, чтобы имитировать птиц. Рожки сгодились. Да хоть и ложки. Небось, бойкие ложечники не уступят никому в развеселых ритмах, а?
Оркестры, где русские народные инструменты играют заглавную роль, завсегда готовы порадовать желающих своим бодрым настроем, зажигательностью мелодий, ритма, искусством импровизации.
Музыкальная культура – народная русская – достойна удивления, почитания, восхищения в случае пусть писательском, тургеневском, пусть в каком ином. Даром, что родилась она в незапамятные времена и уж никак не миновала глухих лесных уголков. На сей счет нет у меня сомнений. Соловьи продолжают и ныне выводить свои рулады, однако честную правду о русском характере… Ах, Иван Сергеевич, как нам не хватает сегодня бытописателей твоего масштаба!