Я вошла в первую попавшуюся комнату. Там, на убогом топчане, лежала старуха-бомжиха. Этот прекрасный мир кишел бродягами, убийцами, наркоманами и алкоголиками, кишел нищими, бездомными и уродливыми. Полнился заразой, болезнями и вирусами-убийцами. Остаться тут? О нет! Я сплюнула от отвращения.
Старуха, по всему, болела, она тяжело дышала, с хрипом, глаза гноились, и было видно невооруженным глазом, что у неё жар. Увидев меня в полном облачении и с оружием, она попыталась привстать и беззубо зашамкала.
- Лежи спокойно, и я тебя не трону, - сказала я ей. Но старуха резво села и вытащила из-под грязной подушки мобильный телефон. Я вздохнула с досадой. Убивать её, тратить на неё уникальный патрон, или просто свернуть шею, ведь она не живет, а выживает, и вряд ли выживет, но марать руки… Я вышла из комнаты. Она не успеет донести, они нерасторопны, и когда сюда приедет полицейская патрульная, мы с Полленом уже будем далеко.
Я вышла вон и поднялась этажом выше. Я вошла в одну из квартир, дошла до самой дальней комнаты. Когда-то здесь была спальня. Детская – от неё остались куски голубых обоев с зайчиками и погнутый остов железной кровати, остался мусор после ночевки бездомных и уже высохшее дерьмо.
Я пристроила снайперскую винтовку с небольшими, но существенными изменениями. Во-первых, она не позволит мне струсить или промедлить, а тем более – промахнуться. Во-вторых, пуля обладает способностью трансформировать время и пространство вокруг жертвы, или – цели, прежде чем войти в плоть. В живую плоть, жаждущую жить. Жить здесь и сейчас. После того, как пространство-время свернется, я использую свой личный автоматический кинжал для себя, исчезну тут и появлюсь в комнате-портале своего мира.
Я глянула на часы. Без четверти пять. У них билеты в кино на шесть тридцать. Скоро они выйдут из подъезда, Павел будет обнимать жену за плечи и улыбаться ей своей открытой, детской улыбкой.
Его жена совсем не похожа на меня. Её имя – Ольга. Она светло-русая и сероглазая, с круглым, почти детским, лицом с ямочками, с почти бесцветными бровями и ресницами. У неё звонкий, беспечный смех. А я разучилась смеяться. Сколько раз я представляла себе эту картину – смешливая девушка под руку с мужчиной, которого я не переставала любить все эти долгие пустые недели.
Любить ли? Теперь я в этом уже сомневалась. Являлась ли любовью внушенное чувство? Почему же мне больно представлять, как она подставляет ему губы и читает в его глазах нежность и желание как должное. Она считает, что имеет на него право. Интересно, какие мысли пронесутся в её пушистой пустой головке, когда он схватится за грудь, и из-под ладони потечёт рубиновый ручеёк? Как она закричит, или рухнет на него, обнимая последний раз?
Неслышно хлопнул подъезд дома напротив. Я вздрогнула. Нет, это не они. Смешная худенькая бабушка с чернявым внучком. Внучку пять лет, он смышлёный и шустрый. Павел не в состоянии обзавестись своими детьми, здесь он бесплоден, и знает, что Ольга носит не его ребенка, но он принял этого ребенка как своего. Чужой ребенок – вот ещё один довод в пользу возвращения: чужое дитя не может удержать. Довод в пользу смерти…
Я начинаю волноваться, но у меня в запасе ещё пять минут: Ольга – копуша. Я так и вижу: вот она последний раз подправляет помаду на губах и начинает протирать полусапожки. Ещё один взгляд в зеркало – она готова.
- Ты не забыл билеты? – спрашивает она.
- А ты не забыла очки? – спрашивает он, улыбаясь.
- Ой, конечно, забыла! А сапоги уже надела.
- Стой, я сейчас сам возьму.
Павел забирает с телефонной тумбочки футляр и кладёт в карман своей кожанки. Они выходят и закрывают дверь. Затем запирают дверь в холл и вызывают лифт. У подъезда скользко, до фильма – ещё целых сорок минут. Они пойдут не спеша, наслаждаясь последними сухими днями, ловя из-за синих облаков редкий солнечный луч, который кажется обманчиво тёплым. Пройдут мимо сырой лавки, где иней подтаял и образовал седые потёки. Выйдут на угол дома из-за серого тополя, где между Павлом и мною, между его грудью и моим взглядом протянется идеально прямая линия, траектория полёта эксклюзивной, именной пули.
И тогда я продену правую руку в манжету-манипулятор, и положу указательный палец на спуск. Он забыл нашу любовь. Он забыл родной Мир. Он забыл себя. Он должен умереть.
Но я собираюсь сделать ему роскошный подарок, дороже золота и алмазов, дороже любви, дороже самой жизни. Я заменю именную пулю на обычную. И он умрет здесь и сейчас, и никогда не вернется в наш мир. Ибо вместо меня прибудет кто-то еще, и еще, и еще, и его все равно вернут в ненавистные ему сферы. Я сделаю Поллену одолжение. За которое он должен был быть мне благодарен, но оценить мою услугу, увы, уже никогда не сможет.
Более того, я тоже не собираюсь возвращаться. И это решение пришло спонтанно, вдруг. Я буду жить здесь и всеми силами стараться выжить. Убежать от ищеек. Прижиться. Свыкнуться. Измениться. А если не получится… что ж… я тоже пущу себе в лоб обычную, убивающую насмерть, пулю. Местного производства.