ОЧКО
Меня никогда не тянуло к игре в карты. Я не научился играть ни в шубу, ни в дурака, ни в шестьдесят шесть, в такие древние и популярные в свое время игры. Пытались учить меня и в преферанс, и в винт, в игры, как говорят, аристократические, привлечь к которым могут уже одни названия, такие, как ангелы, вист, большой и малый шлемы. Не пристали ко мне и самые, видимо, свежие, отдыхающе-курортные - девятка, тысяча, Кинг.
Но однажды случилось-таки со мной происшествие, в молодые мои годы.
Я, помню, зашел к Михаилу Блистинову. По нынешней географии он жил на пересечении улиц Долгобродской, Змитрока Бядули и какого-то узкого, извилистого переулка, от которого не осталось и следа. Комнатка на антресолях, в которую нужно было подниматься по винтовым деревянным скрипучим лестницам, всегда мрачноватым, но каких-то уютным и теплым. Блистинов жил одиноко, однако же основательно: то ли его, то ли хозяйская, но хорошая мебель, в уголке, немножко в тени от окна, письменный столик, на нем исписанные листы бумаги, развернутые журналы с драматургическими текстами.
С Блистиновым мы работали вместе в «Литературе и искусстве», жили в доброй дружбе, мне нравилась его вдумчивая неспешность, даже тогда, когда, казалось, надо бы поспешить.
Немного посидев и начав скучать, решили мы проведать Бориса Микулича. Он жил неподалеку, где - то в районе нынешнего бульвара Луначарского, что, спадая каскадами с горы, притыкает к филармонии. Домик деревянный, улица тихая, песчаная, напротив какого-то дворища лежит огромный гладкий валун, сквозь тротуар пробивается трава.
Борис, подвижный, светлый, стройный, пышноволосый, встретил нас доброжелательно-радостным взмахом рук. Однако же ни чаем, ни напитками тогда не заведено было угощать, если это делалось, то по какому-то особенному случаю. Борис имел тягу к чтению свеженаписанных страниц, читал он напевно, артистично, как возвышенные стихи, не жалея ни модуляций, ни порывистых жестов. На первый раз это немного удивляло, выглядело как бы неестественно, но позже казалось, что именно так и надо читать. Только на этот раз ничего свеженаписанного не было, и потому мы начали скучать и, видимо, быстро разбежались, если бы не прошел мимо окна Сашка Шарапов. Он тоже был высокий, красивый, стройный, ведь молодость всех при всех одаряет своей привлекательностью. И тут кто-то предложил способ, чтобы время пошло веселее:
- Давайте в карты сыграем.
- Во что?
- В очко, конечно.
- И, конечно, на деньги.
Я был-пас. Как говорится, это был не мой чемоданчик. По наслышке я знал, конечно, что выигрывает тот, у кого больше очков — до двадцати одного. А сверх этого уже проигрыш, перебор. Но, главное, что в кармане у меня было лишь сорок три копейки.
- А мы тебе одолжим, - сказал Блистинов.
- Сколько тебе дать: три рубля хватит? - спросил Микулич.
Начали мы играть часов в восемь вечера. Прежде я пустил в работу те свои сорок три копейки, высыпав их на стол. Одолженные положил в карман. Было мне в новинку объявлять банк, делать какой-то стук, в котором не разбираюсь и до сегодняшнего дня. Было в новинку тасовать карты, раздавать их, подрезать, спрашивать у партнера — еще или хватит, с тревогой набирать себе. И быть взволнованным этой соблазнительной неизвестностью: что же выпадет?
Начали мы с копеек, дошли до рублей, и уже трудно было сдерживать интерес. Я не мог объяснить, что со мной творится. Я играл на копейки, когда по карте можно было играть на повышение, как это подсказывал мне тот, что уже отыграл и имел право смотреть в чужие карты — и проигрывал. Шёл на повышение, когда по мнению советчика у меня была самая ненадежная карта и это похоже было на самоубийство — и выигрывал. Я давно отдал долг, возле меня росла и росла куча мятых и хрустящих бумажек, и я время от времени клал их в карман.
Три раза мы делали перерыв, перекуривали, выходили во двор подышать свежим воздухом, а в это время Блистинов бегал на свои антресоли за новыми деньгами. Он проигрывал больше всех, и мне было неловко, потому что чувствовал себя виноватым-именно у меня был наибольший выигрыш.
В семь часов утра я пошел домой. На улице было темно-синее утро. Я вышел на Комаровку, повернул на нынешний проспект. Нигде ни одного человека, каждый шаг слышен бог знает как далеко. Все мои карманы были понабиты деньгами-в пиджаке, сверху до низу, в брюках, в жилетке,— я не знал, сколько их, мне они казались чужими,— и понимал, что, несмотря на удачу, больше никогда не сяду за эту игру. Было в тех деньгах что-то нехорошее, нечестное, и мне подумалось, что если бы вот в такой утренней гулкой безлюдной тишине кто-то решил меня ограбить, то не было бы в этом никакой несправедливости.
ЯН СКРЫГАН
1976
ДАЛЕЕ
Ян Скрыган - Зависть
http://proza.ru/2022/11/17/776