На этой планете так сумрачно, тихо и строго,
Лишь тени сине-зеленые скользят по искрящимся скалам,
В водах залива бездонного не видно ни мути, ни вздрога,
Лишь выглядывают острые грани темно-синих кристаллов.
Мы в Космосе не искали почвы для сева семян иль обители тихой,
Мы опустились, вооруженные до зубов, настороженно-злые,
Готовые к битвам с уродами, готовые к бойне и лиху,
Чтоб, наконец, разыскать и богатства отсюда украсть неземные.
Мы долго искали сокровищ на разных планетах. Химера!
Мы долго летели, ничем не разжившись покуда.
И вот наконец-то планета с почти что земной атмосферой,
И это не просто удача удач улыбнулась, а – чудо.
Здесь воздух был свеж, как у моря на родине дальней,
Но вместо цветов искристые камни росли у воды,
И вздымались рядами стройными горы, торжественно и печально,
И настоящим сокровищем показались неподвижные эти сады.
И вдруг – переливчато-низкие звуки, словно сразу – и альт, и свирель…
И мы подняли к небу зеленому ошеломленные лица.
Трепещет, вибрирует воздух, рассекаемый долгою трелью,
И в небе меж скалами появляется низко летящая птица.
Вот два крыла едва слышимой аметистовой тенью
Скользнули вдоль монолита скалы неторопливо,
Оставляя в воздухе за собой благоухающее свеченье
Над гладью застывшего эмалево-голубого залива.
Полузверь, полудева летит, опускаясь все ниже,
И самые бывалые люди издали крик изумленья,
Когда смогли разглядеть это свободно летящее чудо поближе
И понять, что она из плоти живой, а не мираж иль наважденье.
Много слышали мы легенд о космических невидальщинах,
Инопланетной жути и жителях безобразных,
Об опасностях неминуемых… Только о деве, летающей
Среди садов из кристаллов, не слышали мы ни разу.
Кем была она? Духом? Колдуньей? Иль Ангелом безмятежным?
Или последним жителем? Теперь не узнать, как ни стремиться.
Вижу я, как сейчас, этот полет переливчато-нежный.
Это кружевное круженье – то ли бабочки, то ли птицы…
Покрыто узора тончайшей причудливой вязью,
Её тело прекрасно без похоти и вожделенья земного,
Но может оно опалить и томленьем и нежною страстью
Космических странников, околдовать и опутать любого.
Легчайшей перламутрово-радужной облачной тканью
Крыла обнимали её тонкое и хрупкое, но сильное тело.
Я видел в плотных тугих завитках серебристых волос мерцанье,
Когда она самозабвенно для нас, чужестранцев, пела...
В потоках воздушных парит над светилом трехлунья,
И отблески близких планет ложатся на обнаженные плечи,
И зыбко дрожат золотыми штрихами на лике певуньи,
И кристаллы в воде загораются, словно гигантские свечи.
И сияет недремлющим, зорко-всевидящим стражем
Дикий глаз изумрудный на влажном, словно покрытом росою, челе.
А тонкие пальцы, касаясь желтой короны с высоким плюмажем,
Без конца извиваются, словно плетя паутину внизу, на земле.
Во взгляде её немигающих серебряных глаз – вечный сплав:
И пламень, и лёд, и приказ, и мольба, и вопрос.
Но не знает она земного смеха и наших грубых утех и забав,
Не знает земной услады или безудержных слез.
И, заворожены дивным плетеньем звукового узора,
Вьюном влюбленным оплетающим крепче стального каната,
Мы тихо садимся на камни и слушаем с зачарованным взором
Ту, что была с женским телом, но неземна и крылата.
Но кто-то один преодолел наваждение сонной истомы,
И с криком страдания поднял оружие. И, оглушив на мгновенье,
Выстрел грянул, и дрогнули скалы, и с пронзительным стоном
Музыка неба чужого оборвалась, и пришло отрезвленье.
Представь себе, друг: крыльев чудных нежнейшая смута,
Ломаясь о скалы граненые, с силой неистовой билась,
И стала бесцветным комком, бесформенной грудой,
И иссякла прекрасная и живой энергией полная сила.
И в волны боли и ужаса были брошены мы потоком страданья,
Мельтешеньем безумным, багряным метаньем.
Они рвали наш разум и тело в кровавые клочья,
Пронзительный миг откровенья – и тихо… И – синяя ночь.
И кровь густою зеленою жижею вниз по камням заструилась.
И вдруг, клубясь, с тихим шорохом испарилась.
И на острие скалы остался неясной, измятою тенью
Лоскут потускневший, сухой… все, что оставило нам потрясенье.
Я закричал… убийца, как смог он руку поднять…
Нет, варвар не должен жить… И я стреляю в упор!
И хоть скреплял наши жизни космический договор,
Мы сходили с ума, и мы продолжали стрелять.
…Как я выжил – не помню. Я покинул, одинок и устал,
Ту планету, друзей схоронив в колючем прибрежном песке,
Не увез я с собою богатств, лишь один золотистый кристалл,
Да тупую и неотвязную боль в поседевшем виске.
Тот кристалл золотистый скатился с короны летающей девы.
Я мог продать его и избавиться от наважденья:
Мысль неотступную он с собою несет, и она меня гложет,
Хоть от боли давно потускнел и тоскливо звенит. А быть может,
Ей дано было в чудном мгновении жизнь продлевать,
Но оказались мы не готовы понять этот дар,
Иль дано было пением раны сердца и разума исцелять –
Но мы испугались уму непонятных чар…