– Холодно? – спросил я участливо и картинно выдохнул в морозный питерский воздух.
Стоявшая за прилавком девчонка в дутой импортной куртке, словно озябший на северном ветру вороненок, забравшийся в потерянную кем-то яркую лыжную перчатку, поежившись, промолчала. Ее огромные черные глаза смотрели настороженно, но одновременно и насмешливо. Второй раз за свои шестнадцать лет я решился заговорить с незнакомой девушкой и, похоже, опять промахнулся. Надо было что-то поумнее сказать, а я ляпнул раньше, чем успел подумать. Вечно тороплюсь, бегу от своей нерешительности и проклятой стеснительности. Ну а иначе, просто промолчал бы. И, как обычно, прошел мимо. «Ладно, – вздохнул я про себя, – надо было хотя бы попробовать». Но так просто уходить было бы совсем глупо, считай, девушка отшила меня одним только взглядом, не открывая рта, поэтому я спросил равнодушным тоном: «Почем значки?»
Прилавок был завален глиняными фигурками разноцветных дракончиков, настенными тканевыми календарями с только что наступившим 1989 годом, круглыми значками с цветными картинками лидеров мирового рока и еще кучей яркого барахла на любой вкус. У нас в Курске на четвертом году перестройки кооперативы тоже уже развернули массовую лоточную торговлю, но до такого великолепного разнообразия ему было еще далеко. Вот что значит «вторая столица».
Девчонка посмотрела недоверчиво, поправила красную вязанную шапку и с трудом разлепив замерзшие губы ответила хрипловатым голосом:
– Вот эти с «Кисой» – два с полтиной, а большие с «Металликой», – она помедлила секунду, будто не решаясь произнести, – три.
У нее вышло «Трьи». Невольно улыбнувшись, я глянул на прилавок, и улыбка слетела в то же мгновение. Истратить треху, мой дневной бюджет, на небольшой железный значок с наклеенной поверх какой-то советской символики цветной фотографией музыкантов было для меня ужасной глупостью. Но еще ужасней было бы этот чертов значок не купить. Девушка смотрела выжидательно, казалось, она заглядывает мне в самую душу и видит там эту зеленоватую тину трусоватой жадности и единственную потертую трехрублевую бумажку в нагрудном кармане рубашки. «Как она это делает, телепатка?» – подумал я с восторгом и, расстегнув куртку, обреченно полез под свитер за трешкой. Значок обжигающим осколком льда скользнул в карман рубашки и, словно живой, прижался к моему сердцу промороженным боком. Я вздрогнул, грустно улыбнулся и уже повернулся, собравшись уходить: все, деньги мои кончились, фантазия тоже, пора двигаться.
– Угощайся! – она протянула мне открытую пачку «Арктики». В черном зеве картонки, среди сигарет, драгоценным камнем блеснула прозрачная зажигалка умопомрачительного зеленого цвета.
– Спасибо, – я обрадовано вытянул сигарету, прикурил и, снова затупив, наступил на те же самые грабли. – Холодно сегодня!
Она хрипло расхохоталась.
– Ты откуда такой взялся? – девчонка закурила и, спрятав пачку, передразнила басом: «Почем значки?» – Кархтошку что ли покупаешь?
– Из Курхвска, – ответил я ей в тон, как обычно, не успев подумать. И тут же испугался, что она обидится. Помню, мамина сестра тетя Вера, всю жизнь проработавшая логопедом, говорила: «Никогда не вздумай дразнить дефективных. Запросто убить могут. Причем, без сожаления и с чувством выполняемого долга». Но девушка и глазом не моргнула.
– Давно в Питере, студент? – продолжала она улыбаться.
Поступать я собирался еще только через полгода, и то, что она меня уже записала в студенты, очень польстило.
– Вчера приехал на неделю, – ответил я осторожно, подумав: «Черт разберет, зачем она выведывает», – с тургруппой.
– А где остальная группа тур-товарищей?
– Не знаю, – пожал я плечами, – расползлись кто куда.
– Приводи ее завтра сюда после полудня, скажи, что есть товар по знакомству. И я скину с цены немножко.
– По знакомству?
– Ах, да. Оля, – сдёрнув варежку, она протянула руку.
– Олег, – ее рука неожиданно оказалась горячей, и при этом такой мягкой и приятной, что не хотелось отпускать, – а ты, смотрю, совсем не мерзнешь.
– Приедешь завтра, – она крепко сжала мою ладонь, – Олег?
– Ага, – заворожено пробормотал я, подумав: «Гипнотизёрша, цыганка советской кооперации». Она казалась сейчас единственным живым существом среди промерзших камней этого северного города, и мне просто не хватало силы воли отцепиться от ее руки, надеть варежку, повернуться и уйти. Страшно было не только ее отпускать, но и хотя бы даже отвести взгляд от Олиного лица. Казалось, моргнешь, и пропадет очарование, или магия, или гипноз – мне было уже без разницы, что это на самом деле. В любовь я не особо верил, хотя и таких уличных знакомств у меня раньше не случалось. Как тут узнаешь? А вдруг это она, та самая любовь и есть? Которая начинается, как новогодняя волшебная сказка, завораживающе интересная и немного жутковатая своей непредсказуемостью.
***
– Ты что, дурак что ли, идти, – Стас Калугин, мой ближайший дружбан, аж кипел от возмущения, –да еще весь класс им приведешь. Это же мафия!
Сидящий рядом с нами в вагоне метро очкастый дядька с острой седой бородкой под цвет каракулевого пирожка на своей макушке отложил газету и заметно навострил уши.
– Заманят всех и разденут, – продолжал шипеть Стас, – будет тебе экскурсия! Съездили в зимние каникулы, оттянулись в Питере! Вава с тебя потом шкуру спустит и родителям на съедение сдаст.
Седой сосед с интересом посмотрел на нас, но промолчал.
– Не паникуй, Калигула, какая мафия! Это обычные кооператоры. Но ты сам посуди, – я боднул его плечом, – разве я могу не пойти? Она же меня пригласила, это как свидание.
– Всем классом идти незачем, отберем самых надежных, – задумчиво проговорил Стас, – и толпой навалимся, если что. Пусть знают курских! Как, говоришь, ее зовут?
– Оля, —впервые я произнес ее имя вслух, и оно вдруг показалось мне каким-то странно коротким и незначительным, словно язык запнулся о нёбо, и я поправился, – Ольга.
– Час от часу, плененный боле
Красами Ольги молодой,
Владимир сладостной неволе
Предался полною душой. – Внезапно продекламировал седой дядька, обращаясь к нам.
– Ого! – Стас толкнул меня локтем, – уже следят.
– Если ваше сердце что-то всколыхнуло, молодой человек, – продолжил дядька, – отбросьте все сомненья, идите навстречу своей судьбе. А если это любовь?
– Говорил тебе, – зашептал Стас мне на ухо, не сводя с дядьки испуганных глаз, – торговая мафия!
***
Назавтра биться с питерской мафией пришел весь наш класс. Даже девочки, и редкая стайка тихушниц-заучек пряталась за табачным киоском, время от времени беспокойно выглядывая, боясь пропустить начало сражения.
Ольга увидела меня издалека и приветливо помахала рукой в красной варежке.
– Привет, Антон!
– Олег, – тихо поправил я и, кажется, отчаянно покраснел.
– Я помню, – улыбнулась Оля, – просто шучу.
Стас посмотрел на меня с сомнением и жалостью и, наклонившись над прилавком, стал разглядывать ряды глиняных фигурок дракончиков с миниатюрными свечками в коричневых когтистых лапках.
Днем Оля казалась еще прекрасней. И от ее улыбки, такой нежной и беззащитной, такой настоящей, приятно заныло сердце и мысли, захлебнувшиеся восторгом, вдруг сплелись в один невообразимый цветной клубок. На меня внезапно напало какое-то оцепенение, а рот расползся до затылка в ответной улыбке – аж скулы свело.
– Ребята, – Ольга нагнулась и заглянула Стасу в лицо, – если вы с Олегом, я вам с цены двадцать процентов сброшу.
– Да, мы с ним, – молниеносно отреагировал Стас и схватился за большой календарь, а к прилавку, как по команде, ринулся почти весь наш класс, оттолкав меня к самому его краю.
«Эй, – подумал я раздраженно, – куда вы налетели? Блин, еще толкаются, это я тут главный, я всех привел!» Надо было срочно восстанавливать ситуацию, напомнить всем о своем особом положении.
«Оля, – крикнул я над головами одноклассников, – как ты сегодня?».
Она посмотрела сквозь меня и повернулась к покупателям. Ничего не сказала и даже не улыбнулась, и это ее невнимание буквально обожгло меня, точно кислоты плеснула в душу. Но тут, словно почувствовав мою обиду, Оля поймала мой взгляд, подмигнула и равнодушно покачала головой. Черт его знает, что она имела в виду. Это могло значить от «Я тебя просто обожаю!» до «Ты еще здесь, прилипала?».
Спрятавшись от ветра за табачный киоск, но не теряя, впрочем, ее прилавок из виду, я закурил. «Опять все криво вышло», – раздумывал я, выдыхая табачный дым носом, старясь этим его хоть немного согреть. Еще вчера наше знакомство казалось мне каким-то судьбоносным. И я ведь уже был почти влюблен, вот подтолкни меня судьба к ней еще хотя бы на сантиметр и все, пропал бы нафиг. Втрескался бы по уши и пошел за ней следом безвольным дураком на веревочке. Может, и хорошо, что она меня оттолкнула. Возможно, это спасло меня от многих будущих несчастий в жизни. И на самом деле, подумаешь, сигаретой угостила, а я размяк и тут же привел ей целый табун покупателей. Вот на фиг я ей сдался. У нее, может, ухажеров – десяток рэкетиров с Невского. Еще укокошат меня под горячую руку. «Ладно, – решил я, отбрасывая окурок, – подходить к ней не буду, заберу Стаса и валим».
Тут кто-то неожиданно толкнул меня в спину. Пихнул не сильно, но я неловко переступил, поскользнулся и, уже безнадежно заваливаясь на бок, ухватился за чье-то так кстати подвернувшееся плечо. И сам не устоял, и хозяина плеча повалил, причем, подмяв под себя. В первую секунду решил, что меня грабят, во вторую, что это ревнивый Олин рэкетир с Невского до меня уже добрался, а в третью услышал под собой ее смеющийся голос: «Ну ты даешь, Кострома! Чего на людей бросаешься?!»
– Извини, – выдохнул я с облегчением, – скользко тут…
– Ну конечно, за киосками всегда скользко.
– Почему?
– Сам догадайся, – она весело рассмеялась. – Может, встанешь с меня, романтик?!
– Прости, – я поспешно вскочил и подал ей руку. А Оля не спешила подняться, и так смотрела на меня снизу вверх, что мне тут же захотелось упасть обратно. Подразнив меня несколько секунд, она уцепилась за мою руку и проворно вспорхнув, попросила: «Отряхни мне спину, пожалуйста, пока не промокла».
Хоть снега на куртке было немного, но я, начав с плечей, добросовестно чистил ее своей варежкой. Чем ниже спускался, тем волнительнее становилось. Лопатки, поясница, а дальше как? Край куртки только-только прикрывал задние карманы тёмно-синих джинсов, которые были сплошь покрыты бело-серой снежной пылью.
– Ну, чего замер? – она оглянулась через плечо, – чего пялишься, неужели штаны лопнули?
– Нет, их тоже надо, – промямлил я растерянно, – чистить.
Ольга засмеялась и за пять секунд, в две руки прохлопав свои джинсы, повернулась ко мне.
– О, ну-ка стой, тебя тоже нужно отряхнуть, – и смахнув несколько снежинок с воротника вдруг погладила меня тыльной стороной ладони по щеке, – спасибо.
«Вот он, последний удар», – подумал я, замирая и с треском проваливаясь, точно под лед, в какое-то туманное состояние. В тот момент мне показалось, что ее теплая нежная рука гладит мое сердце. И оно, совершенно против моей воли, будто ласковый котенок, приподнимаясь, подставляет спину под мягкую ладонь своей хозяйки.
– А? – спросил я откуда-то с седьмого неба, боясь своим противным голосом, кривым взглядом или нелепым присутствием разрушить эту сказку.
– Спорим, у тебя нет девушки? – она спрятала свою волшебную ладонь в красную мохнатую варежку и впихнула руки в карманы куртки.
– Нет, нету, – ответил я как в гипнозе, – а у тебя?
– Нет, – она грустно улыбнулась, – мы с ней недавно расстались.
– В смысле, – я шумно, едва не подавившись, хлебнул воздух, словно выпрыгнул с десятиметровой глубины на поверхность, – как это?
– Пришел в себя, курянин?! – Оля звонко рассмеялась. – Пойдем кофе попьем в «Гастрономе».
Она решительно взяла меня за руку и потащила за собой. Но я и не думал сопротивляться. А обернувшись, метрах в десяти увидел Стаса, укоризненно качающего головой. Хотел было помахать ему напоследок, но тут же забыл о его существовании, как и обо всем остальном на свете.
На обратном пути у метро я столкнулся со Стасом. Он не окрикнул меня, не хлопнул по плечу, а просто пошел молча рядом. «О, – сказал я ему дежурно, – какая встреча». А на большее уже меня не хватило, слишком уж я был закутан в собственные восторженные любовные переживания. Да просто было жалко тратить хоть крупицу эмоции на кого-то, кроме себя. Мы с ним медленно и молча, точно два мрачных призрака, спустились в метро, сели на лавочку напротив закрытых стальными дверями рельсов, поджидая поезда.
– Мне кажется, – вдруг задумчиво произнес Стас, – ты зря с ней связался.
– Все еще думаешь, что она из шайки грабителей?
– Пусть нет, но все равно зря. Чем она тебя так обаяла, не пойму.
– Я и сам не пойму.
– Косая, картавая, и ноги кривые. Уж лучше с Машкой Пановой бы закрутил.
– Машка – дура.
– Ну и что. Красивая и нетребовательная. Знает, что дура, и не выделывается. Зато какая фигура, – Стас нарисовал в воздухе рукой какие-то неопределенные кривые.
– Вот сам и закрути, – его болтовня совершенно не портила мне настроения. Мысленно я, как одинокий дельтаплан, парил где-то очень высоко, и все земные дела казались мне в тот момент никчемной муравьиной возней.
– Когда ты с ней встречаешься? – Стас и не думал успокаиваться. – Завтра? А что будет, когда домой вернешься? Да она тебя забудет через неделю!
– Думаешь, даже до лета не дождется? – тут меня кольнуло, а ведь он, скорее всего, абсолютно прав, это я слишком размечтался. И тут же почувствовал, как серая безрадостная унылая реальность окутывает сырым туманом мою розовую мечту.
– И ноги кривые, – заметив мою слабину, поторопился добавить Стас.
– Вот про ноги врешь!
– Я все время шел за вами и хорошенько ее рассмотрел, – и будто оправдываясь, быстро продолжил, – разве бы я тебя одного бросил. А если бы тебя зарезали в подворотне?
– Ты за нами ходил всю дорогу? – удивился я и поднял на него глаза. Честно говоря, такой дружеской, самоотверженной заботы я от него не ожидал. – И что ты еще высмотрел?
– А главное, старичок, – Стас похлопал меня по колену, – «Врангель» у нее индийский. Говно штаны.
***
С загнанной под серый лёд Невы дул не сильный, но какой-то особо пронизывающий ветер. Казалось, что он, старательно обшаривая человека, норовил отыскать хоть маленькую щелочку, чтоб забраться к нему под одежду.
– Во сколько у тебя поезд завтра? – Ольга забежала вперед и, уперевшись руками в мою грудь, постаралась меня остановить.
– В одиннадцать с копейками с «Московского».
– Жаль, что не с «Финляндского», – она грустно улыбнулась, – значит, у нас меньше суток осталось.
– Да я же приеду, – обнял ее и зашептал на ухо, – летом приеду поступать. Каждый день видеться будем.
– Ну да, ну да. У тебя свои одногруппницы появятся, – она взяла меня под руку, и мы побрели дальше, – а общажная жизнь очень веселая, не до меня тебе будет.
– Придумаем что-нибудь, чего ты раньше времени переживаешь. К тебе в медицинский я все равно не поступлю, а значит…
– Я тебе могу помочь, поднатаскаю. Может, попробуешь, а?
– Нет, прости. Да и не мое это. К медицинскому нужно несколько лет готовиться, любить это дело. А так, чего зря мучиться? Ни себе, ни людям, – внезапно я почувствовал себя ужасно взрослым и рассудительным, – а ты сама туда поступила? Без блата?
– Конечно, сама, – она удивленно на меня посмотрела, – только дядя немножко помог. А так-то сама поступала.
– Дядя, – я не смог сдержать смеха, – не ректор медицинского, случаем?
– Ага, – она рассмеялась в ответ, – все-таки задумался, раз знакомства есть? Нет, он не ректор, просто главврач больницы. А тебе, если тоже со мной по блату хочешь, как раз сюда. Она показала рукой на большое бежевое здание с колоннами. У высокой деревянной двери с гигантскими медными ручками мы притормозили.
– Ого, – я опешил, глянув на вывеску – ЗАГС? Так ты меня сразу сюда вела?
– Уже испугался? А как же медицинский? Или сразу на попятный?
– Чего это, – ответил я, несколько растерявшись, – не испугался. Но все как-то сразу.
– Струсил?
– Нет, – соврал я, представив мамино лицо, когда объявлю ей эту новость, – но мне же нет еще восемнадцати.
– Вот за это вообще не переживай, – Оля положила мне руки на плечи, – постой здесь. Я сейчас все устрою. Не сбежишь?
– Ага, – пробурчал я неопределенно, – давай. А про себя подумал: «Если что, скажу, паспорта с собой нет».
Оля беззвучно проскользнула внутрь здания, казалось, даже толком не приоткрыв двери. «Гипноз, наваждение какое-то, – подумал я, закуривая сигарету. – А может, и вправду жениться? Мама в первую очередь убьет Валентину Васильевну: доверили педагогу мальчика на неделю, во-вторых, Олю-лоточницу, а в-третьих, возьмется за меня. А в классе так все вообще выпадут. Калигулу возьму в свидетели – он будет счастлив. Хотя стоп! Свадьбы же не будет. По причине отсутствия документов». Я полез рукой под куртку и нащупал через свитер паспорт, уютно дремлющий в теплом, застегнутом на пуговицу, кармане рубашки.
– Ну все, – Оля, на этот раз громко хлопнув массивной дверью, выбежала прямо в мои широко распахнутые объятья, – договорилась по бартеру. Ты готов?
– С тобой, – вот стоило ей опять появиться, и все трезвые мысли моментально исчезали из моей головы, как и не было, – хоть на край света.
– Тогда пошли, – она ухватила меня за рукав и повела прочь.
– Куда мы? – попытался я изобразить разочарование, – а свадьба?
– Как куда? На край света, – Оля прибавила шагу, – а свадьба потом. Если захочешь.
– А в ЗАГСе чего делала?
– Позвонить забежала, здесь бывшая одноклассница моя работает, Лариска Вдовина.
– Хорошая фамилия для работницы ЗАГСа, – я решил остротой прикрыть свое излишнее любопытств. Но не выдержал и снова спросил:
– А кому звонила?
– Ага, мы тоже всегда над ней ржем, – ответила Оля серьезным тоном, – но ничего, выйдет замуж, поменяет фамилию.
– И станет какой-нибудь Нелюбиной или Внебрачных, – попытался я рассмешить Ольгу. Но безуспешно, она молчала и задумчиво глядела куда-то в сторону. Надо было как-то выпутываться из неудобной ситуации, и я зашел с козырей:
– Придешь меня завтра на вокзал провожать?
– Нет, не приду, – она вздохнула и, остановившись, прижалась к моей груди, – не люблю я все эти вокзальные обнимания на публику. Поехали лучше сейчас ко мне. Дома никого.
– Ну, – неуверенно протянул я, хоть, честно говоря, этого приглашения и ждал с самого момента нашего знакомства, – если дома никого, то поехали!
– Бежим, – вдруг крикнула Оля, схватила меня за руку и понеслась по улице. Мы, маневрируя, огибали недовольных прохожих, сея легкую панику на тротуаре. Кто-то покрепче прижимал к себе сумку, а кто-то хватался за собственную меховую шапку. Я быстро согрелся, и уже становилось жарко, но Ольга темпа не сбавляла. С набережной свернули направо и через скверик с погребенным под снегом фонтаном выскочили к Финляндскому вокзалу.
– Куда мы так торопимся, – спросил я ее срывающимся голосом, стараясь перекричать шум собственного дыхания, – что случилось?
– Бежим, бежим, – ответила она, запыхавшись, – быстрей!
«Может, родителей увидела, – подумал я, оглядываясь по сторонам, – или кредиторов встретила. Блин, еще попадешь тут с ней!». Обогнув вокзал, добежали до метро и рванули внутрь через разные двери. На эскалаторе я поймал ее, обнял и, отдышавшись, прошептал на ухо:
– Ну как, оторвались? Уже не догонят?
– От чего оторвались, кто догоняет? ¬– Оля отодвинулась и окатила меня ошарашенным взглядом.
– Так бежали же, – мне стало не по себе, – от кого-то?!
– А, – она опять прижалась к моей куртке, – нет, это я просто замерзла. Люблю пробежаться до метро, а то потом в тепле с мороза суставы ломит, – она пошевелила пальцами, – а у тебя нет?
– Никогда не пробовал раньше, – пробормотал я рассеянно.
– Да у вас в Воронеже и метро-то нет, – она рассмеялась, глядя мне в глаза.
Чувствовал, что задирается она не просто так, но что за этим стоит не знал, да и не хотел об этом думать. «А она и вправду косит. Правым глазом», – вдруг заметил я, и меня захлестнула такая к ней нежность, что раньше, чем успел подумать, наклонился и, зажмурившись от страха, поцеловал ее в губы. Даже не поцеловал, а просто прикоснулся к ним на несколько секунд и ощутил такую мягкость и податливость, что, растерявшись, отстранился. Ожидал, что она рассердится, оттолкнет меня или хотя бы отвернется. Оля же рассмеялась, притянула меня к себе за воротник куртки и прильнула к моим губам. Она начала целовать меня сначала осторожно, но с каждой секундой все смелее и проникая все дальше и дальше. Бешено колотилось сердце. Десятки, сотни раз я представлял себе это, но целовался впервые в жизни. Меня словно унесло куда-то в поднебесье, и я там кружил, но уже не в одиночестве, а в паре с ней, замирая от страха и восторга. Чудом оставшейся в сознании клеткой мозга мысленно я поблагодарил строителей метро за такие длинные эскалаторные спуски. Так мы и ехали, медленно опускаясь все ниже под землю. Хотя, казалось, наоборот, взмывали выше и выше к райским облакам.
«Хоть постеснялись бы на людях сосаться, ни стыда, ни совести!» – торопящаяся куда-то толстая тетка в фиолетовом мятом пуховике с полосатым баулом на плече, пытаясь протиснуться, толкнула нас так, что зубы клацнули. Оля прикусила мне язык, я вскрикнул, вернее, что-то промычал и откачнулся от нее, но она обняла меня за шею и не отпустила. За три секунды до того, как мы спрыгнули с эскалатора на плитку платформы, Оля оторвалась от меня и, хищно облизнувшись, громко похвалила:
– А у тебя вкусная кровь, люблю первую группу.
– Ни фига себе, вас в медицинском натаскивают, не удивлюсь, если кровь в столовке подают вместо компота. А я что, – деланно растерялся я, стараясь ей подыграть, – тоже теперь вампир?!
– А то, – обрадовалась Ольга, – но я зверь домашний, так что расслабься. Кусаюсь редко и только от нежности.
– Ладно. А куда едем, на каком кладбище ты живешь?
– На каком, на каком, на Пискаревском…
Я расхохотался, понимая, что шутка зашла слишком далеко. Не потащит же она меня сейчас на Пискаревку? Или все-таки потащит?
С грохотом подвалил поезд, и мы шагнули внутрь.
«Не веришь, – Оля вдруг перестала улыбаться, – сам увидишь, поехали.
Я хотел было отмочить какую-нибудь хохму, но на тему Пискаревского кладбища как-то не шутилось. Место это настолько жуткое, особенно зимой, что там даже дышится через раз.
«А что, интересно, мне на это все скажет мама», – подумал я внезапно и попытался представить в лицах наш разговор.
– Мама, – скажу я ей, например, – я решил ехать к тете Нине поступать, в Ленинград.
– Как это? – удивится она. – С чего вдруг? А как же пединститут? Я с Софьей Николаевной уже договорилась, она обещала проходной балл.
– У тети Нины столичный университет, а не какой-то провинциальный пединститут. И она, между прочим, профессор на геофаке, пойду к ней, например, на океанологию.
– Во-первых, она тебе не тетя, – обязательно рассердится мама, она очень не любит, когда я вспоминаю отцовскую родню, – а двоюродная бабушка, а во-вторых, если ты не поступишь, а конкурс там «будь здоров», то в армию пойдешь. Ты этого хочешь? А в-третьих, какой из тебя океанолог?! Ты ведь и плавать не умеешь!
– Тетя Ни…. Нина Георгиевна мне, как декан, поступить поможет, – скажу я ей твердо, – и потом, океанолог – это же сказочная профессия, это не гео-био заштатного педа закончить. А какой Ленинград прекрасный город, я в него просто влюбился этой зимой.
– Знаю я, – ответит мама издевательским тоном, – в кого ты влюбился, мне Валентина Васильевна все рассказала. Нет, ну все люди как люди. Даже этот ваш, как его, Кулачевский – уж на что дебил полный, и то оказался вполне управляемым. Один ты отличился.
– Доложили уже!
– А ты как думал? Она за вас отвечает перед родителями, а ты там с какой-то местной шваброй связался. Откололся от коллектива, по каким-то злачным местам все время шлялся. И других подбивал. Мне мама Стаса Калугина звонила, жаловалась на тебя.
– Мама, перестань, – безуспешно попробую я ее усмирить.
– Нет, весь коллектив идет вместе, один ты шагаешь поперек, да со своей великовозрастной распутницей. Ты знаешь, что ее могут посадить за растление несовершеннолетних? Связался с теткой, просто позор.
– Мама, она всего на год меня старше, тоже несовершеннолетняя, так что здесь мимо. И у нас ничего не было, – надеюсь, что придется тут соврать, – так что не волнуйся.
– Фотография ее есть? Покажи! – потребует она. Всмотрится повнимательней. - И что? Из-за этой жидовки ты решил одним махом наши с тобой планы разрушить? Где она живет, в каком районе?
– …на Пискаревке….
– Вот, вот, там ей самое и место, – обязательно усмехнется мама, – проклятый народ на проклятом месте.
– Она не еврейка, Дзингер – это немецкая фамилия.
– О, – обрадуется мама, – это еще похлеще! Как ты можешь, твоего деда немцы убили, отцовская родня почти вся на войне полегла. Да они столько нашей крови пролили, а ты с немкой?
– Мама, престань, – отвечу я ей устало, – ты не у себя в ГОРОНО на собрании. Что это вообще за шовинизм?!
– Да, может быть, я и шовинистка. Но такого предательства от тебя не ожидала. Все, – тут она обязательно пафосно, по-ленински укажет рукой на телевизор, она всегда в случае скандалов в него почему-то тычет, – все наши планы променять на эту немецкую шлюху, которой самое место там, под камнями Пискаревского кладбища, вместо миллионов погибших от голода и холода стариков и детей. Которых они, слышишь, Олежа, – крикнет она мне уже в спину, потому что в этот момент я попытаюсь скрыться в своей комнате, – они погубили. И нет им прощения ни на земле, ни на небе!
Тут я невольно улыбнулся. Да, наверно, так все и будет, как к этому разговору серьезно ни готовься, все равно закончится криком, хлопаньем дверьми и, возможно, вызовом маме «скорой». Больше всего в жизни ненавижу, когда на меня морально давят. Вот не могу я сразу парировать, мгновенно осадить человека. Минуту спустя столько едких слов приходит на ум, а вот в самую нужную секунду теряюсь. Это не значит, что меня легко можно заставить что-то делать, нет, но красиво отмазаться не умею. Стою, краснею. На откровенное хамство проще сразу в зубы дать, чем вступать в перепалку, а от вежливого – так мерзко становится, что сразу сбегаю.
Я поднял голову, очнувшись от своих мыслей. Вагон стоял на станции, люди поспешно заходили внутрь. «Осторожно, двери закрываются, – объявил диктор, – Следующая станция «Политехническая». «Странно, – усмехнулся я и скосил взгляд на сидящую рядом Ольгу, - действительно в ту сторону едем. А если она и вправду вампир? Загрызет меня и утащит в склеп». Взял ее за руку – теплая, когтей нет, даже плохенького маникюра. Оля посмотрела на меня и, сжав мою ладонь своей, улыбнулась: «Чего такой грустный, по маме соскучился? Почти добрались». Улыбнулся ей в ответ. Кажется, я готов был ехать с ней всю оставшуюся жизнь, нестись куда-то, спешить в волнительном предвкушении чего-то восхитительного. Все остальное в этом мире просто переставало существовать в эти минуты. Только она и я, а наши сплетённые руки, как живые канаты, намертво держат нас вместе.
«Академическая», – объявил баритон по радио, следующая станция «Гражданский проспект».
«Пойдем, – она поднялась и потянула меня со скамейки, – пойдем!» А мне было так хорошо мчаться: вагон то набирал скорость, то сбрасывал, иногда начинал уютно раскачиваться, так приятно было сидеть рядом с ней, что и выходить не хотелось. Ехал бы так и ехал. На эскалаторе я обнял ее, хотел опять поцеловать, но Ольга отвернулась:
– Давай, не здесь, потерпи до дома.
– Боишься, стуканет кто? – спросил я участливо, покрепче прижимаясь к ее спине, – потом родичи высекут?
Но Оля не ответила и даже головы не повернула. Так молча и ехали до самого верха. На улице, похоже, потеплело. Заспанное солнце наконец-то, хоть и неспешно, вылезало из-под несвежего одеяла зимних облаков. Пару минут мы шли по широкой улице, потом свернули на другую, помельче, которая вывела нас на огромный заснеженный пустырь с редкими деревьями и еще более редкими прохожими. Узкая, но хорошо утоптанная тропа пересекала его наискось и терялась вдалеке, где-то у серых многоэтажек, нелепо торчавших крепостной стеной на краю этого безлюдного поля.
«Перекусит мне горло, – подумал я, тревожно оглядываясь, – тут и прикопает. Ленинградские зимы длинные, не то, что у нас на юге», а вслух сказал бодрым голосом, махнув рукой на тропинку:
– Это что за дорога жизни тут у вас? Ходить безопасно, полыньи обозначены?
– Вообще-то будет у нас одно озерцо по пути. Кстати, бывшая воронка от авиабомбы, – строго ответила Оля, ступая на дорожку. – Раньше здесь воинская часть была, склады какие-то или ремонтники, не помню толком. Лет десять назад ее снесли, потом там бомжи обитали, пока сами же не спалили остатки.
– Интересный райончик. Харизматичный.
Шагали мы бодро, по-солдатски в ногу, словно пересечь воинскую часть, хоть и бывшую, по-другому было никак нельзя.
– Вот, пришли, – обрадовалась Ольга, когда после десятиминутной маршировки мы остановились у первого же подъезда хмурой кирпичной девятиэтажки, – вон мои окна слева на третьем. Там, где красные лыжи на балконе, видишь?
– Прошу, мадам, – я распахнул перед ней скрипучую дверь подъезда.
– Мадмуазель, – поправила меня Оля, – была бы мадам, если бы ты не струсил у ЗАГСа.
– Ой-ой-ой, ты же сама все отменила!
– Считай, что перенесла. Потопали домой, жених, – она слегка подтолкнула меня. Я шагнул в подъезд.
***
На лестничной площадке, у самой квартиры, она с подозрением глянула на соседские двери, прислушалась и, помедлив несколько секунд, полезла в карман за ключами. Два оборота нижнего замка и стандартная неприятного цвета охры входная дверь без номера открылась легко, даже не скрипнув. Полумрак захламленной прихожей: горы верхней одежды на вешалке, разбросанная разносезонная обувь по всем углам. Тут и сам воздух казался каким-то прошлогодним, несвежим и пыльным. Телефонный столик под большим старинным зеркалом в резной раме был завален всевозможной бытовой мелочевкой. Сам телефон едва виднелся в куче ветхих записных книжек, ключей, варежек, бумажек и пыли. Я расстегнул куртку и замешкался, не зная, куда ее деть: на вешалке горбом висела одежда, словно в доме уже целая орава гостей. Оля скинула свою куртку, стянула с меня мою и одним комком запихнула это куда-то за вешалку.
"Снимай обувь и пошли», – она поманила меня за собой. Небольшая комната была разделена на две почти равные части широким и высоким книжным шкафом. Строгий порядок одной половины сильно контрастировал с захламленностью второй. Японский магнитофон и ровная стопка кассет на чистом столе, аккуратно заправленная кровать в одном углу. Гора одежды на небрежно закинутом одеяле, газеты и книжки, носки и какие-то иностранные цветастые обертки вперемешку усеивали все свободное пространство на полу – в противоположном. В углу стоял полуразобранный мотоцикл.
– Твой мотик, – я кивнул на «Яву», – Умеешь?
– Нет, брата, – она отрицательно покачала головой, – да он редко ездит, все больше ремонтирует.
– Старший? – прощупывал я почву. Брат может стать еще большей проблемой, чем отец.
– Ага. На три года, – Оля кивнула и, собрав в охапку какую-то разбросанную на своей кровати одежду, перебросила ее через шкаф на другую –замусоренную – половину комнаты. Я воспринял это как приглашающий жест, стянул с себя толстый свитер и, обняв Олю, попытался ее поцеловать. Но она сжала губы и немного от меня отстранилась:
– Подожди, куда ты спешишь? – и, слегка оттолкнув, усадила меня на кровать. Она стояла надо мной, такая близкая, но все еще недоступная. Одновременно я чувствовал и тепло ее тела, и холодный взгляд ее темных глаз. Иссиня-черные длинные волосы сливались с ангорским пухом ее кофты, перетекающей в черные узкие джинсы – демоница, да и только. Я завороженно смотрел на нее, а в голове только сквозняк просвистывал: ни одной мысли. Мозг целиком переключился на взаимодействие только с глазными нервами. И когда мне показалось, что эту электроцепь моего организма вот-вот закоротит от перегрузки, Оля, взмахнув руками, точно в замедленном кино, сбросила с себя ангорку. Я оцепенел, в горле разом пересохло. Молочно-белая кожа, перетянутая черным кружевом, буквально ослепила меня, и я едва не потерял сознания от эротического шока. Лица я ее не видел, но кожей чувствовал, что она наслаждается произведенным эффектом. Жар ее тела, казалось, затопил все вокруг, я будто внезапно оказался на верхнем пологе бани, в висках громко стучала кровь. Каким-то боковым зрением я уловил ее руки, медленно опускающиеся вдоль тела. Вот они уперлись в край джинсов, затем, на секунду задержавшись, начали одновременное движение по поясу к самому центру. Я, завороженный, как кролик удавом, уже не отрывал от них глаз. Оля чуть оттянула пояс джинсов и в следующую секунду, словно нажав на золотую кнопку, расстегнула медную пуговицу. Беззвучно расползлась, обнажая хищно поблескивающие стальные зубчики, молния.
Тут что-то оглушительно грохнуло, впрочем, я почти не обратил на это внимания и совсем не удивился, если бы весь мир, не выдержав нашего с ним чудовищного напряжения, окончательно рухнул бы в этот момент.
– Не понял, что тут за дела, – заорал кто-то позади меня. Я обернулся: невысокий худощавый рыжеватый парень в синих кооперативных трениках, стоя у книжного шкафа почесывал свой голый живот:
– Ты чего, дятел, совсем обурел? Изнасилование несовершеннолетней средь бела дня!
– Чего, – опешил я, – какое изнасилование?
– Какое? – он вплотную подошел ко мне и, пуча свои белесые глаза, проорал мне в лицо, – да я тебя только что со своей сестры снял. Я свидетель, понял! Ну что, мусоров вызываем?!
Я молчал, пытаясь собрать редкие разбегающиеся мысли, и только растерянно смотрел на Олю, а та тоже молча и, казалось, равнодушно, разглядывала книжную полку над моей головой.
– Короче, так, – сбавил напор полуголый парень, – хочешь девочку – плати. Сначала деньги, потом удовольствие. Гони десятку!
– Как плати? – прошептал я на выдохе. Горло перехватило, и что-то оцарапало его изнутри. Рука со сбитыми костяшками, обильно поросшая полупрозрачными волосками, раскрытая ладонью вверх нетерпеливо покачивалась на уровне моих глаз. Я уже чувствовал, как он ей мне вдарит в переносицу.
– У меня нету.
– Бэмби, – заорал опять парень, но обращаясь уже к Оле, – ты кого опять привела? Ты что, снова попутала? Или ты меня на лавэ кидаешь? – и он угрожающе замахнулся на меня сжатым до белизны кулаком.
– Не трогай его, Гарик, – вдруг толкнула парня в грудь Оля, – у него есть, есть деньги. Дай быстро, – она тряхнула меня за воротник рубашки, – бегом давай! Ну, не тормози!
Я повернул лицо к ней. Умоляющий и испуганный взгляд ее черных глаз вонзился мне прямо в душу. Это был ее крик о помощи, я спасал любимую девушку, а вовсе не малодушно позволял себя грабить. Вынул последние деньги и протянул ей, но парень выхватил у меня купюры и торопливо пересчитал.
– Здесь только восемь, – он сжал деньги в кулаке, – еще гони! Ну!
– Нету больше, – просипел я, не сводя глаз с Ольгиного лица, она по-прежнему держала меня за воротник, как собачку за ошейник.
– Ладно, – неожиданно согласился Гарик, – тогда я шмотку твою заберу. Он взял мой толстый бежевый клетчатый свитер и, прикинув на себя, заглянул под воротник на лэйбл.
–Мэйд ин Перу. Что это еще такое, – удивился он, – откуда это в наших широтах такая экзотика?
– Мать из Югославии привезла, – дернулся я к Гарику, собираясь вырвать свою вещь из его жадных лап, но Оля удержала меня за воротник и усадила обратно на кровать.
– Пойдет в счет долга, – Гарик свернул мой свитер и вышел с ним из комнаты. – Развлекайтесь.
– Оля?! – закричал я, но она закрыла мне рот ладонью и зашептала:
– Тихо! Чего орешь, не получал давно?
Ладонь была сухая и очень горячая, а пальцы ледяные. Даже не знаю, чем меня обожгло больше: жаром, холодом или тем, что она мне сказала, да еще так враждебно. Я оторвал ее ладонь от своего лица и повторил тоже шепотом:
– Оля! Это что было? Кто это?
– Брат, – ответила она и, чуть помедлив, добавила, – сразу не понял, что ли.
– Оля, ты что, правда за деньги этим занимаешься?! – меня бросило в жар, и в голове, как в закипающей кастрюле, закрутились в беспорядочном движении обрывки мыслей. – А родители знают?
Она промолчала и лишь чуть заметно качнула головой.
– А где они? – мне стало так нестерпимо жалко ее, попавшую под силу власти старшего брата, деспота и негодяя.
– Мама на съемках уже второй месяц, – ответила Оля тем же шепотом, – она на Ленфильме работает. А папа в Германию на заработки уехал. Но давно, два года назад. Он и не пишет уже несколько месяцев, и денег не шлет. Бросил нас, наверно.
– Подожди, – сердце мое вновь сжалось, – может, случилось чего, а ты сразу: бросил!
– А как проверить? Пропал и все…
– А зачем же ты, ну, – я лихорадочно подбирал слово, но так ничего и не придумал, – этим занимаешься? Он, – я кивнул на дверь, – тебя заставляет?
– Игоря на деньги кинули, он теперь бандитам должен, – она посмотрела мне прямо в глаза.
– Послушай, – торопливо зашептал я, обнимая ее за талию, – бросай ты это, поехали со мной. Так же невозможно жить. Мать, конечно, на дыбы встанет, но я ее уговорю, уболтаю как-нибудь.
– Я не могу, – она вырвалась из моих объятий и отступила на шаг, – его убьют иначе. Ты понимаешь? Убьют. Мне как потом с этим жить? А что я маме скажу?
– Господи, ну что, других способов заработать нет? Почему он сам ничего не делает? Мотоцикл пусть продаст!
– Кому это говно нужно? – ответила Оля внезапно игриво и со смешком, непонятно что имея в виду: мотоцикл или брата. – Ну как, хочешь продолжить? Гарик теперь не помешает, деньги он получил, – и она спустила лямки лифчика с плеч.
Я точно оказался в интересном, но нехорошем сне. Такое сновидение, проснувшись, хочется поскорее стряхнуть с ресниц, забыть, чтоб не гадать, к каким будущим неприятностям в жизни тебе приснилась эта чушь. Оля по-прежнему выжидательно стояла надо мной, неяркий свет окна за спиной немного размывал ее полуголый силуэт, а в глазах было столько желания и ласки, что я, не в силах противостоять этому колдовству, протянул к ней руки. «Ладно, – подумал я про себя, – денег уже все равно не вернуть, зато не оттолкну ее сейчас, и в будущем все изменится». Она опустилась на колени и, взяв меня за скулы, потянулась за поцелуем. И тут меня осенило, я вспомнил, что все это время хотел у нее узнать и, ни на секунду не задумавшись, выпалил: «А у тебя много парней до меня было?». Ох, зря я это брякнул. В тот же момент почувствовал, как изменилось выражение ее лица, точно, со мной рядом оказался совершенно чужой, незнакомый человек. Глаза мгновенно потеряли свою мягкость и теплоту, она хищно прищурилась, до белизны сжала губы в кривой усмешке и с силой оттолкнула меня. Я упал на спину и приподнялся на локтях. Вот нисколько не удивился бы, если она вдогонку еще и ударила бы меня по лицу. Но Ольга мне по-прежнему, нет, даже все больше и больше, нравилась. Я не мог отвести от нее восторженного взгляда.
– Тебе зачем это? Со счета сбиться не боишься? – прошипела она с какими-то не то змеиными, не то кошачьими нотками, но, будто внезапно опомнившись, продолжила уже вульгарным переслащенным тоном. – Сегодня ты первый, не волнуйся.
А вот это она напрасно сказала, да еще таким приторным голосом. Лучше бы ударила, честное слово. Так гадко стало, особенно из-за этой противной интонации, именно так, мне представлялось, и ведут себя дешевые шлюхи.
– Поехали со мной, – предложил я, решив, что если откажется, то встану и уйду, – собирайся прямо сейчас. Поедешь?
Она молча смотрела на меня с прежней нежностью, любовью и кивала, кивала, кивала головой.
– Правда? – приятная судорога свела желудок, я едва дышал от внезапно свалившегося на меня счастья и уловил свою, промелькнувшую где-то вдалеке мысль: «Как же все удачно разрешилось. Просто и хорошо». И вдруг почувствовал такой прилив сил и такое желание что-то сделать, словно меня живой водой окатили, что я решительно вскочил:
– Да, кстати, пойду свитер свой заберу. А ты, – я подмигнул Оле, – пока собирайся.
Из комнаты я вышел, громко хлопнув дверью. В небольшой узкой кухне общий букет несвежих кулинарных запахов оттенял резкий аромат какой-то перебродившей плесени. В раковине громоздилась гора посуды, плита была заставлена сковородками, переполненными засохшими объедками, и заляпанными цветным жиром кастрюлями. В углу, у переполненной мусорки, тускло блестела батарея пустых бутылок. За маленьким, на двоих, столиком сидел Гарик. Он, задрав голову, задумчиво смотрел сквозь полупустую водочную поллитровку на лампу на потолке, обрамленную оранжевыми, как янтарное ожерелье, осколками люстры.
– Уже, – спросил он хриплым нетрезвым голосом, слегка запинаясь, – что-то быстро. Учти, вышел из комнаты – все, еще захочешь, снова плати.
– Не захочу, – на холодильнике лежал беспомощно свесивший один рукав мой скомканный свитер, он словно тянулся ко мне, звал на выручку. Я схватил его и прижал к груди. – Свитер я свой забираю. И Олю тоже.
– Ты чо, перетрахался что ли, головой поплохело? – Гарик расхохотался, с откровенным любопытством меня разглядывая, и вдруг крикнул громко. – А ну, положь бадлон на место!
Он замахнулся бутылкой, но, передумав, осторожно поставил ее на стол и бросился на меня. Я отступил на шаг и единственное, что успел сделать, так это приподнять кулаки, приняв боксерскую стойку. Неожиданным коротким ударом от откинул меня на середину коридора. В глазах потемнело, а в голове что-то громко взорвалось, ослепительно сверкая и обжигающе искрясь. Боль была такая, что слезы выступили, но свитера я не выпустил и снова принял боксерскую стойку. Гарик стоял передо мной, держа руки в карманах и злорадно ухмыляясь.
– Ну, что, жених, словил промеж глаз? – он сплюнул, картинно целясь в меня, но попал в уголок замызганного зеркала. – Бадлон отдавай и можешь валить. Отпускаю, я сегодня добрый.
– Оля поедет со мной, – я старался говорить твердо и уверенно, но голос предательски сорвался под конец фразы.
– Ага, сейчас, – Гарик оглянулся на закрытую дверь комнаты, где была Оля, и подмигнул мне, – у нее еще работа на сегодня.
И так он гаденько улыбнулся, что я не выдержал, врезал ему по физиономии и попал прямо в челюсть. Гарик опешил на секунду, но тут же, как-то замысловато подпрыгнув, пнул меня ногой в живот. А с правой руки зарядил мне в ухо, да так сильно и звучно, будто я головой влетел в колокол. Хотел было ему ответить, но, оступившись на раскиданной по полу обуви, ухватился за какую-то пальтишку на вешалке и, оборвав ее, рухнул на пол. На меня обрушился град ударов, я не только не мог дать отпор, но даже и подняться на ноги. Иногда мне казалось, что теряю сознание, впрочем, вероятно, так и было. Очнулся я на лестничной площадке, Гарик, выкрутив руки, тащил меня вниз по ступенькам. Я совершенно не сопротивлялся, сосредоточившись на том, чтоб в эти минуты не дать дуба. В голове блуждали какие-то совершенно посторонние мысли, например, вдруг стало страшно интересно, чем нас сегодня будут кормить на ужине. У почтовых ящиков, запыхавшийся Гарик притормозил, прижал меня к стене, пропуская кого-то в серых волосатых валенках.
– Здорово, Тара, – уважительно поздоровался тот, – что за фуфела волочешь? Опять в лакши прошпилил?
– Опять, – весело согласился Гарик, – пора ему освежиться, а то борзый очень!
И под их тупое гоготание я, распахнув лбом подъездную дверь, вылетел на улицу и рухнул в метровый сугроб снега. Разбитое лицо обожгло холодом, но я с удовольствием вдохнул морозный воздух и сел. Стер снежную пудру с лица рукавом и, кажется, начал приходить в себя, словно очухиваться от ужасного ночного кошмара. Возле меня остановилась чинная пожилая пара. Женщина в черной, лоснящейся каракулевой шубе, участливо наклонившись, вполголоса спросила:
– Может, вам милицию или «скорую» вызвать, молодой человек?
«Какой глухой, бесцветный голос, – подумал я, закрывая глаза, – таким голосом только труповозку вызывать».
– Пойдемте, Юлия Павловна, – потянул ее за локоть спутник, – не стоит ввязываться в пьяные драки. Сами разберутся.
– Ему же нужна помощь, Иван Николаевич, разве нет?! Возможно, он выпал из окна. Посмотрите, он ведь без обуви.
Я приоткрыл веки, точно: сижу на снегу в одних носках. И куртка, и шапка – все осталось в Олиной квартире.
– Пойдемте, Юлия Павловна, пойдемте, прошу вас, – взмолился Иван Николаевич и чуть не насильно потащил ее прочь, – это же Гражданка, здесь всегда дерутся.
Я встал на колени и оглянулся вокруг. На растущий у подъезда высокий куст, медленно планируя, опустилась моя нейлоновая куртка, вслед грузно, как замерзшие на лету галки, шмякнулись в снег ботинки. Задрав голову, я посмотрел на третий этаж. Одна створка левого окна была открыта. Мне даже показалось, что я увидел Ольгу. В эту секунду весь ужас мира навалился на меня, я еле-еле дышал от страха, боясь только одного, чтоб она не сиганула ко мне с высоты, не выпорхнула, как загнанная птица, мой милый несчастный вороненок. В окне мелькала чья-то фигура, я был более, чем уверен, что это она. «Собирает сумки, – думал я, вглядываясь в открытую створку, – а Гарик, наверно, не пускает. Надо вернуться. Помочь ей сбежать от него». И тут в ярком азиатском халате с зажатой в руке сигаретой она, навалившись грудью на подоконник, выглянула на улицу. И, конечно, сразу заметила меня. Или не заметила? Она лежала на подоконнике, курила, равнодушно оглядывая двор. А я, так и стоявший под ее окнами на коленях, во все глаза смотрел на нее, пытаясь убедить себя, что она меня просто не видит. Может, вглядывается, но никак не может найти, так ведь тоже бывает.
«Оля!» – крикнул я так громко, что самому на секунду заложило уши, и помахал рукой. Она по-прежнему, казалось, смотрела мимо меня и, не торопясь, курила. Мне все казалось, что сейчас, сейчас все в секунду переменится: она даст мне знак, отобьётся от Гарика, вырвется из квартиры и, стремглав проскочив по лестнице, выбежит и упадет в мои объятья.
И тут я наконец-то поймал ее взгляд. «Что она хочет мне сказать, ведь смотрит на меня, не отрываясь, – лихорадочно думал я, – Господи, как же я ее люблю!» Но она, взмахнув рукой, одним щелчком отправила окурок на улицу и равнодушно закрыла окно. Задернутая штора, спрятав, как паранджа, ее лицо, оглушила меня, словно оплеуха. Плевком упал мне под ноги песчано-желтый ее окурок. Я замер, боясь пошевелиться, стараясь ни единым движением не проявиться в этой, уже наступившей реальности. Я отказывался в это верить, слышать и понимать, и в голове еще трепыхалась слабая надежда, что это какая-то нелепая ошибка. Ведь если не обращать внимание на мелочи, на ерунду, на криво сложившиеся обстоятельства, то самое-самое главное никуда не денется. Внезапно мое ухо что-то обожгло, в голове опять загудело, а лицо обдало снежными брызгами. Я медленно повернулся и увидал парнишку лет восьми, лепящего своими покрасневшими руками уже следующий снежок.
– Дяденька, – крикнул он звонко, – чего расселся, жопу отморозишь?! Твои шкрабы валяются?
– А? Иди, мальчик, нафиг! – только сейчас я почувствовал, как окоченел, что едва могу шевелить губами, и с опозданием подумав: «А может, это мой ангел-хранитель, ангелы ведь приходят в разных обличьях», – добавил:
– Подожди, мальчик. Спасибо!
С трудом мне удалось подняться. На снежной шапке двухметрового куста, покачиваясь на слабом ветру, разлеглась моя куртка, а под ней павшими птицами чернели мои ботинки. Я подошел ближе, странно было ходить по снегу без обуви, но ни холода, ни злости, ни обиды я уже не ощущал, лишь только огромное облегчение.
– Подожди, постой, – окликнул я снова мальчика. Он смотрел на меня с издевательской и вполне взрослой улыбкой, – скажи, а какой это адрес?
– Заблудился, дядя? – он захихикал заливисто, как слабоумный, но внезапно посерьёзнел и ответил каким-то совершенно недетским низким голосом, – улица Верности, тринадцать.