И вот началось самое восхитительное время. Зоммерфельд освободил меня почти от всей канцелярской работы: мне оставалось только произносить речи в суде, потому что всю предварительную работу осуществлял он. Мой доход был так велик, что я спал в своей конторе только ради удобства или, вернее, ради моего распутства.
Я держал на конюшне коляску и лошадь и почти каждый день катал Лили или Розу. Поскольку Роза жила на другом берегу реки, девицы даже не подозревала о существовании друг друга. Слабым местом моим была Роза: ее красивое личико и формы всегда волновали и радовали меня, ее быстро развивавшийся ум вызывал все возрастающее уважение. А ведь происходило это благодаря нашим разговорам и книгам, которые я ей давал. Никогда не забуду ее радость, когда однажды утром я купил ей маленький книжный шкаф, наполнил его книгами, которые, по моему мнению, она хотела бы и должна была прочитать, и отправил все Розе домой.
Вечером девушка пришла прямо ко мне в кабинет, сказала, что это именно то, чего она больше всего хотела, и позволила мне изучать ее красоты одну за другой. Но когда я повернул ее и поцеловал в зад, она воскликнула:
— Тебе это не может нравиться, это не может восхищать!
— Да не уж-то! — рассмеялся я, но тут же признался себе, что может — на ягодицах у нее были восхитительные ямочки, но сама девушка была немного толстовата. Одна из ее грудей тоже была красивее другой, хотя обе были маленькими и дерзко торчали. Я не находил недостатков ни в ее <…> Следовательно, я просто обладал ею, просто наслаждался сам и только время от времени достигал второго оргазма, пытаясь возбудить девицу в любовной игре. Роза была кем угодно, только не отзывчивой любовницей, хотя в сексе неизменно оставалась милой и превосходной партнершей. Как она могла быть такой нежной, хотя и сексуально холодной, всегда было для меня загадкой.
Лили, как я уже говорил, была совсем другой: веселый маленький мальчишка, рожденный Венерой малютка. Время от времени она вызывала у меня действительно острые ощущения. Девушка всегда насмехалась над миссис Мэйхью, но, как ни странно, во многих интимных отношениях она была очень похожа на нее — своего рода дублерша взрослой и более страстной женщины, с детской озорной веселостью в придачу и детской радостью жизни.
Но теперь в мою жизнь должно было войти великое и новое ощущение. Однажды вечером ко мне в кабинет без стука вошла девушка без шляпки. Зоммерфельд уже уехал домой, а я как раз собирал вещи перед уходом. Девушка запыхалась, так спешила. Она была поразительно хороша собою: смуглая, с большими черными глазами и тонкой девичьей фигуркой.
— Я Топси, — представилась она и стояла, улыбаясь, как будто ее имя уже объяснило причину ее прихода.
— Входите, — пригласил я. — Присаживайтесь. Я слышал о вас!
Топси была привилегированной личностью в городе: она даже бесплатно ездила на трамвае или по железной дороге. Тех же, кто пытался ее ссадить, открыто объявляла «отбросами белого отребья». При этом всегда находился какой-нибудь мужчина, готовый заплатить за нее. Топси никогда не смущалась подойти к любому мужчине и попросить у него доллар или даже пять долларов — и неизменно получала то, чего хотела: ее красота была так же неотразима для мужчин, как и ее презрительная отчужденность. Я часто слышал о ней: «эта хорошенькая б… негритоска!», но в ее чистой красоте не было и следа негритянских черт.
Топси села и сказала с легким южным акцентом, который мне очень нравился:
— Так меня зовут. — Я ответил улыбкой. — Ты здесь вместо Баркера? Он определенно заслужил такую смерть, этот отброс белого отребья!
— Как твое настоящее имя?
— Меня зовут Топси, — ответила она, — но на самом деле мое настоящее имя Софи, Софи Беверидж. Ты был очень добр к моей матери, она живет наверху. Да, — продолжала Топси с вызовом, — она моя мать и очень хорошая мать. И не подумай какую-нибудь гадость!
— Твой отец, должно быть, был белым?
Я искренне не мог даже предположить, что отец Топси — квартерон1. Она кивнула:
____________________________
1 Квартерон — потомок белого родителя и мулата (дитя любви негроида и белого человека), т.е. на четверть негр. Для примера, квартероном был писатель Александр Дюма-отец. А.С. Пушкин был октороном, т.е. в жилах его текла 1/8 негритянской крови.
— Он действительно был белым, то есть кожа у него была белая!
Девушка встала и прошлась по кабинету, будто он принадлежал ей.
— Я буду звать тебя Софи, — сказал я, чувствуя в ней страстный бунт оскорбленной гордости.
Она улыбнулась.
Я не знал, что делать. Я не должен был идти по улице с цветной девушкой, хотя в Софи не было никаких признаков черной крови. К тому же она была удивительно красива даже в своем простом платье с веточками. Девушка двигалась плавно, гибко, как пантера. Грация и маленькие груди, вызывающе выступавшие из-под тонкого хлопчатобумажного одеяния, возбуждали. У меня пересохло во рту, когда она повернулась ко мне.
— Ты меня раздеваешь глазами. Впрочем, мне это даже приятно. Ты нравишься моей матери, а я люблю свою мать. Если бы еще не мой отец…
Было что-то детское, прямое, невинное даже в ее откровенности, которая очаровала меня. А ее красота буквально сияла в темнеющей комнате.
— Ты мне нравишься, Софи, — сказал я, — но любой помог бы твоей матери. Она была больна!
— Фу! — возмущенно фыркнула девушка. — Большинство белых людей позволили бы ей умереть прямо здесь, на лестнице. Уж я-то их знаю. Они бы еще и рассердились на нее за ее стоны. Я их ненавижу! — Девица сверкнула своими большими глазами и приблизилась ко мне. — Если бы ты был американцем, я бы никогда не пришла сюда, никогда! Лучше бы я умерла или украла бы и заплатила тебе...
Презрение в ее голосе было горьким от ненависти. Очевидно, у негритянского вопроса была сторона, которую я никогда ранее не осознавала.
— Но ты другой, — продолжала она. — И я пришла...
Девушка замолчала, подняв на меня свои большие глаза, в которых застыло невысказанное предложение.
— Спасибо, — запинаясь, проговорила я. — Надеюсь, что ты скоро придешь снова, и мы станем большими друзьями. Не так ли, Софи?
Я протянула ей руку, но она надулась и посмотрела на меня с упреком, мольбой или разочарованием. Я не мог устоять, взял ее за руку, притянул к себе и поцеловал в губы, скользнув при этом рукой к ее левой груди. Она была тверда, как индийская резина. Я сразу почувствовал, как возбужденно встал мой член. Желание и совесть боролись во мне, но я привык ставить свою волю выше всего прочего.
— Ты самая красивая девушка в Лоуренсе, — сказал я, — но мне действительно пора идти. У меня назначена встреча, и я опаздываю.
Софи загадочно улыбнулась. Я же схватил шляпу и убежал, не остановившись даже для того, чтобы закрыть или запереть дверь кабинета.
На улице мои мысли и чувства были в полном смятении. «Хотел ли я ее? Должна ли она быть со мной? Придет ли она снова?» — гадал я.
— О, черт! Женщины — сущий дьявол, а он не такой черный, каким его рисуют! Черный?
В ту ночь меня разбудил громкий стук в дверь. Я вскочил и, не раздумывая, отворил. В комнату вошла веселая Софи.
— В чем дело? — воскликнул я, все еще пребывая в полусне.
— Я устала ждать, — дерзко ответила она. — И вообще, я только что пришла. — Я хотел было возразить, но она повелительно крикнула: — Идем спать! — И, обхватив мою голову обеими руками, поцеловала.
Последние капли желания противиться ей угасли.
— Идем скорее! — пробормотал я, забираясь в постель и наблюдая, как она раздевается. В мгновение ока Софи разделась до сорочки.
— Думаю, так сойдет, — кокетливо сказала она.
— Пожалуйста, сними это, — пожелал я, и в следующее мгновение обнаженная девушка оказалась в моих объятиях.
<…>
— Тебя когда-нибудь трахали, Софи? — спросил я.
— Нет, сэр, — ответила она. — Ты мне нравишься, потому что никогда не приставал ко мне. Ты добрый. Я знала, что когда-нибудь обязательно это сделаю, поэтому лучше отдамся тебе, чем кому-либо другому. Я не люблю цветных, — добавила она, — а белые все смотрят на меня свысока и презирают… И я... я люблю тебя, — прошептала девушка, уткнувшись лицом мне в шею.
— Боюсь, сначала тебе будет больно, Софи.
Но она заглушила все угрызения совести словами:
— Черт, мне все равно. Если я доставлю тебе удовольствие, все будет в порядке.
И раздвинула ноги. Я забрался на нее.
<…>
— Ты — чудо! — крикнул я, задыхаясь от избытка чувств. — Но как ты так быстро научилась?
— Я люблю тебя, — прошептала она. — Потому делаю все, что должно тебе понравиться. Я так чувствую. И мне это тоже нравится! Понимаешь?
И ее прелестное лицо сияло передо мною.
Я встал, чтобы показать ей, как пользоваться шприцем, и обнаружил, что постель залита кровью. Через мгновение Софи сорвала простыню.
— Я постираю ее утром, — сказала она со смехом, скатала белье в комок и бросила в угол.
Никогда еще я не видел более соблазнительной фигуры. Правда, кожа у нее была смуглая, но не темнее, чем у обычной итальянской или испанской девушки. Ее груди, маленькие и упругие, как резинка, вызывающе торчали. Бедра ее, однако, были уже, чем даже у Лили, хотя ягодицы оказались полными. Ноги тоже были округлыми, даже ступни были стройные, с высоким подъемом.
— Ты самая красивая девушка, которую я когда-либо видел! — воскликнул я. <…>
— Ты настоящий мужчина, — гордо сказала она. — И я хочу показать тебе, что могу любить лучше, чем любое белое отребье. Они только напускают на себя вид!
— Ты сама белая. Не говори глупости!
— Если бы ты знал… Когда я была девочкой, ребенком, старые белые люди, лучшие граждане в городе, говорили мне на улице такие грязные слова, как они пытались меня облапать… Звери!
Я ахнул, поскольку даже не подозревал о подобном.
— Расскажи мне, Софи, дорогая, как ты научилась такому замечательному сексу? Доставлять такие острые ощущения?
— Ха! — хмыкнула она. — Это легко. Я боялась, что ты меня не любишь, поэтому сегодня днем пошла к мудрой старой негритянке и спросила у нее: как заставить мужчину полюбить тебя по-настоящему! Она велела мне немедленно лечь с тобою в постель и сделать это.
— И больше ничего?..
— Если хочешь снова заняться любовью, я готова!
В следующее мгновение я был в ней, и теперь она держалась даже лучше, чем в первый раз. <…>
— Ты чудо чудное! — пробормотал я, едва отдышался и смог говорить. — Лучшая любовница, кого мне довелось познать!
Буквально сияя от похвалы, девушка обвила руками мою шею и оседлала меня, как когда-то Лорна Мэйхью. Но какая разница! Лорна была так поглощена удовлетворением собственной похоти, что совсем забывала обо мне. Движения ее были до крайности неуклюжими. Но Софи, наоборот, думала только обо мне. <…> У меня перехватывало дыхание от каждого ее движения.
— Сама-то ты получила удовольствие, Софи? — спросила я, как только мы снова легли рядом.
— Ха! — улыбнулась девушка. — Ты очень сильный, и ты... Ты доволен?
— Великий Боже!
У меня было такое чувство, будто все волосы на моей голове сползли вниз по позвоночнику!
— Ты необыкновенная, дорогая!
— Оставь меня при себе, Фрэнк, — прошептала она. — Если хочешь меня, я сделаю для тебя все-все. Я никогда не надеялась иметь такого любовника, как ты. О, эта девочка очень рада, что ее грудь и <…> доставляют тебе удовольствие. Ты научил меня этому слову, а не мерзкому слову, которое употребляют все белые. Секс — хорошее слово, очень хорошее! — И она радостно закричала.
— А как это называют цветные? — спросил я.
— Кузи.
— Кузи? Тоже хорошее слово, очень хорошее!
Много лет спустя я услышал американскую историю, которая живо напомнила мне историю Софи.
«У одного инженера была хорошенькая дочка. И служил при нем помощник по имени Билл. Помощник проявлял исключительные качества клерка — был тихим, скромным, благовоспитанным трудягой. Отец познакомил помощника с дочерью, и вскоре между ними был заключен брак. После женитьбы, однако, зять отдалился, и напрасно тесть пытался угадать причину отчуждения. Наконец он прямо спросил: почему?
— Я хотел сделать все как можно лучше, Билл. Но если я ошибся, то очень сожалею. Разве товар не соответствует спецификации? Разве дочь моя не девственница?
— Это не имеет никакого значения, — нахмурившись, ответил Билл.
— Отвечай прямо, — воскликнул отец. — Разве моя дочь не девственница?
— Откуда мне знать? — ответил Билл. — Единственное, что я могу сказать, так это то, что я никогда не знал девственницы с таким разносторонним сексуальным опытом».
Софи была первой, кто показал мне круговые движения при совокуплении, и она, несомненно, была девственницей!
Как любовница девушка оказалась совершенством. С тех пор длинные линии и легкие изгибы ее прекрасного тела стали для меня эталоном красоты любовницы и остаются притягательными даже сегодня, на склоне лет.
Сначала Лили, а затем Роза были удивлены и, возможно, немного обижены внезапным моим охлаждением к ним. Время от времени я брал Розу с собою на прогулки или посылал ей книги. И Лили была у меня где угодно и когда угодно. Но ни одна из них не могла сравниться с Софи как любовница. А ее простонародная речь еще больше очаровывала меня, чем лучше я ее узнавал. Девушка училась жизни на улицах Лоуренса: сначала ее обучала природа — как неразумное, живущее инстинктами животное, но затем, и это удивительно, она стала быстро расти интеллектуально, ибо любовь — воистину единственный настоящий волшебник-учитель! Через две недели ее речь стала лучше, чем у Лили. Через месяц она заговорила так же хорошо, как любая американская девушка. Ее жажда знаний и та легкость, с которой она впитывала в себя эти знания, всегда удивляли меня.
У Софи была прелестная фигура, превосходившая даже тело Розы, и в десять раз соблазнительнее, чем у Лили. <…> Она была дитя природы — смелая, с животной дерзостью и, кроме всего прочего, мило бесцеремонна. Мне стоило только намекнуть на желание, чтобы она его удовлетворила. Софи была жемчужиной среди девушек, которых я встретил на первом этапе своей жизни. Мое восхищение ею очистило разум англосакса от презрения к людям других рас. И это замечательно, потому что иначе я закрыл бы свое сердце от целого человечества.
Но вот пришло письмо от профессора Смита, в котором он рассказывал, как однажды ночью сильно промок и простудился. Вернулся кашель, он начал терять вес, стали периодическими сердечные припадки. Наконец-то он осознал то, о чем столько раз предупреждал я — влажный воздух Филадельфии вреден его организму. Врачи уговаривали Смита переехать в Денвер, штат Колорадо. Все ведущие специалисты сходились во мнении, что горный воздух лучше всего помогает при слабости легких. И вот теперь Смит писал, что если я не смогу приехать к нему, то должен телеграфировать, и он завернет в Лоуренс, чтобы повидаться со мною по дороге на Запад.
Через пару дней мы встретились в Элдридж-Хаусе. Вид Смита потряс меня: он стал тощим, как призрак, большие глаза на его изможденном бледном лице, казалось, полыхали лихорадочным пламенем. Сразу стало очевидным, что Смит обречен. Я еле сдерживал слезы.
Мы провели вместе целый день. Когда он услышал, как я бездарно растрачиваю время своей жизни в случайном чтении и случайных разговорах, о моих ночных сексуальных похождениях, профессор приложил все усилия, чтобы убедить меня бросить адвокатскую практику и отправиться в Европу, чтобы стать настоящим ученым и мыслителем. Но я не мог вот так вот просто отказаться от Софи и моей разгульной ленивой жизни. Я сопротивлялся, утверждал, что он меня переоценивает: я легко стану лучшим адвокатом в штате и заработаю много денег, а потом вернусь в Европу и тогда стану учиться.
В ответ Смит заявил, что выбор за мною: кому я намерен служить — Богу или Маммоне. Я легкомысленно заявил, что Маммона и моя страсть уже дали мне гораздо больше, чем его Бог!
— Впрочем, я намерен служить обоим!
Смит только покачал головой.
— Я закончил, Фрэнк, — наконец сказал он. — Но я бы меньше сожалел о краткости своей жизни, если бы знал, что именно ты продолжишь то дело, доделать которое мне не позволит преждевременная смерть. Ты станешь моим преемником, не так ли?
— Да, — сразу же согласился я, давясь слезами. — Дайте мне несколько месяцев, и я поеду сначала в кругосветное путешествие, а потом в Германию учиться.
Смит притянул меня к себе и поцеловал в лоб. Я ощутил этот поцелуй как некое посвящение в тайну.
Через день или около того профессор сел в поезд на Денвера, и мне показалось, что солнце исчезло из моей жизни.
В Лоуренсе у меня тогда было мало дел. Разве что чтение. Ежедневно я проводил часа два-три в городской библиотеке. Миссис Траск, библиотекарь, была вдовой одного из первых переселенцев, который был жестоко убит во время набега Квантрилла2. В тот день миссурийские бандиты «расстреляли» маленький городок Лоуренс в последней попытке сделать Канзас рабовладельческим штатом.
______________________________
2 Уильям Кларк Квантрилл (1837—1865) — командир партизанского отряда конфедератов в годы Гражданской войны. Его отряд в 450 человек устроил ужасную резню в Лоуренсе 25 августа 1863 г. — целенаправленно убили 150 мужчин и мальчиков, город сожгли. Однако автор Воспоминаний лжет — в тот раз отряд Квантрилла мстил врагам за зверское убийство четырех женщин — сторонниц южан.