И всё таки ты выжил. Ты, когда-то идущий по холодному, длинному тюремному коридору, в сопровождении охранника, когда звук его сапог эхом гулким нёсся по всему казалось чёрному корпусу. Почему чёрному, потому что несмотря на другие цвета, он был чёрным для многих, кто находился в камерах. Их жизнь стала в этих камерах, как жизнь пчелы, в банке, закрытой крышкой. И эта картинка той дороги, перед этапом, когда твой жизненный путь мог окончиться быстрее, чем о нём думал даже Бог, помогала тебе идти по-жизни, после срока, сверяя препятствия, с той дорогой. Но холод той дороги в тебе вьелся, и он никуда не ушел. И белая снежная дорога, стала твоей судьбой. Где было холодно, и ты согревался от своей только ходьбы.
Над пропастью
Вечерняя проверка в европейской тюрьме. Среди строя арестантов выделяется высокий, худой мужчина. Особенно его лицо: точно выточенное из камня, смуглое, но не такое, как у итальянцев, спокойное-вежливое, загорелое, а жёсткое лицо славянина, с выдающейся вперёд немного нижней челюстью, с глазами-щёлками, в которых точно застыл испуг или вызов, сразу и не разберёшь.
- Русские есть?- громко обращается этот человек из молчаливой шеренги.
В ответ тишина. Потом кто-то приветствует славянина. Прикрикнул охранник.
- Что он всё время спрашивает? – интересуется маленький, чернявый охранник – он недавно работает в этой тюрьме.
- Ждёт с кем поговорить на родном языке, - то ли в шутку, то ли всерьёз говорит его напарник – толстый мужчина, отирая платком носовым своё лицо, добавляет: - Душно то как.
- За что он здесь, этот русский.
- Говорят кого то избил, нечаянно.
- Эти русские все такие! – маленький, чернявый охранник говорит эти слова с какой-то обидой.
- Что, какой-то русский отбил твою кралю? Говорят их много в вашем Милане, - ухмыляется толстый охранник.
Они вдруг замолкают. В коридор входит начальник тюрьмы, что-то говорит корпусному, тот бросает недоверчивый взгляд на русского в строю, и понимающе что-то отвечает начальнику тюрьмы.
###
В кабинете начальника тюрьмы сидит за столом хорошо побритый, подтянутый, в белой рубашке, белых брюках человек. Он внимательно смотрит на вошедшего арестанта, потом подходит к нему вплотную, говорит на русском языке:
- Здравствуйте… Помилование ваше подписано…
- Я не писал прошение.
- Вы запамятовали. Но если не вспомните, то я уйду.
- Что вам нужно от меня?
- Ваши сербские друзья высокого о вас мнения, Сергей.
Арестант прячет улыбку на жёстком лице в уголках губ, будто что-то вспоминая, потом спокойно говорит:
- Да, я писал прошение, по моему два раза.
###
Вертолёт, поднимая пыль, вереща, точно большая стрекоза, сел на площадку, на какой-то территории разрушенного предприятия, остовы зданий зияли выбитыми стёклами. К вертолёту цепочкой побежали солдаты, торопясь поднести поближе носилки с лежащим длинным мужчиной. Бледность его лица почти сливалась с белой простынею, накинутой на ноги, которая от ветра вертолёта, как белый флаг беспомощно моталась под носилками. Двое ополченцев бережно под руки взяли попытавшегося встать мужчину с носилок, и подвели к вертолёту. Откуда-то с безжизненной дали ухали далёкие канонады артиллерийского обстрела.
- Подлечись Сергей, и за нас погуляй там! – скороговоркой сказал молоденький солдат.
Больной, седой человек с носилок силился улыбнуться, но контузия мешала ему, и он только кривил тонкие губы в ответ, давая понять, что слышит слова.
###
Белая палата, потолок, точно снежный. И мысли, в которых кажется нет совсем смысла, ибо они обо всём, и о войне, и о тюрьме, и о боли…
В палату вошёл круглолицый профессор, вслед за ним высокая худенькая женщина, внимательно прислушивающаяся к его словам – круглолицего человека в белом халате – и от этого внимания ставшая похожей на студентку.
Сергей ухмыльнулся. Эти люди ему казались детьми, с их советами, с их лекарствами, его мозг натренированный на опасность работал, точно великолепный компьютер, отсекая всё ненужное для жизни – и улавливал всё полезное для жизни. Иного в Сергее не было.
- Как чувствуете себя? – спросил руководитель отделения.
- Выспался. Только голова болит.
- Стресс.
- Вряд ли это слово отражает то состояние человека, когда он понимает, что ему дарована жизнь – именно дарована, - отчётливо сказал Сергей. – Мне уже можно гулять?
- Да, - сказал врач.
Дворик возле военного госпиталя был ухоженным, чистым, но в нём не было привольно Сергею, и хотелось погулять по улицам. Он улыбнулся – вот этому дню, вот этим тропинкам, вот этой тишине, как улыбается счастливый человек, понявший неожиданно что-то важное для себя.
###
Сергей заскучал на третий день. Как спортсмен, лишившийся тренировок не находит себе места, не хватает адреналина в жизни, так и Сергей поначалу приходивший в себя, и радующийся жизни, после огромной нагрузки войны, вдруг начал чувствовать тоску. Это чувство приходило вместе с одиночеством. Его организм обладающий данным природой огромным запасом прочности в условиях боли и отчаяния справлявшийся с ними, дал сбой – когда не было как бы причины, дал сбой, Сергей почувствовал тоску. В этой тоске была определённая логика – он начал понимать её. Его организм боялся покоя, как боится ребёнок воды, не умея плавать. Его организм не умел жить в обычных условиях. Вначале тюрьма, а затем война превратили его мозг в постоянный локатор тревоги – и теперь этот мозг скучал. И эти переживания были такими непривычными, такими яркими, не дающими покоя, что Сергей, внимательно прислушивающийся к себе, что было с ним не часто, с удивлением замечал, что он с каким-то волнением и дружелюбием вспоминал тех людей, кто был с ним в сложных обстоятельствах его судьбы рядом. И это не было воспоминание о друзьях, это было нечто иным, но это как то поддерживало. Привезли Сергею костюм. Молчаливый мужчина, глядя на него, сказал:
- Хорошая погода.
Сергей кивнул, внимательно разглядывая дорогой серый костюм, посмотрел ботинки – чёрные, приятные на ощупь, и улыбнулся.
- Хорошая погода, - повторил негромко Сергей.
###
Городок жил своей жизнью. С моря дул ветерок. Было то раннее лето, когда набережная ещё не заполнено туристами, и потому пустынна. Несколько людей, таких же задумчивых, как и Сергей, прогуливались по ней. Сергей не сторонился их, как и они его, но в такие часы, когда с моря веет прохладой, когда воздух душист и свеж, хочется всякому человеку побыть наедине со своими мыслями, почувствовать отдых.
Сергей зашёл в какое-то кафе в центре городка, сел за столик. К нему подошла милая девушка.
- Добрый день! – сказала она, положила на стол меню, и улыбнулась. Русый волос, очень доброе лицо - как-то автоматически отметил для себя внешность официантки Сергей, и заказал кофе.
Наверное, он выглядел строго? Или непривычный костюм как-то его стеснял? Сергей невольно прислушивался к себе, точно врач, беседующий с больным, желая почувствовать свои переживания, почувствовать то, что сидело где-то глубоко в сознании, и не давало возможности забыть собственные страдания.
###
Об Сергее точно забыли, и он чувствовал это, точно череда событий огибает его, как огибает холм разлив, так и не дотянувшись своей влажной рукой до его вершины. И это время, отпущенное ему кем-то, на небесах, дано было ему для раздумий – и они лезли к нему, как пьяные солдаты противника идущие на смерть, в свою последнюю атаку. Он пытался убедить себя, что надо как-то расслабиться, надо найти веселье в жизни, и может поэтому пригласил на прогулку, после работы понравившуюся ему официантку из кафе, где он теперь постоянно пил кофе, когда выходил из госпиталя. Девушка была немногословной, и в глазах таилась какая-то грусть…
Они шли по набережной, и Сергею казалось, что происходящее сейчас с ним, в другом мире, не в том, где война, и где спец операции. Он был необычайно галантен в этот вечер, точно старался максимально отойти от себя самого… Надя шла с розами, алыми и красивыми, и улыбалась. Она иногда глядела на море, и Сергею чудилось, что она также хочет быть иной, романтичной и беззаботной, не той, какой она обычно бывает в своей жизни. Вечер у них удался. Когда Сергей вернулся в палату, то было уже за полночь, приняв душ, он с наслаждением лёг в чистую постель. И заснул быстро, но тут война настигла его – Югославия, и он в засаде, и цель перед ним, обычная мишень, крупная фигура мужчины в оптическом прицеле, в гражданской одежде, и с ним рядом идёт, держа его за руку мальчик – лет восьми, и холодеет палец на курке, и выстрел, и отдача в плечо приклада винтовки, и облегчение, цель поражена, ребёнок цел… И Сергей проснулся, и вслушался в тихое шипение вентилятора от окна, и проехала по улице машина, и чей-то смех – мир жил, независимо от его, Сергея снов… И он закрыл глаза, но сон ещё долго не шёл к нему.
###
В тот вечер ничего не предвещало необычного. Из госпиталя Сергей ушёл после ужина. Гулять по городу не было настроения, и он сразу пошёл в кафе, чтобы посидеть, и после закрытия пообщаться с Надей. Он и сам ещё не верил тому, что эта девушка вошла в его жизнь, слишком необычно было это для него, и он сам не хотел верить, что в нём ещё живут эти давние переживания, но как первый дождь после жары в лесу рождает благостную прохладу, так и эти встречи манили к себе. В полутёмном зале было не многолюдно. Надя работала, она при виде его только кивнула головой, улыбнулась, но этого было им достаточно, чтобы почувствовать интерес к этому тихому вечеру, который уже набирал силу за окнами кафе.
Потом ввалилась ватага каких-то небритых ребят, громко стали разговаривать… И Сергей неожиданно почувствовал тревогу, но уйти возможности не было…
Что сказали Наде он не слышал, видел только как один из подростков облапил её за талию, сработал рефлекс, длинными пружинистыми шагами подскочил Сергей к столику возле которого стояла Надя и одним резким движением обеих рук сгрёб в охапку двух ближайших соперников, и они ударились друг об друга, упали на пол.
- В чём дело! – воскликнул кто-то, из оставшихся за столом.
- Она что обязана любезничать с вами? – тихим голосом, похожим на шипение исходящее из груди, спросил Сергей.
Видимо он был действительно страшен в эти секунды. Компания отпрянула, и выскочила на улицу. Но почти следом за ней выскочил кто-то из администраторов, наблюдающих за стойкой за ссорой, на ходу набирая номер по сотовому.
Надя ждала его возле входа в отделение милиции, из которого он вышел бодрым шагом, вслед за двумя невысокими мужчинами в опрятных костюмах. Сергей подошёл к девушке и отчего то улыбнулся.
- Спасибо, - сказал Сергей затем своим знакомым.
Те ничего не ответили, только пожали ему по очереди руку, и ушли к стоявшему автомобилю. Взревел мотор, и машина быстро уехала. Сергей молча пошёл рядом с Надей. Не говоря ни слова, они шли к набережной, от которой была слышна музыка и человеческий смех.
###
- Серый, Серый, - несся позывной. В этом пространстве он то замирал, то вновь набирал мощь человеческого голоса.
- Я на связи.
- Куда ты пропал Сергей! Мы уже отчаялись!
- А вы не отчаивайтесь.
- Выходи на базу, координаты прежние Серый!
- На базу, так на базу.
Связь прервалась.
…Враги шли в атаку.
- Что они пьют, - орал ополченец – Они идут, точно роботы…
Глухо щёлкнул очередной выстрел снайпера, и в цепи упал человек с автоматом, в камуфляже.
- Надо отступать, Сергей! Сейчас они обойдут нас сбоку!
- Я прикрою, оставьте гранаты…
Прошёл час. Радист тихо сказал:
- Он вызывает огонь на себя! На кургане он один.
- Прощай, Серый! – сказал в воздух командир и скомандовал: - Градом по кургану. Пусть земля станет им адом!
Прошёл час. Гул канонады затих. Несмело над разрытой землёй закружил коршун, то ли выискивая добычу, то ли дивясь человеческой боли.
У разрытой земли, покрытой воронками, как лицо у больного оспой отметинами, не было живых – лежали только мёртвые, вернее, то что от них осталось.
Из укрытия поднялся оглушённый взрывом высокий человек, и побрёл вдоль разбитого косогора, в руке его безвольно болталась снайперская винтовка со стволом изрубленным в нескольких местах осколками.
Барханы
Их было шестеро. Рассредоточившись, они отражали атаку отряда врагов. Вооружённые до зубов те то и дело после заунывных сигналов атаки поднимались и почти в открытую держа автоматы наперевес стремились к вершине горы, падали, подкошенные очередью из пулемёта, затихали на минуты, а затем шли снова в атаку. Это было на непрекращающийся танец смерти похоже - идущие люди в ярких одеждах, их агония, их крики, и снова атака.
- Мотылёк, - сказал командир разведчиков - Ты спортсмен, ты нас и выручишь. По расщелине уйдёшь… Вот координаты того квадрата, где мы.
Радист, скуластый Генка, паренёк с Алтая, виновато отвернулся, поглядел на пробитую выстрелами врагов рацию.
- Иди, Мотылёк! – сказал обречённо Генка.
Расщелина была неглубокой, и по ней мог проползти только тощий человек - таким и был Мотылёк, пацан из Тулы.
И он, взяв из рук кусок карты, положил её в карман гимнастёрки, и кивнув, рывком бросился к расщелине. Командир дал ему пистолет.
Снова завыли наперебой враги, точно стая степных волков, подбадривая друг друга, и пошли в атаку на вершину горы.
Мотылёк полз, как вьюн, помогая локтями себе в движении. Он спешил. Он знал, что через несколько километров отсюда есть дорога, и по ней проходят колонны войск, там спасение….
Выстрелы были всё глуше. Мотылёк спешил.
Вдруг с ближайшего бархана поднялся человек, и выстрелил в солдата. Выстрел ударил в плечо, пуля обожгла сознание, и сознание подсказало: "Убей".
Человек бежал к нему, и выстрел из спасительно пистолета остановил его, и повалил на бархатистый песок, знакомый этому человеку с детства, и песок принял его кровь, и последний крик отчаяния.
«Надо идти!» - скомандовал себе Мотылёк, и пошёл, не глядя на поверженного врага. Боль в плече была ноющей и не проходящей. Солнце над головой налилось красноватой влагой. Оно мешало идти.
После очередного броска Мотылёк уткнулся носом в песок. Сжал зубы от боли. И раскинул руки, точно распятый на земле. Так и уснул, потеряв сознание.
Вертолёт на бреющем шёл вдоль дороги, и пилот заметил человека, закружила над ним «вертушка».
- Наш! – сказал десантник - Снижайся!
- Почему наш?
- По ботинкам вижу, мор пех, из наших, с Севера.
- Снижайся! - скомандовал командир десантной группы.
Вертушка села на вершине бархана. Два солдата побежали к распластанному человеку. Потом остановились, и один из них изо всех сил бросил по телу куском скалы. Тело осталось неподвижным.
- Чисто! Не заминирован, - сказал рыжий десантник.
- Брось ещё камень! Только по голове не попади, – опасливо подсказал его товарищ.
Другой камень ударил лежащего по плечу, и он от боли простонал что-то неразборчивое.
- Живой! Братишка! - воскликнул кидавший камни солдат, и уже смело подбежал к лежащему солдату. Перевернул его на грудь. Расстегнул пуговицы гимнастёрки, и на теле увидел тельняшку.
- Наш!
«Миг» мягко обогнул квадрат указанный разведчиками и, увидев только убитых, пошёл вдоль расселины, к дороге, и лётчик не ошибся, шла цепочка людей, с трофейным оружием, и бомбы легли прямо среди них, оставляя крики в прошлом, разрушая мир людей. Мотылёк не видел этой картины, сознание не приходило к нему ещё несколько часов.
Чёрствый хлеб
Его провели по тусклому коридору, куда-то в подвальные помещения, и в старинном здании тюрьмы казалось, что ведут его в преисподнюю, это чувство в нем усилилось, когда в камере, сырой и большой, с длинными шеренгами железных нар, он никого не увидел – он был один, как у ворот ада. Положив тощий мешок на нары, перевел дыхание, точно пытаясь осмыслить свое положение. Из областной туберкулезной больницы, находящейся на территории колонии строгого режима, его вывезли неожиданно и, по всей видимости, везли обратно в ту колонию, где он отбывал до этого наказание. И поспешность и неожиданность этого этапа его настораживала, он начинал думать, что его куда-то отправят на Север, вывезут из здешних мест, в другое управление, никто ведь не говорит зэку на этапе, куда его везут. Неопределенность эта напоминала жизнь маленького самодельного кораблика, подобный он пускал по ручью мальчишкой по весне, не зная, куда он поплывет, куда его занесут воды ручейка, впадающего в местную речку, а та, вероятно, впадает в Волгу, а Волга в море. Так, наверное, он тогда размышлял о судьбе своего детища, и, вероятно, он и тогда понимал, что кораблик бессилен выбрать себе путь – он предначертан струей течения воды.
В этом каземате было холодно и сыро, на нарах ни матрасов, ни одеял, и Колесову даже почудилось в какой-то миг, что о нем забыли, и это было нехорошо, что вот так, в этом каменном мешке, его судьба вдруг заперта и будто застыла.
Он прислушался к тишине коридора, она была точно могильная, и весь мир точно не существовал, только он и эта камера…
Время тянулось тяжело. Казалось, что оно превратилось в какую-то нескончаемую тоску. Но вот по коридору пронеслась какая-то команда, и вмиг напрягся Колесов, прислушался, он даже сел на холодных нарах, на которых лежал, свернувшись калачиком, прямо в телогрейке, стараясь как-то согреться; открылась кормушка, и женский голос приказал кому-то в коридоре:
– Давай сюда баланду! Тут есть человек!
И впрямь показалась миска, протянутая рукой в зоновском костюме. Колесов, быстро сообразив, стряхивая с себя оцепенение, бросился к кормушке и повеселевшим голосом сказал:
– Принимаю!
Взял теплую миску с едой, а второй рукой торопливо взял хлеб – он был черствым, и в руке не чувствовалось его мякоти, но еда как-то успокоила зэка, он примостился на нарах. И ел с удовольствием, с удовольствием думая, что о нем помнят, и, значит, и мир существует, и эта сотрудница с сильным нервным голосом, командующая в коридоре, и этот шнырь, отдавший ему еду. Мир существует. И его жизнь в этом каменном мешке, точно его, Колесова, замуровавшем в свою непреодолимую глубину, как ни странно ему самому, Колесову, существует, и он может радоваться еде, представлять красавицу-сотрудницу из коридора, да и сам длинный серый коридор теперь после ужина не казался ему уже таким серым. И как бы можно было теперь привычно прилечь на нарах, и отдохнуть, забыться и помечтать о человеческой жизни, о той, что вне этого каземата.
Только опять наступившая тишина не давала покоя, почему-то именно тишина мешала отдыху.
Именно она… А в коридоре была жизнь… И Колесов с томительным вниманием прислушивался к звукам коридора, казавшимся ему сейчас чем-то важным, приятным даже…
«Хорошо, что не забыли покормить, может, завтра и на этап», – подумал Колесов, и тепло тела, согревающее его, давало какие-то смутные надежды на перемены. Как мало нужно человеку, чтобы поверить в свое будущее! Порой это может быть и коридор тюрьмы, напоминающий о том, что жизнь есть, помогающий разуму, даже коридор может стать тем другом, который в одиночестве протянет сознанию незримую руку помощи.
Колесов улыбнулся от этих своих размышлений – впервые за все часы пребывания в этом сыром каменном узилище.
Подмороженные яблоки
Тропинка почти не запятнана следами, кошка пробежала или собака, а так впереди тихая природа. Дачи стоят, точно нарисованные. В садах пустота, подбелённая снежком выпавшим за ночь. Одинокая яблоня только сверкает своими золотистыми подмороженными яблоками. Так и не достал их человек. Подмёрзли, скукожились даже немного, но на ветках они, как драгоценное украшение. Интересная жизнь - вот в такие минуты прошлое, как чёрная яма отходит, и почти не помнишь его, а будущего нет. Только снег на тропинке, да редкие следы кошек и собак. Синичка пропищит свою добрую песенку, что-то напомнит из детства, и исчезнет в чистоте морозного зимнего сада.