+NNDNN+
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
После покорения богатейшего во всей Задней Индии (Индокитае) международного порта Малакки (Мелаки) португальцами во главе с генерал-капитаном и губернатором португальской Индии, старым рыцарем Ордена меченосцев Святого Иакова (Сантьягу) домом Афонсу ди Албукерки, его воинственных дворян-фидалгу, полагавших (а, быть может, даже втайне надеявшихся), что высказанное домом Афонсу твердое намерение построить на малаккской земле форт - оплот португальского владычества над Индокитаем - не осуществится из-за недостатка стройматериалов, ждало глубокое разочарование. Слух об их нехватке усердно распространял фидалгу Руй ди Араужу, выставлявший себя в глазах сотоварищей обладателем секретной информации, тщательно скрываемой, якобы, начальством от «простых смертных». Однако стоило лишь хорошенько поискать - и вот, на фамильном кладбище властителей Малакки было обнаружено множество прекрасных, тщательно отесанных камней. Конечно, камни были надгробными, но чуждого суевериям Албукерки это не смущало. Другим источником камней для стен и башен будущего форта послужили две снесенные португальскими «новыми тамплиерами» мечети. Предложение дома Афонсу поместить над порталом крепостных ворот памятный камень с именами португальцев (увы – только дворянского происхождения, но уж таков был дух эпохи, проникнутой сословными предрассудками!), особенно отличившихся в битве за Малакку, встретил всеобщее одобрение. Пока не наступило время каменщикам высекать зубилами на этом мемориальном камне конкретные имена. Разгоревшиеся споры, распри и соперничество очень скоро приняли нешуточный характер. Каждый капитан, каждый ротный командир, каждый фидалгу желал, чтобы его имя не просто попало на памятный камень, но было высечено на нем самым первым, в назидание грядущим поколениям. Пораженный развернувшейся перед его глазами ярмаркой тщеславия и человеческой суетности, Албукерки решил положить конец спорам и распрям. И приказал, перевернув мемориальный камень задом наперед, высечь на его передней стороне библейскую цитату из Евангелия от Матфея (21:42): «LAPIS QUEM REPROBAVERUNT EDIFICANTES», или, в переводе с латинского языка на русский: «КАМЕНЬ, КОТОРЫЙ ОТВЕРГЛИ СТРОИТЕЛИ». Судя по всему, при строительстве нового форта в Малакке португальцам пришлось пролить немало соленого пота. «Сеньор» - писал впоследствии один из португальских капитанов своему монарху дому Мануэлу I Счастливому, «поверьте, этот труд был очень, очень тяжким, ибо камни нам приходилось тащить на себе издалека. К тому же строительные работы, в обычных условиях занявшие бы не менее трех месяцев, были нами завершены в течение месяца, ибо генерал-капитан подгонял нас, строителей, денно и нощно».
Вообще-то это был обычный темп, в котором Албукерки строил (силами подчиненных, разумеется, однако же, и сам порой прикладывая руку) все свои форты в Аравии, Индии и других португальских колониальных владениях. Но под палящими лучами экваториального солнца непривычным к условиям тропиков белым людям было очень нелегко справляться с выпавшей им ролью крепостных строителей. «Люди начали заболевать, и умирать от лихорадки, чрезмерного труда и скверного питания. Их мучил постоянный голод, ибо султан перехватывал весь провиант, подвозимый из внешнего мира. И потому людям приходилось довольствоваться малой толикой риса и масла. Курица (если ее вообще удавалось добыть) стоила тридцать, а яйцо – два золотых крусаду»…
Бедствия, претерпеваемые португальскими строителями малаккского форта, дополнительно усугублялись климатическими условиями, характерными для Малакки в описываемое время года. «Каждое утро разражалась гроза, сопровождаемая ураганным ветром и невыносимо холодным ливнем, после которого сразу же начинало палить солнце, да так жарко, что закипала вода в лагунах». Возможно, хронист в данном случае несколько сгустил краски. Вода, конечно, не кипела, но над ней, вне всякого сомненья, поднимались, как туман, густые испарения, способствуя размножению назойливых москитов и распространенью малярии…
Сам Албукерки тоже заболел болотной лихорадкой. В этот критический момент, когда строительные работы затормозились, положение спас толмач Франсишку. Этот человек, испанец по рождению (и, в этом смысле, собственно говоря, не Франсишку, как его звали португальцы, а Франсиско), немало помотавшийся по белу свету, плененный, в конце концов, «маврами», освобожденный португальцами год назад с борта плывшего в Мекку мусульманского корабля и перешедший на португальскую службу, свободно изъяснялся на арабском, турецком и персидском, а за время пребывания в Малакке умудрился овладеть еще и малайским языком, чтобы объясняться с местным населением.
«Я предложил губернатору свои услуги по вербовке туземцев для строительных работ за пределами города» - сообщает Франсишку – «когда же губернатор возразил, что туземцев можно будет загнать в город только силой, а это приведет к потерям и проявлениям среди туземцев недовольства, я обязался платить ему по крусадуа за каждого малайца, который придет к нему с жалобой».
И в самом деле, заручившись согласием дома Афонсу, сметливый испанец вскоре возвратился в город с большим отрядом малайцев, готовых участвовать в строительстве крепости (естественно, не безвозмездно).
По мере улучшения погодных условий и связанного с ним общего улучшения здоровья строителей форта (в первую очередь – самого Албукерки), крепостные стена становились все выше. И потому в стан дома Афонсу зачастили посланцы из ближних и дальних малайских княжеств, привозивших драгоценные дары и заверявшие губернатора Индии в преданности ему своих государей. Впрочем, дом Афонсу не без оснований подозревал, что их влекли в Малакку скорее любопытство или желание вызнать все, что только можно, о диковинных пришельцах из-за моря. Тем не менее, он заверял посланцев во взаимных дружеских чувствах и в то де время всеми силами стремился отправить их восвояси с уверенностью, что Албукерки командует опасными для всех своих недругов вооруженными силами, которых следует беречься.
Султан с острова Ява прислал в дар дому Афонсу коллекцию латунных музыкальных инструментов и свой написанный на шелке портрет. Яванский самодержец был представлен на портрете полководцем, скачущим на боевом коне во главе целого отряда боевых слонов. Однако самым ценным даром, привезенным генерал-капитану послом султана с Явы, была огромная морская карта, нарисованная кормчим одного из кораблей султанского флота. «На ней изображены Мыс Доброй Надежды, Португалия, страна Брасил (Бразилия – В.А.), Красное море, Персидский залив, Острова пряностей и маршруты следования китайских кораблей, причем все это сопровождается подписями яванским шрифтом» - писал дом Афонсу королю Мануэлу. «Она (яванская морская карта – В.А.) – прекраснейшая из всех, виденных когда-либо мной, и, несомненно, приведет Ваше Величество в восхищение».
Не только Его Величество король Португалии и Алгарвищ, но и, без всякого сомнения, все последующие поколения землян, вплоть до нас, многогрешных, вкупе с уважаемыми читателями, пришли бы в восхищение при виде этого поразительного шедевра восточной картографии раннего Нового Времени, если бы судьба яванской карты была более счастливой, чем она оказалась в действительности... Если бы «карта яванского султана» сохранилась, то была бы ничуть не менее знаменитой, чем созданная примерно в то же время (а именно - в 1513 году), в захваченном османами Константинополе-Стамбуле, географическая карта мира турецкого адмирала Пири-реиса (которой посчастливилось дожить до наших дней), с изображением западного побережья Европы и Северной Африки, побережья Бразилии и восточной оконечности Южной Америки, различных островов Атлантического океана, включая Азорские и Канарские острова, и, в южной части карты – открытой официально только через триста лет «с гаком», в 1820 году, нашими российскими мореплавателями Фаддеем Фаддеевичем Беллинсгаузеном и Михаилом Петровичем Лазаревым… Антарктиды (причем - еще без ледяного покрова). Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения. Поэтому, скорей всего, так и останется не разгаданной загадка: как на преподнесенной дому Афонсу Албукерки и предназначенной им для передачи «по инстанции» королю Мануэлу I карте, созданной в начале XVI века на индонезийском острове Ява, могли оказаться Африка, Португалия и Бразилия. А ведь Бразилия – уже не Старый Свет, а Новый! Неужели индонезийские мореходы достигали берегов Америки одновременно с ее европейскими «первооткрывателями», или даже еще до них? Да и с изображенными на карте, полученной домом Афонсу с Явы, «Островами пряностей» тоже не все так ясно, как может показаться на первый взгляд. Ведь это название носят несколько разных архипелагов, расположенных на значительном расстоянии друг от друга. Во-первых «Островами пряностей» именуются Молуккские острова, группа индонезийских островов между Сулавеси и Новой Гвинеей, к северу от острова Тимор. Исторически Молуккские острова получили название Острова пряностей от китайцев и европейцев, однако главным образом это название относится к небольшим вулканическим островам архипелага Банда, где выращивается мускатный орех. Изображение этих, первых, Молуккских «островов пряностей», на индонезийской карте представляется, таким образом, вполне объяснимым, ибо Молукки расположены не так далеко от острова Ява – места составления так восхитившей Албукерки карты. Но ведь, помимо Молукк, то же название - «Острова пряностей» - издавна применяется и к другим островам, на которых выращивают пряности, в частности - к архипелагу Занзибар у берегов Восточной Африки. Кроме того, такое же название получил остров Гренада. Вот если и эти «острова пряностей», весьма удаленные от Явы и вообще от островов Малайского архипелага, тоже оказались на карте, присланной дому Афонсу с Явы, тогда ответ на вопрос, как же они туда попали, становится, на наш взгляд, чрезвычайно сложны… Хотя, с другой стороны, не более понятным представляется и появление Бразилии и Антарктиды на карте Пири-реиса, хоть она и дошла до наших дней! В общем, «темна вода во облацех»…
Почти благоговейно изучал Афонсу Албукерки изображенные на присланной ему яванской карте морские пути на Дальний Восток. В ноябре месяце он отправил три каравеллы со ста двадцатью португальцами на поиски Молуккских островов. Командующим экспедицией губернатор Индии назначил Абреу – самого храброго из своих капитанов, который потерял в сраженьи за Малакку половину языка, а заодно лишился половины челюсти. Абреу (выживший после тяжелейшего ранения, несмотря на отсутствие в то время средств анестезии, антисептиков, антибиотиков и прочих достижений современной медицины!) получил строгое указание, вести себя везде учтиво, вежливо и мирно, не заниматься каперством, не грабить и не убивать, будь то на море или же на суше, расплачиваться за все, необходимое ему и его людям, деньгами или товарами, уважать законы и обычаи чужих земель и применять оружие лишь в целях самообороны.
Не меньший интерес, чем Молуккские «острова пряностей», вызвал у дома Афонсу и расположенный по соседству с Малаккой Сиам (современный Таиланд). Прощаясь с отбывавшими на родину вежливыми китайскими купцами, оказавшими ему помощь своими кораблями-джонками при покорении Малакки, Албукерки попросил их сделать, по пути в родной Китай, остановку в одном из сиамских портов и высадить там на берег португальского фидалгу, которому он, Албукерки, вручит послание, адресованное монарху Сиама. Избранный домом Афонсу для выполнения этой важной дипломатической миссии Дуарти Фернандиш, успевший за время своего тюремного заключения в Малакке изучить малайский язык, был дружественно встречен властями Сиама и удостоен личной аудиенции короля (так в русскоязычной литературе принято именовать верховных владык Сиама-Таиланда) в огромном зале с обитыми парчой стенами, предназначенным для приема иностранных посольств. Радом с самодержцем стояли самые высокопоставленные вельможи его державы, а вокруг восседали увешанные ослепительно сверкавшими драгоценностями жены и дочери владыки. «Все они немного темноваты, но весьма красивы» - сообщал Фернандиш в своем отчете. После аудиенции португальского посланца провели по сиамской столице и ознакомили его с ее главными достопримечательностями, включая знаменитого белого слона – символ счастья и удачи короля и королевства.
Сиамский вельможа с почетным эскортом проводил португальца обратно до Малакки, где вручил губернатору послание властелина Сиама, адресованное дому Мануэлу Счастливому, и подарки – перстень с огромным рубином, усыпанную самоцветами корону и парадный меч из чистого золота.
Больше забот, чем эти очаровательные в своей любезности соседи, дому Афонсу приносило разноплеменное и разноязыкое население самой Малакки, причинявшее Албукерки немало хлопот. Генерал-капитан знал по своему многолетнему опыту, что невозможно навязать народу надолго свою власть без доброй воли этого народа, согласного с этой властью мириться. Поскольку же губернатор Индии «желал обеспечить Малакке вечное процветание, но под верховным владычеством Португалии», он делал все, чтобы его новые подданные были довольны своей жизнью.
Малакка была международным, разноплеменным и многоконфессиональным портом, и представители каждого представленного в ней народа, или каждой религиозной общины, издавна избирали себе своего собственного бендару. Все эти «младшие бендары», или «подбендары», были подчинены главному, общегородскому, бендаре. Данный обычай дом Афонсу оставил неизменным. Он дозволил каждой расе, каждой народности, каждой конфессии по прежнему самостоятельно решать свои внутренние дела, согласно своим «свычаям и обычаям», но все они подчинялись португальской юрисдикции, исполнителем которой был комендант португальского форта.
Естественно, Албукерки старался по возможности идти навстречу купцам, ибо огромный город жил за счет торговли. Везде, где только было можно, он закупал, при их посредстве, и доставлял в Малакку драгоценный перец, заполняя им склады, чтобы китайским джонкам было чем грузиться. Делалось все для того, чтобы по возможности сократить время простоя кораблей заморских «гостей» в порту в ожидании разгрузки и погрузки.
Дом Афонсу распорядился отчеканить множество монет. Странным образом, Малакка, до своего перехода из-под власти малайского султана Мухаммеда под власть короля Португалии Мануэла, не имела собственных денег. Введение генерал-капитаном новой валюты сопровождалось торжественной публичной церемонией. Как в свое время – в индийском оплоте португальской власти - Гоа -, так теперь и в Малакке, португальские глашатаи щедрыми горстями бросали толпе новенькие золотые, серебряные и медные монеты. Единственная разница была лишь в том, что в Гоа герольды ехали верхом на лошадях, в Малакке же они восседали на слонах.
Вообще же, несмотря на эти новшества, в повседневной жизни малаккцев, в сущности, мало что изменилось. Если не считать одного изменения, которое они очень скоро смогли оценить по достоинству. Впервые в истории города каждый из его жителей получил возможность добиться справедливости в суде (где до того царила «черная неправда»). Народ был поначалу изумлен, но вскоре изумление сменилось радостью, и больше никто в Малакке не желал возвращаться под власть султана Мухаммеда.
Между тем, изгнанный домом Афонсу из Малакки султан Мухаммед, нашедший прибежище у своего зятя в Паханге, обратился за помощью к китайской империи Мин. Однако крайне положительное впечатление, произведенное новым португальским правителем Малакки и установленным им в Малакке режимом на посещавших обновленную Малакку китайцев, привели к тому, что прибывший к китайскому двору посланник Мухаммеда на протяжении долгих месяцев слышал, в ответ на свои просьбы о военной поддержке, только пустые отговорки. От досады и отчаяния в связи с явным провалом своей миссии, посол заболел «разлитием желчи» и скончался, успев сочинить для своего надгробия эпитафию следующего содержания:
«Здесь покоится Туан Накем , посол и дядя великого государя Малакки, умершего, прежде чем за него отомстили капитану Албукерки, льву морских разбойников».
Дело было в том, что султан Мухаммед незадолго до того покинул этот бренный мир. После смерти деспота султаном Малакки (в изгнании) объявил себя сын покойного – Алоадин (Алла-ад-Дин). Его самопровозглашение осталось бы в истории не более, чем лишенным всякого реального значения жестом, если бы не вмешательство в ход событий весьма влиятельного и весьма богатого яванца по имени Утимута Раджа . Этот восьмидесятилетний старец, бендара всех магометан (несмотря на свое имя, звучащее не более по-мусульмански, чем Туан Накем), вот уже полвека проживал в Малакке. За эти пять десятков лет состояние Утимуты настолько выросло, что сам он и его многочисленные потомки с тысячами рабов и слуг, на момент описываемых событий составляли уже население целого пригорода Малакки. Его могущество и авторитет уступали лишь таковым султана, хотя даже сам Мухаммед, на самом пике своего могущества – и тот побаивался властного старика и его присных.
При появлении португальского флота на рейде Малакки, Утимута решил действовать с разумной осторожностью. Стоило только проявить немного дипломатических способностей и такта – и его положению ничто не будет угрожать, кто бы ни одолел – старый властитель или новый. Поначалу старец старался держаться в тени, не принимая открыто ничью сторону, внимательно следя за поведеньем португальцев и в особенности – Албукерки. Однако после успешного для дома Афонсу боя за мост в ходе штурма Малакки, Утимута прислал генерал-капитану несколько штабелей первосортного сандалового дерева, называя себя покорным слугой короля Португалии и умоляя Албукерки пощадить часть в города, в которой проживал со своими чадами, домочадцами, родичами и «робичичами» (как именовали рабов на Древней Руси). «Мое единственное желание» - уверял старик грозного губернатора Индии « - прожить мои последние годы в мире».
Одновременно сей прожженный лицемер, никогда не помышлявший ставить все на одну карту (или, если угодно – класть все яйца в одну корзину), отрядил несколько тысяч своих рабов помочь султану Мухаммеду строить баррикады. Узнав об этом, Албукерки призвал Утимуту к ответу. Но тот, в свое оправдание, сослался на невозможность для него, чужеземного коммерсанта, безопасно существовать в чужой ему Малакке, не оказывая подобных мелких услуг малаккским властям предержащим. Дом Афонсу, для которого в тот момент было важнее не превращать Утимуту, обладавшего и поддерживаемого великим множеством родичей, слуг и сторонников, в своего открытого врага, чем допрашивать старика с пристрастием. И Албукерки счел – на время! - инцидент исчерпанным.
После окончательного покорения Малакки португальцами, старый бендара мусульман мгновенно превратился в самого послушного верноподданного и искреннего друга Португалии. Утимута выполнял любое желание Албукерки и, как писал хронист: «Можно было бы даже подумать, что он стал христианином».
В действительности за этим внешне «христианским» поведением скрывался подлинный лик (если не сказать – оскал) Утимуты, постоянно зорко следивший за Албукерки и ждавший, когда тот «даст слабину», проявит неосмотрительность или неосторожность. Он наблюдал за опустошением, вносимым в ряды белых пришельцев малаккским климатом, и делал свои выводы, в полной мере обладая талантом к статистическим подсчетам, еще прежде так раздражавшим дома Афонсу в малайцах. «Этот яванец знал совершенно точно, сколько наших находилось на берегу» - сообщал генерал-капитан своему королю. «Через своих людей он вел подсчет наших могил, он посылал своих соглядатаев в наши дома вести списки наших больных, и неустанно строил всяческие козни».
По мнению Утимуты, нескольким сотням белых пришельцев было не под силу долго удерживать власть над Малаккой. В случае подхода к городу Алоадина с большим войском, португальскому господству неминуемо бы наступил конец. Однако же, очередная смена власти могла грозить весьма опасными последствиями ему, Утимуте, ставшему (пусть и на словах) португальским верноподданным, и всем его сородичам. Поэтому яванский старец предусмотрительно попросил нового султана даровать ему письменное «отпущение грехов» - прощение за переход Утимуты на сторону португальцев, как вынужденный и притворный. Кроме того, бендара мусульман Малакки подробнейшим образом описал Алоадину положение португальцев и обещал султану убить Албукерки со всеми его людьми при первой удобной возможности.
Однако и с султаном Алоадином хитрый Утимута вел нечестную игру. В случае, если бы бендаре мусульман Малакки удалось уничтожить португальцев собственными силами, он намеревался провозгласить себя султаном. Если же истребление Албукерки «со товарищи» произошло бы при участии войск Алоадина, то Утимута Раджа мог бы поставить себе в заслугу активную помощь в возведении законного султана Малакки на прародительский престол.
Возможно, Утимуте удалось бы выполнить свой коварный план в одном из двух его изложенных выше вариантов, если бы затеянную им опасную интригу не вмешался бдительный буддист Нина Шату, назначенный домом Афонсу на пост бендары всех купцов-немусульман. Нина Шату перехватил через своих людей несколько писем Утимуты, адресованных Алоадину, и предъявил их Албукерки в доказательство двурушничества старого яванца.
Ознакомившись с содержанием писем, губернатор решил пока что не спешить с разоблаченьем Утимуты, но приказал в ускоренном темпе достраивать крепость. И лишь когда на башнях форта были установлены бомбарды, державшие Малакку под прицелом, дом Афонсу приказал взять под стражу яванского старца-интригана и всех членов его многочисленного семейства мужского пола.
Когда Утимуте предъявили его письма султану, старик невозмутимо возразил, что губернатор неправильно истолковал его мотивы. Он переписывался с Алоадином лишь для виду, пробуждая в том ложные надежды, чтобы заманить его в Малакку, как в ловушку.
Возможно, малаец счел бы такое объяснение достаточно убедительным. Однако европейский ум Албукерки, чуждый восточным ухищрениям, счел подобное искусное хитросплетение взаимных измен в стиле «потчевания партнера рахат-лукумом с ядом», слишком сложным для понимания. И дом Афонсу приговорил к смерти все семейство Утимуты, включая его самого.
Напрасно жены приговоренных к смерти предлагали по семь с половиной фунтов золота за выкуп жизни каждого из осужденных. В присутствии огромной толпы охваченных ужасом малаккцев Утимута Раджа, все его сыновья, зятья и внуки были возведены на обитый черной тканью эшафот и обезглавлены.
Попытка сторонников Утимуты поднять вооруженное восстание была подавлена. Но они долго не сдавались, осложняя португальцам жизнь ночными нападениями. Двум сотням португальцев пришлось на протяжении нескольких недель сражаться с этими хорошо вооруженными бандами, прежде чем те окончательно были загнаны в джунгли.
Между тем наступил январь. Если бы Албукерки задержался с отплытием из Индокитая в Индию, ге его ждали неотложные дела, он пропустил бы муссон, и вынужден был бы провести в Малакке еще один год, что было недопустимо. На протяжении всего этого времени, наполненного борьбой с малайцами, тяжелым климатом и лихорадкой, строительными работами и решением все новых и новых проблем, его не оставляли тревожные мысли о его любимом Гоа, ставшем поистине городом его сердца, о том, как там живется без него, и не случилось ли чего плохого. Дом Афонсу испытывал большие опасения в отношении военных планов изгнанного португальцами из Гоа мусульманского султана Идалкана (Исмаил-Адиль-Хана), не оставлявшего попыток вернуть себе город. Правда, губернатор Индии писал королю Мануэлу: «Вам нечего бояться за судьбу Ваших фортов в это части света – даже при известии о том, что они подверглись осаде, однократно, двукратно или десятикратно. Ваши крепости не будут взяты, пока их стены защищают португальцы». Но… смогут ли четыреста двадцать (!) португальцев не на бумаге, а на деле выдержать неприятельскую осаду?
Форт, построенный домом Афонсу в Малакке, был внушительным фортификационным и в то же время – красивым архитектурным сооружением. Расположенный в дельте реки, он был увенчан башней в пятьдесят футов высотой. Установленные на башне бомбарды могли держать под обстрелом весь берег, а подходившие с моря корабли водоизмещением до двухсот тонн могли становиться на якорь прямо вдоль крепостной стены.
Прилегавший к форту холм, по мнению Албукерки, был самым подходящим во всей округе местом для поселения европейцев. Он приказал коменданту крепости прокопать от реки ров вокруг форта и холма и основать на холме поселение. «На этой возвышенности Вы сможете вести здоровую жизнь, не испытывая нехватки питьевой воды. Там у Вас будут апельсиновые и лимонные деревья, а также виноградные лозы, приносящие весьма вкусные ягоды – в чем я сам имел возможность убедиться». Виноградные лозы, приносящие вкусные ягоды – в такой близости от экватора? Звучит маловероятно. Однако разве мог Албукерки, сын Португалии, страны древнего виноградарства, ошибиться в оценке качества и вкуса ягод, произрастающих на виноградных лозах?
Гарнизон форта составлял из трехсот португальцев. Еще двести были распределены по восьми наиболее плавучим каравеллам, патрулировавшим побережье. Из восемнадцати кораблей, вышедших в прошлом году в море из индийского порта Кочина (Кочи), два потерпели крушение у берегов Цейлона-Ланки, два других, безнадежно прохудившихся, пошли на слом в Малакке, как не подлежащие ремонту, а еще три находились в процессе «открытия» Молуккских «островов пряностей». Итого, для возвращения в Индию в распоряжении Афонсу Албукерки оставалось лишь три корабля – «Флор ди ла Мар» («Морской Цветок»), «Тринидади» («Троица») и «Инсубрегаш».
Девять лет, проведенных в Индийском океане, не прошли даром для «Флор ди ла Мар» - крупнейшего из кораблей португальской Индийской Армады. Доски ее бортов то и дело расходились, щели между ними зияли все более угрожающе, и шестьдесят рабов не отходили от корабельных помп, неустанно откачивая воду. Если верить португальскому хронисту Каштанеде, команда «Морского Цветка» осталась на борту своего прохудившегося в десятках мест ковчега лишь потому, что на нем остался сам губернатор, уповавший на Господа Иисуса Христа, Его Пречистую Матерь Богородицу Приснодеву Марию и святого апостола Иакова, не оставлявший надежду на свое везение и на хорошую погоду, ни на минуту не терявший мужества и всеми силами вселявший мужество в других. И потому «Флор ди ла Мар», подняв паруса с красными храмовническими крестами португальского Ордена Христа, нагруженный по самую ватерлинию несметными сокровищами покоренной португальцами Малакки, в сопровожденьи двух своих товарок-каравелл, отважно вышла в море-океан. Собравшиеся провожать их на малаккском берегу толпы новых, малайских, подданных короля далекой Португалии, покрывших свои головы в знак печали расставания черными тюрбанами, смотрели вслед трем кораблям своих новых хозяев, пока те не скрылись за горизонтом…
Однако счастье в этот раз не улыбнулось Албукерки. Всего через несколько дней на море разыгралась свирепая буря. Поскольку «Флор ди ла Мар», почти утративший плавучесть, грозил, развалившись на части, пойти на дно бушующего моря, ему пришлось свернуть к берегам Суматры и идти дальше вдоль побережья этого большого индонезийского острова, а затем – бросить якорь у самого берега. Однако ночью штормовой ветер, превратившись в настоящий ураган, настиг корабль и там. Пришлось срочно рубить мачты. Обломки, носимые ветром по палубе, выбивали из ветхих бортов древесину целыми кусками. Несмотря на то, что волны то и дело смывали матросов за борт, уцелевшим удалось сколотить из подручных материалов плот, спустить его на воду и перепрыгнуть на него с разваливающегося на части остова корабля. Рабам и пленным пришлось спасаться вплавь, держась за края плота, на котором сгрудилась команда. Едва плот отчалил от гибнущей каравеллы и отплыл от нее на некоторое расстояние, как «Флор ди ла Мар», наконец, развалился и затонул, вместе со всем золотом и прочим добром, награбленным воинством дома Афонсу в Малакке. Увы – в морских волнах исчезла без следа также таинственная яванская морская карта с изображенными на ней ведомыми и неведомыми землями…
С наступлением утра Перу д'Алпойм – капитан «Тринидади», не сменившего курса и успевшего уйти далеко вперед - увидел на море обломки флагманского корабля эскадры, приказал повернуть руль и заняться спасением на водах. Кормчие и офицеры предостерегали его от этого решения. Указывая, что идти, в такую бурю, к побережью острова, было чревато риском удвоить количество обломков кораблекрушения за счет теперь уже их собственного корабля. Но Перу д'Алпойм оставался непреклонен. Он думал не об угрозе, которой подвергал свой «Тринидади», а только о смертельной опасности, угрожавшей его любимому начальнику Афонсу Албукерки. «Я без колебаний поведу корабль прямо на скалы, лишь бы спасти губернатора» - ответил он подчиненным, умолявшим его не приближаться к островному побережью.
Наконец матросы с «Тринидади» увидели несколько белых клочьев парусины развевавшихся над утлым плотиком в бушующих волнах. И через час все уцелевшие к тому времени потерпевшие кораблекрушение члены команды и пассажиры «Морского Цветка» (кроме державшихся за плот рабов и пленных, поглощенных ненасытным чревом океана) были уже на борту «Тринидади».
Вот так дом Афонсу Албукерки возвратился из своего самой удачной, с точки зрения стоимости захваченной добычи, морской экспедиции фактически с пустыми руками, сохранив лишь одежду, в которой покинул свой терпящий бедствие флагманский корабль. Впрочем, сказать «с пустыми руками» было бы верно лишь касательно добычи, причитавшейся лично ему. Для своего всемилостивого монарха дома Мануэла I он, как его верный рыцарь, спас из бурных волн бушующего моря-океана, подарки владыки Сиама – перстень с огромным рубином, усеянную самоцветами корону и парадный меч из чистого золота. Что же до остального, то...«Бог дал - Бог и взял», как сказано в ветхозаветной Книге Иова...
Здесь конец и Господу Богу нашему слава!