Ещё до окончания учёбы в Высшей школе КГБ СССР, Дмитрий Дорофеев знал, что ему предстоит длительная командировка в отдалённый уголок страны, где нужно будет на практике закрепить полученные знания. Об этом постоянно напоминал преподаватель психоанализа полковник Калугин, которого курсанты называли, «мозговьед». От этого седоволосого старичка невозможно было ничего утаить, особенно, свои любовные переживания. Дмитрий, когда впервые попал к Калугину на индивидуальную беседу, был поражен с каким знанием дела, просто и понятно, полковник расставил все точки над «i» в его отношениях с Мариной.
– Главное, не лгать своей избраннице! – подчеркнул полковник. – Она и так не ведает, чем занимается любимый ею молодой человек, а если к этому добавится «бытовая» ложь, то отношения дадут такую трещину, что самому товарищу Андропову будет не по силам их склеить…
– Неужели, председатель КГБ СССР вмешивался в семейные дела своих сотрудников? – наивно спросил Дмитрий.
– Бывали случаи, что вмешивался! – ответил полковник и добавил. – Вообще то, Юрий Владимирович очень даже «человечный» человек…
– Товарищ полковник, подскажите, как правильно мне объяснить ей, что примерно ещё год, мы с ней не увидимся?
– А куда вам предстоит командировка, курсант Державин? – спросил полковник, назвав фамилию, под которой Дмитрий числился в школе.
– Город Тайшет, Иркутской области! – выпалил Дмитрий.
– Знаковое место! – сказал полковник. – С Тайшета началось строительство БАМа в 1938 году. Сейчас БАМ, всесоюзная стройка…
Дмитрий написал Марине в письме, что ему, как кандидату в члены КПСС, предложили после демобилизации из армии поехать на БАМ. Так сказать, личным примером увлечь демобилизованных солдат на Всесоюзную ударную комсомольскую стройку. Раз агитировал за БАМ «двумя руками», то должен показать «дембелям», что его слова не расходятся с делами. В конце письма, Дмитрий пообещал по прибытии на место, написать новый адрес, а также заверил девушку в своей искренней любви и о страстном желании на ней жениться. У Марины даже не возникло сомнений в словах любимого. Она хорошо знала про «добровольно – принудительный» принцип. Хотя, о нём не говорилось открыто, но можно было догадаться: каждый комсомолец обязан выполнять решения XVII съезда ВЛКСМ. Раз так нужно стране и партии, то придётся смиренно принять разлуку с любимым человеком, и ждать, ждать…
В аэропорту города Иркутска, Дмитрия встретил майор Сафронов. Они обнялись, как старые приятели, и сели в припаркованную «Волгу» – такси с настоящими «шашечками», которая повезла их по городу.
– Вот вам билет на поезд «Иркутск – Москва», вагон № 3, место 8! – сказал майор, протягивая картонку, величиной со спичечный коробок. – Вагон плацкартный, полка верхняя, но до Тайшета ехать далеко…
– Не беда, зато высплюсь, – ответил Дмитрий. – Какова цель моей командировки в Тайшет?
– Подружиться, с Виктором Петровичем Кушнарём! – сделав ударение на первом слове, сказал Сафронов. – Именно, подружиться с ним, а не просто познакомиться!
– Чем же знаменит этот Кушнарь, что к нему такой интерес «конторы»?
– Бывший ученый – литературовед, отсидевший «десятку» в ГУЛАГе, а в 1968 году протестовал против ввода наших войск в Чехословакию…
– Если я правильно понял, он в Тайшете отбывает ссылку?
– Правильно поняли, но «контора» к нему особого интереса не питает! – ответил Сафронов. – А вот, ваша дружба с ним, сможет послужить на благо нашей Родины. Западные ученые отзываются о нём, как об авторитетном специалисте по творчеству Пушкина. После ГУЛАГа Кушнарь написал целый ряд научных работ, защитил докторскую диссертацию по творчеству поэта, но в конце 1968 года оказался в Тайшете, где живёт при школе, выполняя работу сторожа и кочегара…
– Знаток Пушкина! – удивился Дмитрий. – Да, ради дружбы с ним, я готов пойти, хоть на край света…
– Боюсь огорчить, но старик живёт сущим затворником! – сказал майор. – С ним завести разговор, большая проблема. В школе ни с кем близко не контактирует. Зато посещает библиотеку, на улице 19-го Партсъезда, где берёт книги на дом. Кстати, в этой библиотеке он работал истопником, в самом начале ссылки, пока её не закрыли на капитальный ремонт…
– Кушнаря, ведь, не было среди демонстрантов на Красной площади, 26 августа 1968 года, – задумчиво проговорил Дмитрий.
– Правильно, его там не было! – ответил Сафронов. – Однако, влияние в диссидентской среде у Кушнаря было таким высоким, что Политбюро сочло необходимым удалить его из Москвы, как можно дальше. Ему предложили на выбор: спецпсихлечебницу или ссылку. Кушнарь выбрал ссылку, и просил отправить его, именно, в Тайшет, где он отбывал наказание в ОзерЛаге…
ГУЛАГа уже нет, а народ в Тайшете жил суровый. Это Дмитрий ощутил по общению людей, когда вышел из вагона на перрон. Внутри вокзала в глаза бросились прямоугольные колонны, которые поддерживали мощную крышу. Огромные окна, по три с каждой стороны от главного входа, подчеркивали высоту одноэтажного здания, а двухэтажные административные пристройки в торцах, придавали красоту всему комплексу. По сути, вокзал был главной достопримечательностью города Тайшета, который железная дорога делила на две равные части. Недалеко от вокзала стояла белокаменная школа № 85, где Дмитрию предстояло работать учителем истории. На фоне двухэтажных деревянных домов выделялась кирпичная водоналивная сдвоенная башня, времен постройки Транссиба. Почти все деревянные дома имели резные наличники на окнах, а также ставни, которые давно не закрывались. Любуясь местным пейзажем и деревянным зодчеством, Дмитрий продвигался по улице Транспортной, на которой ему предстояло жить и работать в течении продолжительного времени.
Так получилось, что на пороге школы Дмитрий встретился со старым, интеллигентного вида, человеком, которого принял за директора учебного заведения. Седые волосы старика были аккуратно зачесаны назад, а лицо гладко выбрито. Дмитрий достал из нагрудного кармана направление, выданное ему в областном отделе образования и протянул старику.
– Здравствуйте, я ваш новый учитель истории! – представился Дмитрий. – В Иркутске мне сказали, что обеспечат комнатой в общежитии…
– Вы не по адресу обратились, молодой человек! – ответил старик. – Вам нужен директор школы, а я всего лишь, сторож…
– Извините! – учтиво поклонился Дмитрий. – По вашему внешнему виду и не скажешь, что вы сторож. Одеты прилично и, вообще…
– Вы зимой меня не видели, когда я кочегаром подрабатываю! – зло буркнул сторож. – Сажа и угольная пыль до такой степени въедаются в кожу, что только в бане можно смыть с лица. Директора вызвали в Иркутск, а завуч в отпуске на «большой земле», потому с общагой пока заминка…
– А куда же мне идти? – расстроился Дмитрий. – Я здесь никого не знаю…
– Обычно, в гостиницу «Трактовую» селятся! – сказал сторож. – Хотя, там сейчас шоферами всё забито. Лесовозы понаехали…
– Придётся на вокзале ночевать, – уныло сказал Дмитрий. – Утро вечера мудренее…
– Молодой человек, если вас не смутит общение со стариком, могу вам предложить ночлег в моей каморке при кочегарке! – сказал сторож. – Правда, удобств особо никаких, жёсткий топчан, а вместо матраца старые телогрейки…
– Я согласен! – обрадовался Дмитрий. – Тогда, давайте знакомиться: Дмитрий Дорофеев, историк, направлен сюда по комсомольской путевки, хотя, после демобилизации из армии, мечтал попасть в Тынду! Так сказать, в самое сердце БАМа!
– Очень приятно, Виктор Петрович Кушнарь! – поклонился сторож. – Филолог по образованию, а по совместительству, строитель БАМа!
– Как это? – удивился Дмитрий. – Вы и строитель БАМа?
– Не удивляйтесь Дмитрий, – добродушно сказал старик. – БАМ начали строить в 1938 году. Я в начале войны ученую степень защитил, кандидата филологических наук. Взялся основательно за письма Пушкина, а тут донос и ОзерЛаг в Тайшете. Кстати, эту школу в 1939 году построили зэки, с которыми я отбывал здесь срок. Нашими руками строился стадион и парк…
– Да, вы, живая история города! – воскликнул Дмитрий. – Об этом нужно ученикам рассказывать на уроках…
– Ладно, нечего соловья баснями кормить! – сурово оборвал Виктор Петрович. – Пойдёмте обживаться на новом месте, да накормить вас нужно с дороги. Судя по разговору, вы москвич! Расскажите за ужином про столицу…
– Уж больше года не был в Москве, – проговорил Дмитрий. – Хотя, мама постоянно сообщает о московском житье – бытье в письмах. Она у меня, как и вы, филолог, а я по отцовским стопам пошёл. С детства увлёкся историей, а сейчас занимаюсь изучением Пугачевского бунта…
– Пушкин тоже занимался, да плохо закончил! – проворчал старик, открывая дверь в пристройку на заднем дворе школы. – Заходите в мою берлогу, Дмитрий! Водку пьёте? Хотя, здесь водку мало кто из местных пьёт, предпочитают спирт питьевой!
– У меня с собою две бутылки настоящей «Московской» водки! – отозвался Дмитрий. – Хотя, и к спирту успел привыкнуть в армии! В войсках ПВО служил…
В начале сентября погода стояла тёплая, и Виктор Петрович отпросился у директора школы на рыбалку, уговорив Дмитрия подежурить за него ночью в школе. Молодой историк и не подозревал, что рыбалка на таёжной речке Бирюсе, которая протекала недалеко от Тайшета, может затянуться на целую неделю. Ночуя в каморке сторожа, Дмитрий невольно стал заглядываться на книжную полку хозяина, где в центре стояли все десять томов Собрания сочинений А. С. Пушкина. «Видимо, Виктор Петрович эти книги привёз с собой, из Москвы», – подумал Дмитрий: «Надо бы у него спросить про поездку Пушкина в Оренбургский край. Однако старик не любит, когда начинаю расспрашивать его о прошлой жизни. Выпив спирта, он обычно молчит, но внимательно слушает мои рассказы о Москве. Мне нужно начать рассказывать про Пушкина – историка, на что филолог – литературовед непременно возразит, ведь, для него Пушкин не просто литератор, а гений».
Рыбалка выдалась удачной, и Кушнарь возвратился с десятком мешков рыбы, в хорошем приподнятом настроении. Такого обилия крупной рыбы, преимущественно тайменя и хариуса, Дмитрий ещё не видел. Было десятка два щук, похожих на крокодилов, налимы и краснопёрки. Последних сторож засолил в оцинкованном тазу, накрыв сверху круглым деревянным кружком, на который положил два тяжелых камня горной породы.
– Учитесь, Дмитрий, как рыбу правильно солить! – произнёс Виктор Петрович. – «Гнёт» должен быть, как можно тяжелее!
– Я в Уральске больше года прожил, но так и не выбрался на рыбалку, – с сожалением проговорил Дмитрий. – Зато частенько бывал в краеведческом музее, где хранится старинная коллекция чучел рыб осетровых пород. Мне сотрудницы музея по секрету сказали, что одного осетра для этой коллекции будто бы поймал сам Пушкин, когда приезжал в Уральск в 1833 году.
– Сотрудницы обманули вас, Дмитрий! – заявил Кушнарь. – Пушкину не до рыбалки было, он собирал сведения о Пугачеве! Хотя, спорить не стану, многие моменты той поездки до сих пор неизвестны. Взять, хотя бы того осетра, из которого вынули икру, чтобы приготовить на глазах поэта. Пушкин об этом писал жене, 2 октября, из Болдина. Вряд ли осетра поймал сам поэт, но чучело из него изготовить, вполне, могли…
«Наконец то, Кушнарь стал откликаться на Пушкина», – подумал Дмитрий: «Это уже прогресс! Однако не надо торопить события, а то можно спугнуть филолога агрессивным натиском. Как любил повторять замполит, подполковник Цаплин: «Спешка нужна при ловле блох, и при свидании с чужой женой». Пожалуй, надо посетить местную библиотеку и уточнить насчет писем Пушкина жене».
В воскресенье, Дмитрий перебрался через железнодорожную линию и направился на поиски библиотеки на улице 19-го Партсъезда. Вспомнив поговорку: «Язык до Киева доведёт», Дмитрий стал опрашивать местных жителей, которые сначала указали ему на улицу Чапаева, где находился Краеведческий музей, а оттуда уже показали верный путь. Заведующая библиотекой, Романенко Софья Алексеевна, добродушно встретила нового посетителя, но огорчила ответом насчет писем Пушкина жене.
– Эти письма я видела в Полном собрании сочинений А. С. Пушкина, издаваемом в 1941 – 1947 годах! – сказала заведующая. – В нашей же библиотеке, никакого собрания сочинений Пушкина нет и никогда не было.
– А могли их выпустить отдельной книгой? – спросил Дмитрий.
– Не могу сказать, – ответила Романенко. – Я бы посоветовала вам обратиться по этому вопросу к Кушнарю, Виктору Петровичу! Он большой знаток творчества Пушкина! Когда – то работал истопником у нас…
– Я его знаю, он же в нашей школе сторож и кочегар! – обрадовался Дмитрий. – А можно я сошлюсь на вас, мол, вы посоветовали?
– Не возражаю, сошлитесь на меня! – ответила заведующая.
Дмитрий не стал откладывать в долгий ящик визит к Кушнарю, а заглянул к нему по пути из библиотеки. Виктор Петрович жарил хариуса, и пригласил гостя к столу, отобедать с ним за компанию. Дмитрий живо согласился, тем более, что слюни сами потекли в рот, лишь только нос почуял вкусный запах рыбы. На огромной чугунной сковороде, в кипящем масле, прямо на глазах, покрывались хрустящей корочкой большие куски хариуса. Тут же, на печной плите стояла алюминиевая кастрюля, где варилась уха из голов, хвостов и плавников этой жирной лососевой рыбы.
– Не пропадать же добру! – проговорил Виктор Петрович, показывая на кастрюлю. – Хариус, чем хорош, что из него и первое и второе приготовить можно. Сейчас, как в ресторане пообедаем, тем более повод есть!
– Какой же? – спросил Дмитрий.
– Ровно семь лет, как из Москвы турнули! – ответил Кушнарь. – Хотели выслать в Пермский край, а я сюда попросился. Здесь молодость прошла, любимая женщина на местном кладбище похоронена, да и, вообще, тихо здесь, и «контора» не беспокоит…
– Какая контора? – наивно спросил Дмитрий.
– «Контора глубокого бурения»! – улыбаясь, ответил Кушнарь.
– Геологи, что ли? Нефтяники – газовики?
– Ага! Типа того! Наполняй стопки, учитель, рыбу подаю к столу…
Не дожидаясь, пока Кушнарь окончательно захмелеет, Дмитрий спросил его про письма А. С. Пушкина к жене. Для убедительности, вкратце рассказал про свой визит в библиотеку и дельный совет от заведующей.
– Софья Алексеевна преувеличила, назвав меня знатоком Пушкина! – сказал старик, у которого уже заблестели глаза. – Всё, что народ знает о Пушкине, привязано к незабвенным строкам стихотворения Михаила Лермонтова «Смерть поэта»:
Погиб поэт! – невольник чести –
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде… и убит!
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепит оправданья?
Судьбы свершился…
Не дочитав до конца строку, старик налил в стопку спирта и молча выпил. На его губах промелькнула еле заметная улыбка: «Приговор!», – мысленно добавил он, но вслух не сказал.
– Если бы Лермонтов был знаком с письмами Пушкина к жене, то вряд ли написал бы такие вдохновенные строки! – задумчиво проговорил Кушнарь. – Женившись на молодой красавице, поэт только и мечтал о деньгах, которых требовалось всё больше, чтобы удовлетворять возраставшие потребности самой красивой светской дамы Петербурга…
– Меня интересуют письма из поездки в Оренбургский край! – сказал Дмитрий. – Может в них содержатся сведения о Пугачеве?
– Пушкин, ведь, был не историк, а придворный историограф! – отозвался пьяным голосом старик. – А, это не одно и тоже…
– Согласен! – закивал головой Дмитрий. – Однако его «История Пугачева» явилась первым историческим очерком Крестьянской войны...
– Пушкин собирал материалы для романа о Пугачевщине и, вдруг, написал «Историю Пугачевского бунта»! – стал рассуждать пьяный Кушнарь. – В письмах к жене, он не объяснил почему так поступил, а лишь заверил жену, что получит за свою работу большую сумму денег. Деньги, а точнее их отсутствие, вынудили Пушкина оставить дома жену и отправится в далёкое путешествие по местам Пугачевского бунта. Зачем? Чтобы никто даже не усомнился в правдивости написанного им. Однако, первое издание 1834 года, не получило одобрения читателей, а Пушкин не заработал больших денег от его продажи.
– Уральский бытописатель Железнов написал критическую статью на «Историю Пугачевского бунта», в которой обвинил Пушкина, по сути, во лжи! – заявил Дмитрий. – Пушкин сделал главными виновниками бунта яицких казаков, якобы, они создали самозванца. Железнов опроверг утверждение Пушкина, сославшись на документы…
– На мой взгляд, Пушкин написал то, что от него ожидала власть! – сказал Кушнарь. – В письме к Наталье Николаевне он писал о корректуре «Истории Пугачева». Даже название пришлось сменить по прихоти царя…
– Значит, в письмах было о Пугачеве! – воскликнул Дмитрий. – Эх, заглянуть бы в них, хоть краешком глаза! Чует моё сердце, что письма поэта к жене, это ценный исторический материал…
– Поверьте мне, Дмитрий, письма Пушкина к жене, помимо интимной стороны супружеских отношений, содержат литературный вымысел, как и другие его художественные произведения! –успокоил молодого историка Кушнарь. – Я бы советовал вам сначала ознакомится с письмами поэта более раннего периода: 1815 – 1830 годов! А, чтобы вам не утруждаться, можете взять у меня 9 том из собрания Пушкина, где вы найдёте эти письма…
Всю следующую неделю, после уроков в школе, Дмитрий читал письма поэта разным лицам. Историк никакого внимания не уделял тем местам в письмах, где говорилось о проблемах романтизма в русской поэзии, либо шла критика литературных произведений и их авторов. Но, заинтересовало письмо императору Александру I, отправленное в период: начало июля – сентябрь (до 22) 1825 года, из Михайловского в Петербург., из которого Дмитрий аккуратным почерком выписал следующий отрывок:
«… Великодушный и мягкий образ действий власти глубоко тронул меня и с корнем вырвал смешную клевету, – писал Пушкин. – С тех пор, вплоть до самой моей ссылки (в Михайловское), если иной раз и вырывались у меня жалобы на установленный порядок, если иногда и предавался я юношеским разглагольствованиям, все же могу утверждать, что, как в моих писаньях, так и в разговорах, я всегда проявлял уважение к особе вашего величества.
Государь, меня обвиняли в том, что я рассчитываю на великодушие вашего характера; я сказал вам всю правду с такой откровенностью, которая была бы немыслима по отношению к какому – либо другому монарху» (Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. М., 1962. Т. 9. Письма 1815 – 1830. С. 205 – 207).
«Получается, что Пушкин задолго до выступления декабристов стал заискивать перед царём Александром I», – рассуждал Дмитрий: «Вероятно, ему наскучила жизнь ссыльного в деревне, и он всеми способами захотел вернуть себе свободу. Однако, государь император, Александр I Павлович, 19 ноября 1825 года, неожиданно умирает в Таганроге, и у поэта зреет уже новый план, как ему выбраться из наскучившей ссылки».
Дмитрия привлекло также письмо поэта к его другу П. А. Катенину, отправленное 4 декабря 1825 года, из Михайловского в Петербург. В тот момент весь русский народ был уверен, что новым государем императором стал Константин Павлович, которому успела принести присягу, даже армия. Дмитрий сделал выписку из этого письма, где Пушкин нахваливал нового царя Константина I:
«… Может быть, нынешняя перемена сблизит меня с моими друзьями, – писал Пушкин. – Как верный подданный, должен я, конечно, печалиться о смерти государя; но, как поэт, радуюсь восшествию на престол Константина I. В нем очень много романтизма; бурная его молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Барклаем напоминает Генриха V. – К тому ж он умен, а с умными людьми все как – то лучше; словом, я надеюсь от него много хорошего» (Там же, с. 218).
Очень откровенно излагал свои мечты Пушкин в письме к ещё одному своему другу, Петру Плетневу, мнением которого поэт очень дорожил. Ещё Пушкин надеялся на помощь поэта Жуковского, который обучал русскому языку великую княгиню Александру Федоровну, жену великого князя Николая Павловича (будущего императора Николая I).
«… Милый, дело не до стихов – слушай в оба уха! – писал Пушкин. – Если я друзей моих не слишком отучил от ходатайства, вероятно они вспомнят обо мне… Если брать, так брать – не то, что и совести марать – ради бога, не просить у царя позволения мне жить в Опочке или в Риге; черт ли в них? А просить или о въезде в столицы, или о чужих краях. В столицу хочется мне для вас, друзья мои – хочется с вами еще перед смертию поврать; но, конечно, благоразумнее бы отправиться за море. Что мне в России делать? Покажи это письмо Жуковскому, который, может быть, на меня сердит. Он как – нибудь это сладит. Да нельзя ли дам взбудоражить?..» (Там же, с. 220).
«Ну, и Пушкин», – удивился Дмитрий, подумав: «Не зря же говорят, что аппетит приходит во время еды! Если императора Александра I поэт просил о дозволении, хотя бы жить в провинциальных городах, то нового царя уже решил просить о столицах или о загранице. А его желание «поврать», лишь убеждает в правильности выводов, сделанных уральским бытописателем И. И. Железновым в критической статье на «Историю Пугачевского бунта».
Великий князь Константин Павлович отказался от престолонаследия в пользу брата Николая Павловича, которому 14 декабря 1825 года должны были присягать гвардейские полки, построенные на Сенатской площади в Петербурге. Однако, офицеры этих полков решили не допустить вступления на трон Николая I. Вспыхнувшее восстание быстро было подавлено верными войсками, а зачинщики арестованы и посажены в крепость. И вот уже Петру Александровичу Плетневу, во второй половине (не позднее 25) января 1826 года, из Михайловского в Петербург, поэт отправляет следующее письмо:
«Что делается у вас в Петербурге? – спрашивал Пушкин. – Я ничего не знаю, все перестали ко мне писать. Верно, вы полагаете меня в Нерчинске. Напрасно, я туда не намерен – но неизвестность о людях, с которыми находился в короткой связи, меня мучит. Надеюсь для них на милость царскую. Кстати, не может ли Жуковский узнать, могу ли я надеяться на высочайшее снисхождение, я шесть лет нахожусь в опале, а что ни говори – мне всего 26. Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозные – других художеств за собою не знаю. Ужели молодой наш царь не позволит удалиться куда – нибудь, где бы потеплее? – если уж никак нельзя мне показаться в Петербург – а?
Прости, душа, скучно мочи нет» (Там же, с. 222).
«Ну вот и открылась душа поэта», – подумал Дмитрий: «Мучает его неизвестность, а не судьба декабристов. Он беспокоится о себе, потому что скучно ему в деревне, аж мочи нет. Оттого и пишет он «слёзные» письма друзьям, чтобы те замолвили за него словечко перед новым царём».
Дмитрий остановился на письме к В. А. Жуковскому, отправленном 7 марта 1826 года из Михайловского в Петербург. Как историк, Дмитрий хорошо знал каким влиянием при Дворе пользовался Василий Андреевич Жуковский. Он, как известно, был учителем русского языка императрицы Александры Федоровны, а также воспитанником цесаревича Александра Николаевича. Вероятно, не дождавшись пока его мольбы дойдут через П. А. Плетнева, Пушкин напрямую, сам обратился к Жуковскому:
«… Вступление на престол государя Николая Павловича подает мне радостную надежду, – писал поэт – «невольник чести». – Может быть, его величеству угодно будет переменить мою судьбу. Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости» (Там же, с. 227 – 228).
Дмитрий знал, что тайным судебным процессом над декабристами руководил лично император Николай I. Манифестом 1 июня 1826 года был утвержден Верховный уголовный суд, который работал до 12 июля, а уже 13 июля 1826 года был оглашен приговор, по которому 5 человек были казнены в Петропавловской крепости, а остальные отправились на каторгу или в ссылку в Сибирь. «Вероятно, Жуковский намекнул Пушкину, что необходимо лично обратиться к государю», – подумал Дмитрий, натолкнувшись на письмо поэта к царю Николаю I, отправленное в период: 11 мая – первая половина июня 1826 года, из Михайловского в Петербург:
«Всемилостивейший государь! – пафосно вопрошал Пушкин. –
В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.
Ныне с надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противоречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему императорскому величеству со всеподданнейшею моею просьбою.
Здоровье мое, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чем и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края.
Всемилостивейший государь,
Вашего императорского величества
Верноподданный
Александр Пушкин.
<На отдельном листе>
Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь никаким тайным обществам, под каким бы они именем ни существовали, не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них.
10-го класса Александр Пушкин» (Там же, с. 234 – 235).
Дмитрий прекрасно знал, что советские историки, стараясь показать знаменитого поэта вольнодумцем и борцом с самодержавием, опирались на мнение литературоведов – пушкинистов. По версии последних, Николай I во время первой встречи с А. С. Пушкиным, состоявшейся в Москве, 8 сентября 1826 года, задал поэту вопрос: чтобы сделал Пушкин, если бы он оказался в Петербурге 14 декабря 1825 года? Пушкин не задумываясь ответил, что встал бы в ряды мятежников на Сенатской площади! В конце встречи Николай I заявил, что беседовал с самым умным человеком в России. «Судя по только что прочитанному письму, в котором Пушкин от всего открещивался, я бы отбросил эту версию, как не имевшую под собою оснований», – подумал Дмитрий: «Вероятно, пушкинисты черпали информацию из воспоминаний современников поэта, которые грешат неточностями и вымыслом. Ведь, не все современники, кроме Жуковского, пожалуй, могли знать об истинном разговоре царя и поэта. А, уж о контактах Пушкина с шефом жандармов, графом А. Х. Бенкендорфом, могли и вовсе не догадываться».
Перелистав несколько страниц, Дмитрий остановился на письме к А. Х. Бенкендорфу, отправленному 29 ноября 1826 года, из Пскова в Петербург:
«Милостивый государь Александр Христофорович!
Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, я не знал, должно ли мне было отвечать на письмо, которое удостоился получить от Вашего превосходительства и которым был я тронут до глубины сердца. Конечно, никто живее меня не чувствует милость и великодушие государя императора, так же как снисходительную благосклонность Вашего превосходительства…
С глубочайшим чувством уважения, благодарности и преданности, честь имею быть, милостивый государь, Вашего превосходительства всепокорнейший слуга Александр Пушкин» (Там же, с. 245 – 246).
Дмитрий, как историк, прекрасно знал, кто такой был А. Х. Бенкендорф. Выходец из ливонских немцев, Александр Христофорович, рано поступил на военную службу, ещё при императоре Павле I. Затем, при Александре I был флигель – адъютантом. Отличился в Отечественной войне и заграничном походе русских войск, в 1812 – 1814 годах, будучи генерал – адъютантом, командовавший группой русских войск. В 1817 году обратил внимание царя на тайные общества молодых офицеров, но Александр I не придал данному факту особого значения. Если бы царь отнёсся к донесению Бенкендорфа с должным вниманием, то восстания декабристов могло бы не быть. Николай I высоко оценил заслуги генерала в процессе расследования по событиям 14 декабря 1825 года. Уже 25 июня 1826 года, Бенкендорф становится шефом корпуса жандармов, а 3 июля того же года, он, также назначается Главным начальником III отделения Его Императорского Величества канцелярии.
Став одним из главных приближенных царя, шеф жандармов создал мощную систему, проникавшую во все сферы жизни российского общества, обладавшую невероятной властью. Бенкендорф презирал чиновников за их боязнь правосудия, но сам относился к закону очень своеобразно: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться или ими оправдываться», – говорил Александр Христофорович.
«Так вот, в чьи «заботливые лапы» попал молодой Пушкин, которому наскучила ссылка в селе Михайловском», – подумал Дмитрий: «Несомненно, цена его «мнимой» свободы была такой же, как у меня. Попав, единожды, в тугие сети секретной службы, из них уже не выпутаешься. Мне вот, «дружбу» приказали завести, а что потребовали от Пушкина, одному Господу Богу, наверное, известно. Прав был Виктор Петрович, заметив, что поэт написал о Пугачеве то, чего от него ожидала власть».
– Ну и как вам показался холостой Пушкин? – спросил Кушнарь, когда Дмитрий возвратил ему томик Пушкина.
– Честно сказать, какое – то отвращение появилось к гению, когда прочитал его письма 1825 – 1826 годов! – признался Дмитрий. – Как он мог так опуститься, что чуть ли не в ноги поклонился царю, чтобы тот вернул его из ссылки? Скучно ему стало, видите ли, в деревне…
– Вы знаете, Дмитрий, чем отличается вор от хулигана? – спросил филолог и сам же ответил на свой вопрос. – Хотя, откуда вам знать, вы же не тянули срок, на нарах! А я, скажу вам, насмотрелся…
– Как говорил мой отец: «От тюрьмы и от сумы, не зарекайся»! – подхватил тему, Дмитрий. – И в чём же отличие?
– Вор живёт среди людей тихо, никому не досаждая, а хулиган шалит, пакостит, делая жизнь людей невыносимой! – ответил Кушнарь. – В тюрьме вор тоже сидит тихо, отбывая честно срок, «от звонка до звонка», а хулиган всячески старается скостить свой срок, чтобы побыстрее оказаться на свободе. Ему в тюрьме скучно, шалить там не дают…
– От кого – то слышал, чтобы заключенному выйти на свободу по УДО, нужно сотрудничать с тюремной администрацией! – выпалил Дмитрий, показывая своё знание вопроса.
– Да, УДО или условно – досрочное освобождение, просто так никому не даётся, – подтвердил Виктор Петрович. – Одного «бугром» назначают, а другому, на сидельцев стучать велят…
– А молодой Пушкин, кем был? – спросил Дмитрий.
– По современным меркам, хулиганом! – не задумываясь, ответил Кушнарь. – Любил пошалить, да побуянить известный поэт…
– Вы подозреваете, что Пушкин мог доносить на своих друзей – декабристов? – наивно спросил Дмитрий.
– Явных доказательств нет, а домыслами или догадками заниматься, мне не пристало! – ответил филолог. – Лучше послушайте, что Пушкин говорил Далю о себе: «О, вы увидите! Я еще много сделаю! Ведь даром что товарищи мои все посидели да оплешивели, а я только что перебесился; вы не знали меня в молодости, каков я был; я не так жил, как жить бы должно; бурный небосклон позади меня, как оглянусь я…».
– Помню в Уральске, на бывшем атаманском доме, висели мраморные доски с информацией, что здесь побывали Пушкин, Жуковский и Даль! – невольно вспомнил Дмитрий. – Пушкин в 1833 году, а Жуковский в 1837, в год смерти поэта, когда он сопровождал наследника престола…
– Так вместе с Жуковским ехал и Даль, который оставил воспоминания о той поездке, – проговорил Виктор Петрович, доставая с книжной полки пухлую общую тетрадь. – Вот, послушайте, когда – то конспектировал:
«При проезде государя наследника – нынешнего царя нашего – из Оренбурга в Уральск я тоже находился в поезде, – писал Даль. – Мы выехали в 4 часа утра из Оренбурга и не переводя духу прискакали в 4 часа пополудни в Мухрановскую станицу, на этом пути первую станицу Уральского войска. Все казаки собрались у станичного дома, в избах оставались одни бабы и дети. Тощий, не только голодный, я бросился в первую избу и просил старуху подать каймачка, топленого молока – сырого здесь не держат – и хлеба. Отбив у скопы цыпленка, схваченного ею в тревогу эту на дворе, старуха радушно стала собирать на стол. «Ну что, – сказал я, – чай рада дорогому гостю, государю наследнику?» – «Помилуй, как не рады? – отвечала та, – ведь мы тута – легко ли дело, царского племени не видывали от самого от государя Петра Федоровича…
То есть – от Пугачева» (Даль В. И. Записки о Пушкине. – Пушкин в воспоминаниях. Т. 2. С. 264).
– Ну, спасибо Виктор Петрович, удружил! – воскликнул Дмитрий. – Значит, и Даль тоже слышал от уральских казаков, что служили они государю Петру Федоровичу, а не самозванцу Пугачеву!
– Выходит так, – закивал седой головой филолог. – Я не историк, мне судить об этом сложно…
– Ох, как я вас понимаю! – согласился Дмитрий. – Я тоже не филолог, поэтому не могу судить Пушкина – поэта за такие пафосные строки:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И душ высокое стремленье.
– Похвально, нечего сказать! – отозвался Кушнарь и добавил. – Даже догадываюсь откуда такой интерес к Пушкину! Точнее, не к Пушкину, а к Пугачеву, про которого наш поэт написал историю и роман.
– Честно говоря, «Капитанская дочка» никогда меня не интересовала, а вот «История Пугачева» часто снится по ночам, – признался Дмитрий. – Вы, случайно, не знаете, как в голове Пушкина созрел её замысел?
– Даже не задумывался над этим, – ответил Кушнарь и добавил. – Вам нужно почитать письма 1831 – 1837 годов! Возможно там и ответ на этот вопрос…
Старик достал с полки десятый том собрания сочинений Пушкина, и протянул Дмитрию со словами: «Кстати, там и письма к жене найдёте». Такого развития событий Дмитрий ожидал, но не так скоро. Значит, его политика сближения с Кушнарём сработала. У двух абсолютно разных по возрасту и профессии людей, нашлась общая тема, которая сумела их сблизить. Пушкин! Пушкин! Пушкин!..
В середине октября, Дмитрий получил письмо от Марины. После, уже традиционных любезностей, девушка перешла к серьёзным вещам, которые касались изысканий Дмитрия по Пугачеву. Ей удалось обнаружить в письмах поэта к невесте, Наталье Гончаровой, упоминания о Наталье Кирилловне Загряжской. Так, в письме от 20 июля 1830 года было сказано: «Завтра начну делать визиты вашим родным. Наталья Кирилловна на даче…». Далее, шла выписка из письма поэта к Наталье Гончаровой от 29 июля 1830 года: «Надо вам рассказать о моем визите к Наталье Кирилловне. Приезжаю, обо мне докладывают, она принимает меня за своим туалетом, как очень хорошенькая женщина прошлого столетия», – А в конце визита графиня сказала Пушкину: «… а теперь, когда мы породнились, надеюсь, сударь, что вы часто будете навещать меня».
«Ах, Марина, пстрели те заразой *), и дело справила и намёк подала: раз обещал жениться, то уже родственники!» – подумал Дмитрий и усмехнулся: «Я уже становлюсь, как заправский уральский казак, хотя, ни капли казачьей крови во мне нет, и быть не может. Казак тот, кто от казака родился, а мой отец был из рязанских мужиков».
Рядом с современным вокзалом, на станции Тайшет сохранился и старый деревянный вокзал, куда Дмитрий периодически заходил, чтобы набраться энергии прошлого времени. После, молодой историк шагал на Юбилейную площадь и подолгу сидел на скамейке в сквере. В центре главной площади возвышалась стела, посвященная 50 – летию Октябрьской революции, в честь которой она и была названа Юбилейной. А вокруг площади виднелись четырехскатные крыши старинных деревянных домой – явление характерное для Сибири, ставшей последним прибежищем многих декабристов, но так и не увидевшей великого поэта А. С. Пушкина.
Примечание:
*) Обычно, этим выражением уральские казаки заменяли матерные слова, которые могли вырываться сами собой, эмоционально.