Тайна серебряного креста

(Семейное предание)

От автора

Повесть написана по мотивам поэмы «Предание о серебряном кресте» автора Елены Гаврилястой, любезно предоставившей своё произведение автору. Ссылка на поэму в конце произведения.

Вместо пролога

Разного рода тайны и предания существуют во всяком роду. Любая семья сможет похвалится какими-либо семейными преданьями или секретами. Одни предания существуют на протяжении многих поколений, другие формируются, можно сказать по ходу существования героев, третьи являются строго хранимыми и в подтверждение их в самых укромных местах держатся в секрете предметы, которые являются культовыми и по прошествии времени только становятся более почитаемыми и в то же время, их не являют миру, даже не все в семье и роде, подозревают об их существовании. Все существующие предания считают обыкновенными сказками и предпочитают жить в том мире, где яблоко можно взять в руку и съесть его, а не поклоняться каким-либо мнимым символам и предметам, которые и существуют-то всего то в чьих-то живописующих россказнях.

Суть в том, что и в нашем роду хранится предание. Древнее и давнее. О нём всегда поведывают матери старшим дочерям. По мужской линии это предание не передаётся, потому что никто из мужчин не обладал никогда какими-то сверхъестественными способностями.

Ещё одна особенность о которой обязательно хочу упомянуть: фамильные тайны и семейные предания существуют, как и в королевско-царских семьях, так и среди обычных людей. Есть ли обычай записывать предания в среде высокопоставленных особ, не знаю, но в нашем роду предание передавалось исключительно из уст в уста. Может временами оно и приукрашалось или сглаживались острые моменты при доверительных беседах. Ответственность лежит на самих сказителях. Я же поведаю историю, которой более полутора веков. Однажды провела некоторые арифметические исследования, и оказалось, она могла случиться за год до коронации последнего русского царя Николая Второго.

Следовательно, я первая в нашем роду, рискнувшая изложить на бумаге наше семейное предание. Как у меня получится, судить читателю.
Глава первая

С вечера грохотало так, что в старой хате тряслись не одни стены, дребезжали стёкла, балки гудели и с беленого потолка мелкими чешуйками слетала на глиняный пол побелка. Секлетея Федоровна с надеждой смотрела то на иконы Божьей Матери и Николая Чудотворца, перед ними нервно трепетал огонёк лампадки, то переводила встревоженный взор на потемневшее окошко. На улице разворачивалось стихийное бедствие: близилась гроза; край неба затянул чёрно-мрачный полог туч и протяжное завывание ветра проникало в хату, вызывая в сердце жуткий страх. С середины мая стояла засушливая пора, редкий мелкий дождь только прибивал пыль, оставляя на земле мелкие круглые отметины. Воды не хватало для орошения огородов. Деревья в саду стояли с пожухлой скрученной в завитки листвой. Ближняя речка Безымянка, в прежние хорошие времена глубокая, сейчас обмелела настолько, что коровы переходили её, не замочив ног по средние суставы. Так, лишь вымя немного болталось в горячей воде.

Молнии блистали без перерыва. Длинные отрывистые тени скользили по стенам, разрывая яркими стрелами тёмную атмосферу в хате.
Секлетея Фёдоровна посмотрела на иконы суровым взором. Мати Божа скорбным ликом смотрела на Иисуса младенца. Николай Чудотворец, сведя к переносице брови, сурово поглядывал на происходящее. И было невдомёк, то ли он осуждает разыгравшуюся стихию, то ли одобряет, потому что она выявляет пороки и грехи людские.

Во время очередной вспышки, Секлетея Фёдоровна посмотрела в сторону печи, с которой на неё смотрело пять пар ребячьих глаз, пять внуков и внучек с опаской, смешанной с надеждой, смотрели на бабушку. Глазёнки блестели от ужаса. Головки каждый раз во время грохота грома или вспышки молнии втягивались в плечи и с печи слышался тихий детский вздох. 
 
- Признавайтесь, кто из вас согрешил или думал, что плохое, - сурово произнесла
Секлетея Фёдоровна, как и Николай Чудотворец, на иконе, она свела к переносице брови и строго посмотрела на внуков. – Признавайтесь или Никола вас накажет.

- Как? – послышался жалобный голосок внучки Настасьи, любимицы бабушкиной.

- Заберёт на небо?

- Прямо на само небо? – не успокаивалась Настасья.

- Прямо.

- А иначе никак? – подал голосок внук Толик.

- Это через огороды, что ли? – спросил внук Саша.

Молния блеснула очень страшно. Внутренность хаты будто полыхнула небесным огнём. Загорелись серебристые оклады на иконах, запели стёкла в окнах, мелкие огоньки небесного пламени побежали по редкой стеклянной посуде, стоящей на полке. Тени всколыхнулись на стенах, потолке и полу, бросились врассыпную. Испуганные ребятишки послышали их жалобные стоны и писк. Серая маленькая мышь побежала через хату, оставляя на полу мелкие горошины помёта. С печи полетел маленький чурбачок. Он не долетел до мышки. Добавил той ускорения. Яростно попискивая, мышь забежала под лавку у входа в хату.

- Не смей, Толька, - зашептала громко Таня, самая серьёзная из всех внуков.

- Это почему?

- Грех, - ответила Таня.

- Какой же это грех, она ведь наши запасы съедает и нас объедает, - возразил Санька.

- Тебя объешь, как же! – усмехнулась Настасья вместе с сестрой-близняшкой Надей. – Скорей мыши с голоду попухнут.

- Ну ка мне цыц немедленно! – грозно прикрикнула Секлетея Фёдоровна на внуков.
– Никола всё видит и знает, признавайтесь во грехе, не то он…

- А если он всё видит и знает, - начал Санька ехидно, - зачем тогда признаваться. Он и так накажет виноватого.

- Не умничай! – резко оборвала Секлетея Фёдоровна внука. – Ишь, грамотей нашёлся!

Во время очередного громового удара печка явственно шевельнулась и один кирпич выпал из кладки.

- Это всё Толька, - зачастила Надька, приподнявшись на коленках на печи и едва не доставая макушкой низкого потолка, - это всё он. Взял да общипал курице шею, потом привязал верёвку с палкой к ноге и отпустил. Потом пробрался к соседям в курятник и выпил все яйца.

- Сколь их было?

- Много, - отозвался Толик.

- Это грех? – с надеждой услышать правильный ответ спросила Надька.

- Грех, - будто отрезала Секлетея Фёдоровна. – Больший грех жаловаться на брата.
- Так он же…

- Замолчи, - пресекла нытьё Нади бабушка. – Никола покарает.

- Меня за что? – захныкала Надя, - я-то ничего не делала…

- Толик, зачем курице шею оголил?

- Интересно было, замёрзнет она или нет.

- Доволен?

- Что не замёрзла?

- Тем, что напакостил?

- Так я же не нарочно, - затянул Толик со следами слёз в голосе.

Внезапно по стёклам забарабанил дождь. Мощный. Крупные капли вгонялись в стекло и в стены хаты с такой силой, будто хотели разбить стёкла и сокрушить саманные стены. По печной трубе потекла серая полоска. В трещину в соломенной крыши возле трубы потекла вода. С каждой минутой она становилась сильнее и на полу, поблёскивая матово, начала скапливаться лужица, разрастаясь в размерах.

- Господи Иисусе, сыне Божий! – громко вскрикнула Секлетея Фёдоровна, - за караешь нас, детей твоих неразумных?

- За грехи Толькины! – громко крикнула Надька.

- Цыц мне! – ещё громче крикнула бабушка.

Чёрные квадраты окон плакали дождём. Вода начала понемногу сочиться через потолок. Свисающие капли увеличивались в размере и со звонким припечатыванием падали на глиняный пол, разлетаясь мелкими брызгами.
Росли во дворе лужи. Избыток воды вытекал за плетень, вода сливалась на улице в один поток, который нёс свои мутные грязные воды в реку. Он захватывал на своём пути всё, что осталось на улице, скопившийся мусор, ветви для латания плетней, маленькие тележки. Молния всё ещё блестела, разбрасывая яркие пятна света, но уходила на запад вместе с грозовыми тучами. Напоследок она ударила в купол сельской церкви. Мрачные тучи и позолоченный крест соединились ветвистой яркой веткой. Она искрила и играла, опутывала сетью купол и мелкие тонкие лучики, искрясь и мерцая, танцевали на металлических решётках арочных окон. Затем внутри церкви появилось яркое сияние и после этого она вся вспыхнула огнём. Он пожрал её изнутри полностью. Горела она до утра. Переборовшие страх перед непогодой жители села вышли на улицу, смотрели на пылающее здание и молча крестились.
Секлетея Фёдоровна тоже вышла на улицу и смотрела удивлённым взором на старую церковь, на глазах превратившуюся в одно мгновение в огромный костёр. Языки пламени вырывались через окна и через двери. Искры летели в небо. Таяли, достигнув определённой высоты. Даже дождь не мог погасить небесный огонь, пролившийся на старое строение.

Внуки выбежали вслед за бабушкой и, разинув рты, смотрели на пожар. Нельзя сказать определённо, оставило это происшествие какой-то определённый след в душах и сердцах селян, но на детей, вместе со взрослыми глазевших на горящую церковь, произвело неизгладимое впечатление. Долго ещё ходили разговоры, почему так случилось задавались селяне, потом на месте пожарища обнаружили сгоревшие останки попа.   

Многие сочли это плохим знамением.
Разошлись селяне после того, как последние струи огня вскинулись в небо тугим огненным трезубцем. Его сопровождал тяжёлый угнетающий гул, перекрывший прочие звуки. Пламя исчезло или погасло внезапно. Обугленные стены и купол немного простояли в мрачной красоте, оставшейся после пожара и обрушились внутрь.

Вместе со всеми селянами Секлетея Фёдоровна присутствовала на пожаре церкви. Возвращаясь назад, издали она заметила на соломенной крыше отчётливо выделяющийся неровный крест, будто выжженный огнём. В груди у неё всё оборвалось, она вспомнила, как полыхали молнии, одна могла ударить в крышу, промокшая солома не воспламенилась сразу, молния выжгла такой затейливый узор из пересечённых линий. Пламя могло возникнуть на внутренней стороне с чердака и легко пройти через деревянное перекрытие занять огнём дом, а там внуки… С холодом в сердце, Секлетея Фёдоровна побежала назад, не сводя с крыши взгляда. Мысли крутились о детях, сердце стучало сильней и сильней, дыхания не хватало и казалось, грудь вот-вот разорвёт от напряжения. В суматохе добежав до хаты, она с удивлением остановилась как вкопанная – крест пропал! Не поверив глазам, Секлетея Фёдоровна, протёрла их, креста не было, солома цела. Успокоив дыхание, она приставила лестницу к крыше, взобралась наверх. Ничто не напоминало об увиденном издалека знаке и от соломы не пахло горелым. Радоваться или нет, Секлетея не знала. От грустных дум отвлёк знакомый звонкий голос.

- Секлетея, соседушка, что там потеряла? – обозвалась проходившая мимо соседка Ганна. – Случилось ли что?
- Проверяю, всё ли после грозы в порядке, - отозвалась Секлетея Фёдоровна. – Смотри-ка, вон как полыхнула церковь, свечкой и остался один прах.

- Ох, соседушка, не приведи господь, что в мире творится, - посетовала Ганна. – Ну, так я пошла. Храни тебя и деток Господь!
- Иди с богом, Ганна!

***
Историю с крестом на крыше Секлетея Фёдоровна вспомнила намного позднее.
Внуки спокойно спали на печи. Толик по привычке раскинул руки. Санька спал, скрутившись клубочком. Близняшки спали обнявшись. Танюшка единственная встретила бабушку вопросительным взглядом.

- Всё хорошо, - прошептала бабушка. – Спи.
- Церковь сгорела полностью?

- Одни головешки остались, - дрогнувшим голосом ответила бабушка.
- Я так и знала.

- Что ты так и знала? – осеклась бабушка – Откуда?
- Мне тётенька показала картинку. Вон там на стене между окон появилась она. Будто живая, пламя так и скачет по стенам, потом всё как бухнет и…

Секлетея Фёдоровна перекрестилась.
- Как из себя выглядела тётенька?

Таня покачала головой.
- Тётя как тётя. Одежда на ней странная. А так, похожа на наших сельских. Немного, может, красивее…

- Спи, - приказала внучке бабушка и сама улеглась на скамью, постелив поверх набитый соломой тюфяк.

Сон не шёл в очи женщине. Не давал покоя факт пожара церкви, как оно отразится на жизни селян. То, что это плохая примета, чувствовала сердцем. Хотя в прошлом году в соседнем селе тоже сгорела церковь, но тот пожар случился по вине служки, напившемуся до бессознательности. И ничего плохого не произошло. Тоже каркали старухи древние, мол, не к добру горят церкви. Не жди, дескать, хорошего. А когда дома горят – к добру, так что ли? Когда от молний стога сена в полях вспыхивают свечами – к добру? Весь труд насмарку и худоба остаётся без корма на всю зиму – к добру? Нет, здесь что-то не то, рассуждала прожившая долгую тяжёлую жизнь женщина. Приходилось и голодать, и детей хоронить маленьких. И младенцев новорожденных случалось хоронили в одной могиле, столько умирало от голода. Упаси господь от такой участи!

Не одной бабушке не спалось. Не могла уснуть и Таня. Она перебирала в голове случившееся, пыталась как-то упорядочить, но не получалось. Слыла Таня девочкой рассудительной и умной. Об этом родителям и бабушке не раз намекали соседи и погибший в пламени пожара батюшка Никодим советовал отдать Таню в школу. «Не по годам умна больно, дочь ваша, - говорил он, сидя за столом и попивая чай с мёдом и печёной сдобой, булки и пышки. – Большое у неё мне видится будущее. Про остальных детей того сказать не могу».

Крутилась Таня, боялась потревожить сестрёнок- братишек, но не находила места. Стояла перед глазами неизвестно откуда появившаяся в запертой хате тётенька, картина цветная на стене, случившаяся трагедия. За этими думами задремала Таня. Снился ей огромный сад с цветущими деревьями. Но путь к нему преграждал высокий каменный беленый забор. Из-за забора доносились птичье пение и чьи-то весёлые голоса, звучала прекрасная музыка, журчала вода – Тане представился фонтан, такой она видела на картинке в журнале у соседа дяди Миколы, его сын учился в училище в городе и иногда привозил оттуда, приезжая на отдых, всякие городские сладости, подарки и журналы с красивыми цветными репродукциями.
Крепок детский сон. Но и он кончается с пением петухов. Заря украсила восток, уронив серые тени от плетней и деревьев со строеньями на землю. Перед самым пробуждением Таня увидела выходящую из стены, окружающей таинственный сад, ту самую женщину в странном наряде. Она держала на руках спящего ребёнка. Над крутились ангелы и невероятной яркости сияние окружало их. Таня зажмурилась и так зажмурившись проснулась.

***
Таня о своём сне никому не рассказала. Она молчуньей не слыла и по пустякам разным беспокоить кого бы то ни было не любила. Приснилось и приснилось, мало ли что ночь навеет, особенно лунная, в эту пору из тайных убежищ по рассказам бабушки и её подружек, таких же любительниц нагнать жути до нервной сыпи на коже, выходят всякие вурдалаки-кровопийцы, восстают из могил упыри, умруны и костомахи выходят из тёмных углов поразвлечься с живыми людьми, утопцы выныривают из водоёмов, чтобы насладиться и поиграться с наивными молодыми парнями и девками, задавать им разные загадки и иногда, забавы ради, утащить с собой на холодное склизкое дно, души безвинно убиенных младенцев, ищущих своих матерей, обрёкших их на вечное скитание и мытарства, выползают из укромных уголков и живые вполне себе тати, охотники до чужого добра да и не брезгующие лишить живота запуганную жертву.

С возрастом видения с загадочной женщиной с ребёнком на руках стали посещать всё чаще. Сильнее билось сердце девичье в эти тревожные минуты. Сама Танюшка не замечала никаких перемен, но бабушка Секлетея внимательно следила за внучкой. Помнила она пересказ внучкой сна, не давала покоя женщина. Хотя бабушка догадывалась, кто мог быть в образе женщины, но старательно отгоняла от себя мысли. Ходила к старцам за советом. Те же выслушав, давали расплывчатые объяснения, никто не мог толком пояснить, что делать и как поступать. В итоге, сильно верующая Секлетея Фёдоровна решила полагаться исключительно на свою интуицию.

Однажды завела с Таней разговор. Начала издалека. Вспомнила сгоревшую церковь, погибшего в пламени пожара батюшку, корила власти гражданские и церковные за нерасторопность и нежелание строить новую церковь. Ходить на службы приходилось далеко, за двадцать с лишком километров и маленькая церквушка не вмещала всех желающих попасть не то что на службу или на исповедь, но и в праздничные дни стены старого здания буквально трещали и не казался никому колокольный перезвон радостным, скорее он звучал тревожно.

Отвечала Таня искренне и правдиво. Да, бабушка, снится, как и прежде, нынче уж стала женщина приходить чаще. Через день-другой видит её. На вопрос, что же она говорит внучке, Таня пожимала плечами, ничего не говорит, смотрит как-то жалостливо взором тихим. От него сердце сжимается и целый день опосля на душе непонятная тревога.

Расспрашивала бабушка Секлетея придирчиво про одежды, про головной убор, старалась выведать то, что могло с пробуждением забыться или раствориться в сне. Таня отвечала категорично, ничего не забыла, поведываю как есть, не скрывая ни слова. 

Прошло ещё пару лет. Наступила новая эпоха. Весь мир в ожидании каких-то перемен. Ожидание это чувствовалось не в одних городах, где проживала образованная молодежь и интеллигенция, иногда приходили смелые юноши и девушки в сёла и деревни, с азартом и огоньком в глазах рассказывали о новой жизни.

***
Ночь выдалась мучительной. Душной. Тягостной. Сердце не находило покоя. Таня металась на кровати. Забывалась коротким сном, полным неясных видений. Они обступали девушку со всех сторон. Протягивали тонкие прозрачно-серые руки, наклоняли беззубые головы, изгибались неестественно и шептали-шептали, от шепота росло смятение. В короткий миг пробуждения, теперь уже будучи взрослой девицей, ей выделили отдельную кровать в маленькой комнатке, она посмотрела на икону и лик Богоматери кого-то ей напомнил. Осторожно ступая по полу, чтобы никого не разбудить, Таня прошла в сени и выпила холодной воды из ведра, зачерпнув ковшом, висевшим для этого на гвозде, вбитом в стену.

- Что со мной происходит? – вопрошала она себя и с губ скатывались мелкие капельки воды. Таня слизывала их языком с горячих губ и снова твердила: - что происходит, господи? Ежели прогневала, накажи, только не мучай…

- Что делаешь? – строгий голос бабушки вернул Таню из её раздумий. – Не спится?
- Да, - ответила коротко Таня, заплакала и поделилась с бабушкой увиденным во сне.

- Погоди здесь, - приказала бабушка. – Не уходи. Скоро вернусь.

Долго бабушку ждать не пришлось. Она вернулась в хату с улицы, привнеся с собой уличную предутреннюю свежесть. В руках у бабушки отблескивал стеклянно маленький пузырёк с прозрачной жидкостью.
- Святая вода, - пояснила бабушка, наливая несколько капель на ладонь. – Сейчас умою лицо и сразу полегчает. Мне так моя бабка делала, ты точно также будешь поступать со своими внуками.

Бабушка вытерла внучке лицо и вытерла подолом юбки.
- Всё, внучка, теперь иди спать.
- Поможет?

- В жизни не было, чтобы святая вода не помогла. Она освящена в церкви. В нашей, сгоревшей. Батюшка наш окунал в сосуд с водой священный крест. Его привезли ему из самого святого града Ерусалима.

Едва коснувшись головой подушки, Таня забылась крепким сном. И лишь под утро, едва алая заря крыльями своими краешка земли, приснился ей сон.

Она снова стояла перед каменным забором дивного сада. На сей раз из-за стен не раздавались голоса и звуки. Шелест листьев. Вздохи ветра. Шёпот травы.

Как и в предыдущие видения, каменная стена сада разошлась и к Тане вышла женщина с ребёнком на руках.

- Я знаю тебя, - проговорила Таня, еле двигая от робости языком. – Ты изображена на иконе. Она висит в моей комнатке.
- Я тоже тебя хорошо изучила, - отвечает ей женщина, глядя на Таню нежным взором. – Таня, ты догадалась, кто я?

- Матерь Божия Дева Мария.
Богоматерь успокоила расшалившегося малыша.
- Давно следила за тобой, - продолжила Богородица, - твои дела и поступки приятны моему сердцу.

- Спасибо, чистая Дева!
- За твоё послушание и веру тебе дарована милость. Откроется твоим глазам диво. Для этого завтра после полуночи должна ты, проснувшись и умыв лице, одеться приятно и чисто, не молвя слова выйти за порог хаты.

Таня слушала и не верилось ей, что сама Богоматерь с ней беседует.
Богородица продолжала:

- Выйдя воротами со двора, ступай прямо, не оглядываясь, помни, какая участь постигла жену Лота, во что Юдифь превратилась при бегстве из Содома.

- В соляной столп, - выдохнула Таня. – Меня ждёт тоже? – голос Тани дрогнул, и она почувствовала во сне влагу, покатившуюся из глаз по ланитам. – Что сегодня мешает пойти?

Богородица не ответила на вопрос.

- Что делать, поведаю завтра. Ляг днём отдохнуть. Я приду и всё расскажу.

До обеда работы по хозяйству спорилась в руках Тани. И кур накормила, насыпала в кормушки кукурузные зёрна, дала корму свиньям, выгнала козу пастись возле двора и корову Марту определила в общее стадо, сдав её пастуху Панасу, пожилому дядьке, оглохшему в молодости после одной забавы, стоившей ему потери слуха.
Бабушка не могла нарадоваться на внучку и тем не менее, тревога в сердце, зародившаяся ранее не уходила, росла. Пока не улучив момент, завела внучку за угол дома и прямиком не спросила:

- Говори, откуда такая ретивость.

Таня застыла. Она помнила совет ни с кем не говорить. Но это касалось сна. Днём, думала, этот запрет не касается и вкратце рассказала бабушке сон.

Изрезали морщины и без того покрытое сетью складок лицо. Глаза потемнели. Скрестила пальцы бабушка и долго молчала. Внучка также не решалась начать говорить первой. Встревать без разрешения было запрещено. Да и лезть поперёк батьки в пекло как-то несподручно.

- Богородица приходила, - наконец проронила бабушка слова, будто цедя их через сито, - что ж, ждала этого, думала, к кому она обратится из вас, девчонок. 
Таня промолчала.

- Ступай в тень, там сено лежит. Ложись и вздремни. Нельзя ослушаться Богородицу.
- Выйдешь за село, иди до дальней развилки дорог, - говорит Богородица Тане. – Стань на перекрестье лицом к востоку. Отсчитай в том направлении пятнадцать шагов.

Таня слушала Мать Божью раскрыв рот, ловила каждое слово. Неизвестный прежде приятный трепет в сердце радовал от общения с Богородицей.

- Упрёшься в холм. Старый, невысокий. Левой рукой разрой землю у подножья…
У Тани в голове послышался колокольный радостный перезвон и услышала она дивное ангельское пение.

- Лишнего не бери, коль отыщется, - продолжает Богородица.
- А что надо взять?

Не ответила Богородица моей прапрабабке. Исчезла вместе с младенцем Иисусом на руках – растворилась в воздухе и остался после неё приятный аромат весенних цветов.
Очнулась прапрабабка, вокруг темнота, небо покрыто покрывалом туч. Чёрные, клубящиеся, быстро меняющие очертания, они неслись по небу. Выл волком ветер, свистел в печной трубе. Страх объял Таню и ужас.

С трудом вставши, Таня вышла из-за хаты и внезапно небо очистилось, будто ангелы прогнали прочь дикие стада ненастья. Также ярко и приветливо светит солнышко. Бабушка Секлетея ждала внучку с ковшом колодезной воды в руках.

- Что это было, бабушка? – спрашивала Таня, поведав приснившееся.
- На искус нечистого непохоже, - помолчав, ответила задумчиво Секлетея Фёдоровна. – Впрочем, он может любой вид принять, чтобы сбить праведника с верного пути.

- Что делать-то?!
- Завтрашний день покажет.

Глава вторая

Могу представить волнение своей прапрабабки! Я сама перед каким-нибудь важным мероприятием или дальней, но не запланированной поездкой не сплю ночи две, а то и три. Муж ворчит, мол, чего волнуешься, получится как всегда, съездишь и воротишься. Что ему сказать в ответ никогда не знаю. Ему-то по сути мне трудно объяснить с чем эти переживания связаны.

***
Таня всю ночь проворочалась под одеялом. Едва дождалась зари, раскинувшей свои красные крылья над горизонтом. Восток уронил розовые клетчатые тени переплетения окон на пол, и Таня увидела в этом хороший знак. Всякое волнение будто рукой сняло. Стараясь не шуметь, осторожно встала с кровати, недавно по заведённой традиции купили городскую кровать с металлической сеткой; мода на всё городское прочно начинала входить в зажиточные крестьянские семьи. Кровать предательски поскрипывала, едва начинали на ней ворочаться. А уж как она металлически протяжно постанывала, стоило с неё соскочить!

Тишину в хате нарушали ходики, они мерно тикали, отсчитывая отведённое каждому время. Время человеческое. Время на дела. Время на отдых.

В сенях осторожно прикрыв дверь, Таня отворила дверь наружу. И похвалила себя за сообразительность – петли смазала с вечера маслом. В лицо ударил утренний свежий воздух с примесью аромата трав и непроснувшегося мира.

Перекрестившись и сотворив молитву, Таня пошла за село. Куда указала ей Дева Мария. Ноги одновременно и слушались, шагалось босыми стопами по прохладной земле легко, и в то же время, в коленках была дрожь. Вот прошла свой двор. Миновала соседей. Слава богу никто не вышел за порог. Не увидел. Не поинтересовался, куда в такую рань отправилась. Не пришлось изворачиваться и придумывать небылицы. Не дай бог потом разнесётся молва по селу, что Танька-то, та ещё… Как грязью облить, это дело нехитрое, со смаком обсосать несуществующие подробности, приписать чего не было и рядить в кружева лжи мастера были, есть и будут.

За околицей села голова закружилась. Повело Таню. Земля так и норовила ударить в лицо, небо упасть на плечи девичьи всей небесной тяжестью. И тишина давила на уши со свистом, так во дни осеннего ненастья свистит ветер в трубе, вызывая неприятные ощущения.

Шаг за шагом удалялась Таня от села. Уже и скрылось последнее строение, разрушенная прошлогодним ураганом хата бедняка Микиты Соломейко, так и остались руины под солнцем, разрушает их ветер и дождь со снегом и солнце выжигает в знойные дни в стенах последние воспоминания.

За селом в степи ветер покрепчал, нагнал тучки, длинные, будто выщипанные гусиные перья и такие же прозрачно-белые. Пылевая позёмка перебежала дорогу, встревоженно зашумели травы, неясный звук донёсся то ли с неба, то ли откуда-то издалека.

С каждым шагом всё труднее давалось Тане идти вперёд. И всё ясно было, идти до перекрестья дорог. Да больно уж неудобно чувствовалось утром. Вон, впереди появились первые холмы. В прошлом году приезжали учёные-археологи из Петербургской академии. Вели раскопки. Нашли захоронение какого-то древнего воина. Всё село и из близь лежащих хуторов прибегали ребятня и взрослые посмотреть, как серьёзные дядьки в очках и с бородками клинышком наравне с молоденькими студентами орудуют аккуратно лопатами. Достают из слежавшейся земли находки.

Старухи-колдуньи, таких ещё сохранилось много, кричали на всех углах, дескать, потревожили князя древнего, охранителя земли, теперича жди несчастий. Обрушатся они и сотрут с лица земли всех грешников. Останутся одни праведники.

Представители православной церкви сдержанно отнеслись к раскопкам. Видать, был дан некий указ не препятствовать научным раскопкам. Необходимо сие для знания, как жили наши предки на этой земле в давние времена.
Холмы, холмы, холмы…Поди, угадай, какой именно нужен. Прошла, как кажется, одну развилку, вторая осталась позади. А степи-то вон как расстилаются перед взором, будто скатерти яркие, цветными узорами вышитые!

***
На очередном перекрестье вольных степных дорог Таню будто кто ухватил за шиворот. Она едва не упала. Развернулась или тот же неведомый некто развернул и глазами упёрлась Таня в холм. Зашевелилось что-то в груди. Прохлада дохнула с того направления и взору Тани открылась едва заметная тропинка к холму. Узкая ниточка среди трав высоких вилась к самому подножию. Прямо на восток лежит холм. Напрягла память Таня и подивилась, на этом месте никогда не было холмов или других возвышенностей. В детстве эти места с остальными детьми истоптали детскими ножками вдоль и поперёк.
Воспоминания отмело нечто, не за этим она пришла утром ранним сюда. Совсем не за этим…

Стоит Таня, думает, что дальше делать. Вспомнила, Богородица велела отсчитать от перекрестья пятнадцать шагов. По самым смелым прикидкам до холма было больше пятнадцати шагов. Все пятьдесят. Успокоившись, Таня пошла, считая шаги: «Раз, два, три, четыре, пя…» И остановилась, как вкопанная. Оказалось, она не продвинулась ни на шаг вперёд. Снова пошла, снова считает шаги, снова стоит на месте.

- Что-то не то делаю, - размышляет вслух Таня. – Что? Подскажи, Богородица!
Ветер только ответил девушке, поигрался её косой и улетел прочь.
Решилась Таня снова попытаться идти вперёд. Попытка не удалась. Она так и топталась на месте, босыми стопами поднимая пыль, которую тут же уносил в степь прохладный ветерок.

Заметила Таня ещё одну странность, солнце как взошло едва, над горизонтом приподнялось и осталось на месте. И время, почудилось Тане, тоже замерло.
Перекрестилась Таня и снова шагнула с именем бога и матери Богородицы на устах, да так и потопталась на месте. В сердцах топнула левой ногой и припала на колено, интуитивно выставив для упора вперёд правую ногу и в тотчас солнце резко взлетело над горизонтом, зашумели травы и оказалась она на полпути к холму.

- Спасибо за науку, Богородица! – расплакалась Таня, шагая к намеченной цели.   

***
- Вот и пришла, - произнесла Таня, остановившись у подножия холма. Топнула ногой. Зазвенела земля медным колоколом. Трава вокруг холма высоченная! Поют в ней насекомые, жужжат жуки, кузнечики трещат в трещотки. Где искать место? Обратилась Таня снова к Богородице…

Померкло вокруг. Солнце за тучу спряталось. Послышалось заунывное плакучее пение, долгое и протяжное… Потянуло из степей сыростью и чем-то неприятно-влажным, перегнившей картофельной ботвой, терпкой удушливой тиной…
Наваждение прошло. Осталось тянущее ощущение чего-то, гнетущего и нерадостного.

- Мати Божа, укажи место поиска! – вскрикнула Таня из последних сил, чувствуя, что теряет сознание и внезапно с яркого синего неба от самого солнца протянулись к ней тонкие золотые лучи, погладили по лицу, волна приятного тепла пошла по телу, спустились вниз по одежде и соединились на небольшом открытом спустились вниз по одежде и соединились на небольшом открытом пятачке без растительности, желтовато блестящим в солнечном свете, в невысокое прозрачно-синее пламя.

Присела Таня и попробовала землю пальцем.

- Ого! – непроизвольно воскликнула она и своим криком вспугнула птицу, она взлетела, громким крякающим голосом возмущаясь человеком, потревожившим её покой. – Какая плотная!

Земля на ощупь казалась плотно утрамбованной. Будь с собой лопата или тяпка, или лучше всего кирка, даже ими не смогла бы девушка расковырять корку грунта.

Уселась Таня на землю, закачалась и заплакала от нахлынувшего отчаяния и горя.

- Как, вот как мне раскопать сокрытое в земле! – стенала она, размазывала вымазанными ладонями бежавшие слёзы. Лицо украшали длинные грязно-землистые разводы и полосы.

Наклонилась Таня над пятачком голой земли и несколько капель слёз оросили сухой грунт. вот не верь после всего пережитого в разные чудеса! Размытым зрением Таня увидела, в место, куда попали слёзы, грунт вспучился, поднялись небольшие полусферы, похожие на половинки разрезанного арбуза. Чем дольше капали слёзы, тем сильнее размокала земля, тем больше становились и вырастали земляные пузыри, они лопались, разбрасывая мелкие капельки влажной земли вокруг. 

Как зачарованная смотрела девушка на происходящее. Затем стала на колени и дотронулась рукой земли. Она стала мягкой, рыхлой, совершенно сухой и Таня принялась активно руками рыть ямку. Земля поддавалась легко, будто сама хотела поделиться спрятанным в ней когда-то давно сокровищем.

Вот уже ямка стала диаметром около полуметра и глубиной почти по локоть. Искомое так и не находилось. Что искала и что хотела найти Таня, она не знала. Богородица ни словом не обмолвилась, что найдёт девушка. Сказала, только ищи.

Остановилась девушка. Перевела дыхание. Запястьем правой руки вытерла выступивший пот. Поправила кое-как волосы, платок завязала плотнее. Села, опустила плечи, посмотрела на восток и перекрестилась.

Принялась за работу. Едва руками выгребла новую горсть земли, заметила какой-то блеснувший кусочек какого-то предмета. Воодушевившись, Таня снова перекрестилась, погрузила в яму ниже локтя правую руку и нащупала…

***
Трудно передать словами эмоции, посетившие в тот момент девушку.

Ей казалось, уже никогда не вычерпать землю из ямы, никогда не найти вещь, предсказанную Богородицей, хоть окунись в образовавшуюся в земле дыру с головой. Ничто не поможет и осталось уповать лишь Господа бога да на матерь Божию. Ещё рука находилась в яме, находка не извлеклась на божий свет, но Таню внезапно охватило некое прежде ни разу не ощущаемое блаженство. Волны тепла распространялись от находящегося в руке предмета по телу, слегка приятно закружилась голова, тело будто взбодрилось, по нему и внутри прошли некие разряды, придающие человеку бодрости и сил, питающие его силой.

- Неужели… нашла… - не поверила сама себе девушка и потихоньку, боясь нарушить торжественность момента, она вынула руку с зажатыми пальцами.

Крепко зажмурившись, так, что из-под век выступили слёзы, Таня поднесла кулак к лицу. Втянула ноздрями сырой аромат земли, смешанный с запахом кожи. Откуда-то из степи налетели волны запахов сухой травы, смешанной с густыми ароматами вызревающей пшеницы. Перед взором девушки предстал небесный ковш, полный живой ключевой воды. Кто-то наклонил его, пролилась вода на девушку, очистилась она, ушли дурные мысли.

Осторожно, она разжала кулак и затем открыла глаза.

На ладони лежал серебряный крест. Он сверкал под солнечными лучами. Рука подрагивала и солнечные блики танцевали по Таниному лицу, слепя отражавшимися лучиками глаза.

- Серебряный крест! – только и смогла вымолвить Таня. На большее сил не было. – Серебряный крест! Спасибо, Богородица!

Таня поцеловала крест и прижала к груди двумя соединёнными ладонями.

***
Подняла девушка лицо к небу.

- Господи! – громко зашептала она, горячо и всем сердцем произнося сокровенные слова, - Господи, благодарю тебя!

Слёзы полились из глаз и лились долго. Сколько простояла она коленях, Таня не помнила. Рядом раздавшийся знакомый голос Богородицы вернул девушку из приятного ощущения благолепия.

- Отныне сим Крестом будешь хвори людские лечить! – наказывала Богородица Татьяне. – Делиться станешь с людьми силой своего сердца, со всеми, обратившимися за помощью! Будешь спасать от хворей и невзгод!

- Буду, Святая Дева, завет даю, буду помогать всем страждущим и больным!

Продолжает Дева:
- На ручке Креста скоро проявится Мой лик. С обратной стороны – лик Иисуса, сына моего. Сейчас воротись домой. Три дня и три ночи бодрствуй. Гони от себя сон. Словом ни с кем не перемолвись. По прошествии трёх дней я научу тебя целебным молитвам.

Как добрела Таня домой, то ей осталось неведомым. Исполнила она всё так, как повелела Богородица. Три дня и три ночи она провела в бдении. Всё это время молилась. Молитвы сами рождались у неё на устах и от сердца искренне шли к Господу.

Глава третья

Время бежит стремительно. В детстве этот бег не замечаешь. Взрослея, не обращаешь внимания; откладываешь важные дела и решения на потом; обещаешь себе разобраться с накопившимися вопросами позже; позже иногда обрывается в настоящем…

Хороший человек или плохой, слава всегда шагает впереди него семимильными шагами. И зачастую, получается, хорошему человеку нужно пройти сто земель, чтобы чего-то добиться, в то время как плохому всё идёт само в руки.

Наш случай особый. Не сказать, что было в нём что-то неординарное. Однако сыграло на руку время и тот общественный строй, устоявшийся на протяжении многих поколений.

Годы пролетели быстрыми птицами. Из робкой, часто неуверенной в себе девушки Таня выросла в красивую женщину, в добавок ко всему обладающей даром исцеления.   

Уже она и не вспоминала первые случаи врачевания. Поначалу к ней ходили с опаской. Мол, мало ли как она себя представит. На тот момент в округе насчитывалось около полутора десятков знахарей и ведуний. Люди к ним ходили из самых отдалённых поселений. Виной всему было полное отсутствие квалифицированных врачей, окончивших медицинские заведения или хотя бы фельдшерские курсы. И стоил приём далеко не копейки, огромных для простого крестьянина денег, которых отродясь у него не было. Зато всякие знахари и колдуны брали натурой: яйцами, хлебом, мукой, крупами, несли родственники больных курей и мясо, если держали в хозяйстве свиней или коров. Иногда приносили и отрезы недорогой ткани.

Что из себя составлял приём знахаря? Он не вёл обследование, как городской доктор, не расспрашивал, не выписывал лекарства. Знахарь спрашивал, что болит, где болит, выслушав, что-то кумекал и давал стандартный набор трав. Советовал, как правильно приготовить настой и как пить. Были мастера, составляющие мази, но компоненты, входившие в состав, не разглашались. Просто посетителям и больным оставалось верить в чудодейственную силу того или иного напитка или мази.

Счёт пострадавших от такого народного лечения знахарями и колдунами вёлся на сотни. И всё равно, люди шли с надеждой к такому целителю, думая, что предыдущему просто не повезло или затянул с посещением, а вот они-то уж точно исцелятся, все хвори, и болезни уйдут раз и навсегда. И помогут именно им те самые настои и мази, которые не помогли тем, кто уже ничего не может сказать в силу своего отсутствия в мире, где ярко светит солнце, ароматы травы кружат и дурманят голову, где звонкие детские голоса зовут своих мам и отцов, и те отвечают детям любовью и вниманием. Не думали или не хотели думать, просто верили этим самым колдунам и целителям, потому что не к кому было больше обращаться.

Таня сначала бралась лечить лёгкие заболевания. Правда, она всегда чувствовала поддержку высших сил, однако не могла сказать об этом вслух. Потому ограничивалась молитвами и наговорами. Сарафанное радио разнесло вокруг разговоры, что на хуторе Николаевском появилась новая знахарка. Опаска прошла и народ всё больше и больше доверял целительнице. Приходили не просто за лекарством, часто с нею советовались, что делать и как. однажды после одного случая, когда она помогла разрешиться корове с телёнком, к ней зачастили хозяйки с просьбой помочь домашним животным или птице. На всех хватало Таниного умения.
Запомнился тяжёлый случай: пришла молодуха с младенцем. Объяснила женщина, что ребёнок начал ни с того ни с сего часто плакать, не берёт грудь, срыгивает то, чем удавалось накормить, не спит третьи сутки, криком исходит до посинения. И обеспокоенно спросила, не проклял ли кто, подозревает сама родственников бывшей невесты теперешнего её мужа, которого она отбила, напоив отворотным зельем.

Конечно Таня отчитала молодуху за её неразумное решение и категорически отвергла само проклятие. Оно сбывается в том случае, когда в него веришь.

И принялась лечить. До утра не могла найти верного и правильного решения. Не помогала чистая криничная вода, ни обмывания и обматывания кусками ткани, пропитанной лекарственными травами. Молодуха отчаялась на облегчение и разгорячённым взором, полным зарождающимся недоверием, граничащим с безумием, хотела было высказать накопившееся в ней. И встала с лавки, и раскрыла рот, да не смогла вымолвить ни слова.

Совершенно случайно с шеи Тани слетел серебряный крест, когда она наклонилась над ребёнком. Он упал младенцу на грудь.

Видела ли одна Таня тот едва заметный сизый вихрь, сорвавшийся с груди ребёнка, или и отчаявшаяся мать тоже стала свидетелем этого. Ребёнок же совершенно спокойно чмокнул розовыми губками, будто ища мамкину грудь и уснул, закрыв глазки.

- Бери дитя, - обратилась Таня к молодухе, - и ступай домой. Никогда впредь не ходи за помощью туда, где свил гнездо…

Таня оборвала на полуслове свою речь, показав тем, что молодуха должна знать, о чём она говорила. Благословила женщину, дала трав и отправила домой.
После этого народ вереницей потянулся к хате Татьяны. 

***
Незадолго до смерти совсем дряхлая Секлетея Фёдоровна позвала к себе внучку.
- Скоро Господь призовёт меня к своему престолу, Таня, - начала она тихим голосом. – Молчи! – резко оборвала она внучку, которая хотела что-то сказать. – Чувствую, недолго осталось.

Тяжело дыша, женщина остановилась.
- Знала я, что ты особенная, - после непродолжительного молчания, продолжила Секлетея Фёдоровна. – Было в тебе что-то, чем отличалась ты от остальных моих внуков.

Снова непродолжительное молчание. Таня подала бабушке воды. Отпив пару глотков, бабушка закрыла глаза.

- Так говорить буду, спокойнее на сердце. Может потому, что опостылел этот свет. Может, что годы подошли, Господь знает счёт им. Не знаю, каково там, в Царствии Божьем, уверена, лучше, чем здесь. Вчера разговаривала со мной женщина…

Таня напряглась, бабушка вторую неделю не вставала с постели. Посетителей не было. Все её подруги давно упокоились на сельском кладбище.
- Плохо гостью рассмотрела… Глаза не так остры, как в молодости… - пожаловалась бабушка, глубоко вздыхая. – Вот и воздуху нынче мало… Не хватает, чтобы…

Сильный кашель сотряс слабое женское тело.
- Но не об этом хотела поговорить… Таня, когда возвращались с пожара, давно это было, ты ещё… Церковь тогда сгорела наша, была сильная непогода… Шла я домой, смотрю, на крыше крест чернеет… От молнии церковь-то и вспыхнула. Перевернулось всё в груди. Зашлось сердце. Думаю, как там мои внучата, соломе вспыхнуть много огня не надо, а там и вся хата огнём оденется. Подбегаю к дому, смотрю на крест, а дыма нет. Крест есть, вроде как огнём выжженный, а крыша не дымится. Близко подбежав к дому, креста на крыше не увидела. Только солома блестела от дождя. Сразу поняла, знак… Теперь только поняла значение…

***
Чтобы не навредить святым ликам на кресте, Таня предусмотрительно с заботой намотала тонкую полоску мягкой материи на нижнюю часть креста. Сама ли того захотела или кто подсказал, теперь не узнать.

Больные и страждущие шли. Каждый со своим горем-несчастьем. К каждому новая знахарка находила подход. Знала, какое слово утешения сказать. Но случалось, она и прикрикивала, когда слушаться советов не хотели и продолжали талдычить своё. «Зачем пришли ко мне, - стараясь не выпускать гнев наружу, спрашивала Таня. – Сидели бы дома. Делали, как выгодно вам. Но нет же, потратили время. Пришли сами, никто не тянул. Если не по нраву моё лечение, не тратьте время. Оно пригодится другим».

Да, приходилось показывать характер. Народ-то какой в большей массе, если почует слабину, может на шею усесться и болтать ножками.

Постепенно начал появляться навык. Знала Таня, что испуг и сглаз выливают воском. Многие практиковали, да не у всех получалось. Пришла к ней как-то не сказать, чтобы уж древняя старуха и говорит, младшая дочка Зина дуже хворая, мол, на тебя мать-спасительница одна надежда. Помоги. Отвечает Таня, так и так, как же ей помогу, коли её нет. Так я вещицу принесла с собой, может сподобится и она. Взяла Таня платок и от него такой ударил в нос, отвратительный смердящий запах, что она едва не потеряла сознание. Закружилась голова, увидела она размытую картину, похожую на рябь на воде, идёт молодая женщина с вёдрами, за нею крадётся непонятное чёрное существо, огромное, лохматое, огромные красные глазища горят. Девица будто чувствует присутствие постороннего. Оглядывается. Чёрное существо возьми и прыгни. Не налетело на девушку. Прошло сквозь неё и убежало прочь. Не сходя с места, приложила Тана серебряный крест к платку и снова ей показалось, от платка в месте прикосновения показался едва заметный дымок. И яростное еле слышимое злое шипение разнеслось по хате. Всколыхнулись занавески на окнах. Упал горшок с геранью. Что-то маленькое, но тяжёлое, ухая толстыми ножищами пробежало по потолку. Закричала пришедшая старуха. Закрыла лицо руками. Заверещали сидевшие в ожидании очереди другие женщины.

- Цыц! – прикрикнула на них Таня. – Нечего сеять панику! Тебе же вот что скажу: нужно обязательно присутствие дочери, но коли ей худо, то помогу без её присутствия.

Умолкли женщины. Смотрят на целительницу – что она делать будет.

Татьяна растопила воск в медной плошке. Положила платок на стол, прежде трижды на него наложила крест. Поставила глиняную мисочку с колодезной водой и, прочитав молитву, помаленьку, каплю за каплей вылила воск в воду. Собрались капельки воска в страшное женское лицо.

Показала плошку с водой женщине:
- Узнаёшь?
- Да, соседка это, Аграфена Дмитриева.

- Возьми её восковый отпечаток и передай ей. Также скажи, что я передаю огромный привет. И что в скором времени она будет мучиться сильными болями в теле. Они не прекратятся сами, много уж зло она принесла. Должна прийти ко мне в следующий четверг в полнолуние. Помогу ей.

- И всё? – не поверила старая женщина.
- Что ты ещё хочешь? Придёшь домой, дочь твоя встретит тебя пирогами с вишней. На вот тебе кусочек священного дерева, пусть замотает в тряпицу и всегда носит при себе.

История следующей женщины Ниневии Исаевны была сложнее. Поведала она, что сын с недавних пор пробуждается среди ночи. Выходит, на двор, садится на забор, как птица, и смотрит в направлении кладбища. Глаза закрыты. Обращаешься к нему. Ничего не слышит. Снова увидела Таня перед глазами размытую картину: обряженная в тряпьё женщина, роется в земле и что-то прячет, присыпав вещицу землёй.

- Вспомни, кого недавно похоронили в вашем селе? – обратилась к женщине Таня.
- Многих за последнее время. Старики и молодые.

- Я спрашиваю, недавно. Уточню, сын, когда начал чудить, не третьего ли дня?
- Третьего, матушка-голубушка, третьего. Откуда узнала?
- Кого похоронили три дня назад? Вспоминай! – потребовала Таня.

Призадумалась женщина. Да как вскрикнет:
- Так, невесту сына моего, Евлампию, похоронили. Наложила на себя руки. Сына моего винит в её смерти.

Повторила Таня все манипуляции с воском. На сей раз не было никакой вещи пострадавшего. Она напряглась, представила и ясно увидела молодого парня, сидящим на заборе. Увидела кладбище. От него к парню тянутся тонкие прозрачные руки. Не доходя до него, они истаивают в свете луны.

- Не виновен твой сын Григорий в гибели невесты.
- Да как так. Мать её, Степанида, говорит…
Таня сердито женщину перебивает:

- Я тебе говорю: на сыне нет вины. А вот её мать согрешила. Была в твоём доме, взяла небольшую вещицу сына и закопала в ногах могилы дочери. До полуночи с мужем пойдёте на кладбище. Откопаете вещицу и сразу сожжёте, чтобы ушла порча. Дам воды, ею напоите несчастную мать. Объясните, дочь наложила руки из-за беременности, сын ребёнка живёт в городе, отказался жениться, посоветовал самой разобраться и к нему не приставать.

Как появилось способность читать по вылитому воску, как по книге, что было, Таня не могла себе признаться. Не могла объяснить матери, как та её ни пытала, мол, доченька, как все эти чудеса происходят, люди говорят разное. Бабушка Секлетея к тому времени полгода как почила в бозе. Посоветовала Таня маме меньше слушать чужих людей. Больше доверять дочери.

С недавних пор Таня начала предвидеть грядущее; не чётко, всё в тех самых размытых картинках являлось оно, было тревожно на душе у девушки, простого объяснения не находила. Да и не мудрено, время наступало беспокойное. Видела она пожары и не кошенные поля, сгоревшие хаты и разрушенные города. Видела толпы народа переселяющиеся с места на место. И огромное смятение поселялось у неё в груди, так как ничего она поделать не могла и исправить тоже. Всё в руках божиих, говорила бабушка Секлетея. И года тучные, и года голодные. Пора мирная и время горестное. 

***
В дни плаксивые осеннего ненастья, когда засентябрилась природа и выстуженное ветром пространство наполнилось вскруженными золотыми листьями, Таня сидела в молчании. Годы шли. Она вышла замуж. Родила дочь. Трое сыновей радовали мужа. В согласии и мире со всеми шли дни.

Серебряный крест Таня держала в руке. Пришло время менять намотку. Быстро изнашивалась ткань. Очень часть Таня прибегала к поддержке верного помощника. Святые лики от посторонних глаз она укрывала. Берегла. Сама редко, не-нет, да развернёт тряпицу. Посмотрит на лик Богородицы, на Святого Сына. Прольются сами собой слёзы. Полегчает на душе и сердце сразу. Только думы о том, что надо готовить смену. Вон и дочка подрастает.

Сколько раз повторялась процедура замены на ликах Святых намоток, Таня уже не помнила. Берегла она крест. Хранила вдали от любопытных глаз посторонних и родни. Поначалу все сердились, мол, Танька, ты зачерствела и вознеслась, много думаешь о себе, что ты такая вся из себя святоша. Пыталась как-то объяснить родным, уж они-то должны были понять, что к чему, да куда там! Коли родня не верит, то какого понимания приходится ожидать от посторонних?
Правильно в священной книге пишется: всему своё время.

Сеяла Таня намотку. Полюбовалась ликом Богородицы, поговорила мысленно с нею, молитву сотворила, приложилась устами. Почувствовала не холод металла, тепло, исходящее от креста. Посидела немного, окунувшись в мысли и навертела недлинную полоску чистой ткани. Прижала крест к груди и попросила Богородицу дать знать, когда придёт пора передачи креста дочери. Она вовсю старалась помогать матери. Собирала травы, делала отвары, сборы травяные сортировала в мешочки или бумажные пакетики.

Лёгкий укол в сердце и на мгновение Таня потеряла счёт времени. Она увидела себя в детстве бредущей по дороге в направлении к холму… 


Глава четвёртая

Прапрабабушку Таню я увидела впервые на старой потускневшей фотографии. Настолько лицо незнакомой женщины показалось знакомым, до этого дня как-то разговора не заходило, не упоминали о ней. Всё время вскользь. Девчушкой росла я смышлёной и любопытной и однажды забралась в старый дореволюционный двухдверный шкаф, который практически постоянно был закрыт на ключ. «Чтобы не заводилась моль, - поясняли всегда старшие. – Потому там всегда разложены ветки полыни». При желании, шкаф можно было легко открыть. Всегда останавливал словесный запрет, мол, откроешь без спроса, худое случится. Что именно худое, никогда не конкретизировалось. Надо понимать интерес ребёнка, когда вокруг столько загадочного, то обязательно возникнет стойкое желание прикоснуться к малой части его хоть пальцем, хоть краешком ума. Да, из шкафа всегда приятно и терпко пахло. Находившееся там не составляло секрета. Старые вещи, переложенные веточками сирени, которые давно пора выбросить на мусор, но рука не поднимается сделать, а вдруг когда-нибудь та или иная вещица да пригодится. Вот и копилось там, как в пещере Алладина, всё не нужное, но определённо могущее пригодиться. Интуиция, я тогда не знала этого слова, но она у меня была, подсказывала, одними вещами не полны полки этого предмета мебели, всегда вызывающего желание покопаться в недрах и что-нибудь старенькое и интересненькое обнаружить.

Я долго подбиралась к этому монстру, к этой крепости, хранящей некие семейные тайны. Так себя заставляла верить сама. А что же там должно такое храниться, постоянно ото всех оберегаемое? Только некие семейные, очень страшные, что обязательно, секреты. И всенепременно покрытые патиной лет, пылью покрывающей любой предмет, находящийся в запертой долгие годы комнате.

Всякий раз, когда я решалась на смелый шаг, обязательно отыскивалась причина помешать моему отважному мероприятию.

И вот я подрагивающими пальчиками вскрываю самое святое и запрещённое к проникновению без благословения старших. Сколько разных мыслей вертелось в голове! Что только не рисовало детское разгорячённое воображение, какие картины не всплывали перед моим взором. Там присутствовали и старинные платья, и отрезы тканей, мотки ниток, вязальные спицы, старые книги с непонятными буквами, газетные вырезки со снимками и статьями, а также семейные фотоальбомы! В общем-то, ничего сверхъестественного, что было известно на тот момент, откуда черпались знания, то и рисовал мозг.

Как ни старалась, ключ противно скрипел в замке. Со скрежетом поворачивались детали секретов. И наконец дверь слегка отошла из шкафа.

Не описать, то ощущение, когда через биение сердца, шум в ушах, мне загадочное прошлое, покрытое запретами, вопреки собственной воле, начало открываться моему взору.

Убедившись, что мои манипуляции не привлекли никого из родни, они занимались на улице хозяйскими делами, я открыла широкую дверь. Из недр шкафа на меня пахнул нафталиновый дух, обволокший полностью, как кокон, прозрачная пыль вылетела наружу и осыпала лицо, запорошила глаза, зрение село, я смотрела внутрь будто через грязное стекло. Проморгавшись и потерев кулаками глаза, вернула прежнюю ясность взора. Каково было моё разочарование! Никаких сокровищ Алладина! Старые, почти ветхие одежды, наряды, тёмные безрукавки, строгие с длинными рукавами и пышными плечами платья, плотные однотонные и разноцветные шали и платки, накрученные на веретена, какие-то непонятные убранства, расшитые народной вышивкой красными и синими, а также зелёными нитками. Матерчатые мешки с обрезками ткани, бабушка Тоня и мама из таких обрезков шили одеяла. Составляя удивительные узоры, перенося свои фантазии на рукоделье.

Каждая вещь в отдельности имела свой неповторимый аромат, помимо древности и ветхости, присутствовали запахи трав и цветов, каких-то неведомых мне тогда ароматических веществ и масел, а также ладана, разложенный в маленькие бумажные пакетики и кульки, он лежал между вещей или в карманах одежды.

Покопавшись во всём этом складе великолепия, которое не представило для меня совершенно никакого интереса, я остыла. В груди появился ком от неудовлетворения. От разрушенной надежды найти нити, ведущие к тайне, к какой именно, не знала, но подозревала, таковая должна быть.

Вернув всё на место, без соблюдения порядка, конечно, открыла узкую дверь, сняв изнутри крючок. Да-да-да… И здесь меня настигло тоже полное разочарование… От горя хотелось раскричаться и громко заплакать. Не то что горя, от обиды, от оскорбления своих детских мечтаний. Это как отправиться в дальнее плавание за тридевять морей в надежде робкой отыскать невиданную царь-птицу и вот чаяния разбиваются о жестокий прагматизм жизни, потому доколе невиданную никем птицу, по сути, чучело с вырванными перьями находишь дома.

И всё равно, с детским упорством, так и подзуживает сказать, это-де наша семейная черта, но такие или немного с вариациями черты упорства и настойчивости, упрямства и напористости существуют в других семьях, продолжила исследование с верхней полки. До головной боли расчихалась от скопившейся там пыли; замотанные в куски серебряные ложки и вилки, потускневшие и потерявшие привлекательность, изделия из стекла, красивые, но какие-то супер-старомодные. В один момент пальцы дрогнули, и такая вот старинная разноцветная стеклянная вещица едва не упала. Вот было бы тогда крику. Ремень отца из-за беспокойного моего характера и так частенько знакомился с рельефом моей пятой точки, а в случае этого несчастья, обрёл бы постоянную прописку, вколачивая через неё прописные истины.

Самая нижняя полка оказалась интереснее всех. Читать к тому времени умела, без труда прочла слово, хоть и было заковыристо написано – библия. С картинками. Да ещё какими! Листала страницы и не дышала, боялась, раскрошатся бумажные толстые слегка потемневшие листы. Были и документы. Расписки, залоговые квитанции, чеки из магазинов. Кипы счетов и накладных. Зачем вся эта не имеющая ценности макулатура хранилась с предупредительной тщательностью упакованная, теперь уже никогда не узнаю. Тогда же просто копалась, как начинающий археолог шерудит в кургане лопатой налево и направо, выбрасывая из углубляющейся ямы землю с раритетами и находками.
В самом дальнем месте у стенки, засунув руку по локоть, нащупала толстый свёрток. Так и сяк старалась зацепить его, ну никак не получалось! Не хотел он поддаться детским пальчикам. Выше упоминала про упорство. Позвать взрослых это значит поставить жирный крест на исследовательской деятельности. Уж они-то обязательно навесят огромный замок и так надёжно спрячут ключ, что поиски заведомо приведут к плачевному результату.

Кое-как удалось вытащить чёртов свиток. Упакован в плотную серую бумагу, перевязан верёвкой. Справилась с узлами. Сняла бумагу. Вот те на сюрприз! Снова бумага, верёвка. И с этой задачей управилась. О, как же были наивны те, кто пытался таким вот способом защитить некие секреты.

Старая серебряная парча неуловимо пахла церковными свечами, глухими молитвами, тихим эхо, порхающим в высоких сводах. В неё укутан фотографический альбом. На выгоревшей матерчатой обложке надпись, объясняющая, что он изготовлен в фотографической мастерской Карла Фридриховича Дерр.

Вот, это уже что-то. Так размышляла я, рассматривая известные слова, написанные типографским шрифтом с вензелями, закруглёнными линиями, кистями ягод и фантастических цветов.

Осторожно перелистнув тонкий лист кальки, я увидела старое фото и лицо. Оно удивительно кого-то напоминало. Вынув снимок из рамки, побежала к взрослым.
- Кто эта тётенька?

Вопрос отрезвил и остудил:
- С чьего разрешения открыла шкаф?

***
Пришла пора, когда господь дал знать, что призовёт вскорости к себе свою рабу, прапрабабушка Таня передала серебряный крест моей прабабке Серафиме.

Начала теперь Серафима лечить больных. Слава не умолкала. От семьи к семье. От хутора к хутору шла добрая молва о целительнице. Тянулись длинные живые цепи с утра и до позднего вечера. Зачастую за полночь горела свеча в доме Серафимы.
Где-то далеко гремели события, переворачивающие мир с ног на голову, творилось зло. А на неизвестный всему свету хутор шагали, иногда теряя силы, за помощью.

Слагались легенды о Серафиме также, как и о её матери. Что было правдой, что вымыслом, кому теперь узнать. Зачастую не отделить одно от другого. 
Прабабку Серафиму помню смутно. В детстве заботы иные, отличаются они от взрослых.

***
Как неисповедимы пути Господни для человека, так и путь серебряного креста оказался путан и извилист. Он на протяжении долгого времени находясь в руках одного человека перенимал все его качества. Крест начинал жить жизнью человека, его радостями и бедами, весельем и печалями. Крест становился неотъемлемой частью судьбы. Судьбы, подчас петлистой, как пыльная дорога между холмами в диком поле или тропинка лесная, проложенная зверьём. Торились пути креста судьбами людскими, тяжёлыми и трудными, как и времена, которые выпадали для испытания верности и преданности делу.

Слушая в детстве рассказы о своих родственниках, испытывала жгучий интерес ко всему происходящему в семье, разросшейся и пустившей корни на земле, земле благодатной и обильной. Только не всегда удавалось узнать настоящую правду. Всё камуфлировалось или декорировалось обходными словами, скрывалось за расплывчатыми объяснениями.

Один пример меня сильно тревожил. Речь пойдёт о прабабушке Тане, застала её война с фашистами дома. Не хотела она эвакуироваться, уходить с насиженного места, понимала, стоит покинуть на время родной порог и неизвестно, найдёшь ли в суматохе грозовых лет обратную дорогу. Половина хутора ушла вместе с отступающими частями красной армии, вторая осталась, жив в постоянной тревоге о будущем.

Надвигались фашисты быстро. Змеиные колонны танков, машин, пехоты заполонили местность. Встало одно небольшое подразделение на постой на хуторе. Нашлись моментально предатели, обиженные советской властью. С хлебом да солью встретили новую власть. Под бравурные фашистские марши срывали атрибутику советской власти и на месте красных стягов приколачивали древки с фашистским крестом-пауком.

Много односельчан пострадали от наветов холуёв, лебезивших перед немецкими офицерами и солдатами. Указывали на дома коммунистов, пели соловьями, расписывая о своих задумках, как ждали желанного момента свержения советской власти, чтобы отомстить и так далее. С готовностью приводили в исполнение наказание и в некоторых случаях вводили само немецкое командование в ужас своей жестокостью и беспощадностью.

Отличился бывший кладовщик колхоза Матвей Опанасчук, новая власть его назначила старостой нескольких хуторов. Чтобы оправдать доверие начальства, решил Матвей выслужиться. Так как он знал, что прабабка Таня знахарствует, то решил отчитаться, что так мол и так, есть такая ворожея, если её немного припугнуть, то она с лёгкостью согласится лечить господ офицеров и солдат. Так он размышлял в своём коротком умишке, когда пришёл на порог хаты прабабки Тани.

- Привет, колдунья! – бодренько поздоровался Матвей с Таней.
- Не говори, зачем пришёл, так вижу.

Немного сбитый серьёзным тоном знахарки, Матвей растерянно замолчал. Улыбка приклеенной висела на его лице, но смотрелась отнюдь не радостной.
- Ты, Татьяна, сначала выслушай, - начал неуверенно Матвей, не любил он, когда его перебивают, но знахарки побаивался с давних пор, слышал на что она способна одним своим взглядом, брошенным на худого человека, наделать. – Предложение у меня к тебе дельное.

Татьяна жестом руки остановила его речь.
- Дельное, говоришь.
- С другим бы не пришёл.
- Коли так, излагай.

- Я коротко, ты не беспокойся.
- Да мне спешить некуда, - ответила Татьяна и села за длинный стол, на котором разложила пучки трав, собираясь готовить из них лечебные сборы. – Не стой в дверях, беду накличешь. Проходи, садись.

Матвей, гримасничая, захихикал:
- Скажешь тоже: беду накличешь. Уже пришла беда – впору отворять ворота.
Сказал вроде твёрдо, но сам же и почувствовал робость в голосе, будто унижаться пришёл к женщине. Сам идя к столу, думал, откуда эта стеснительность друг взялась. Хотел же прийти, стукнуть по столу кулаком, показать, кто сейчас хозяин. Оказалось, храбрости не хватило. Улетучилась куда-то вместе со смелостью. Как исчезла во время ареста, когда судили его за растрату. Испарилась смелость и во время суда, голосок предательски дрожал, объяснял неуверенно слабостью духа, просил пощадить, дескать, оправдает доверие народа. Не исполнили наказание. На Матвеево счастье в страну вторглись фашистские орды, и он сбежал из Юзовки вместе с другими арестованными из-под стражи, когда авиабомба разрушила попаданием часть здания тюрьмы. Помнил он, помнил каждую минуту, трусливая душонка, когда выбирался по битому кирпичу из подвала, как дрожали ноги и руки, как внутренности тряслись от неожиданной радости освобождения. Отказавшись от предложения других заключённых, отпетых преступников и душегубов идти разбойничать и резать легавых, Матвей вернулся на хутор к жене. Та уже и не чаяла увидеть его живым, статья, по которой его взяли, подразумевала расстрел.

- Предложение моё таково, Татьяна, - чуть совладав с собой, начал Матвей, - лечить людей.
- Это ты кого же людьми называешь?

Матвей опешил.
- Как… кого… Власть новую, господ…

Татьяна его перебила:
 - Власть новую, новых господ… А односельчане в твоём понимании уже не люди…

- Не придирайся к словам, Татьяна! – Матвей отважился и стукнул ладонью по столу и тотчас пожалел, рука будто металлом налилась. – Прости, Танюша, погорячился, - сказал и отошёл металл из руки, вернулась лёгкость. – Односельчане, как понимаешь, нынче второй сорт. День-другой погоди, здесь такое начнётся… Нова власть она миндальничать не будет. Всех возьмёт за шкирку, кто советам прислуживал, кто выдавал богатеев. У нас с тобой есть прекрасная возможность сохранить лицо. И, как его, эту самую… статусность!
- Каким же образом? Отвернуться от селян? Пойти на поклон врагу?

- Я же пошёл. Не умер. И ты тоже…
Татьяна скрипнула зубами.
- Ты меня с собой не ровняй, Матвей.

- Ты тоже особо не кочевряжься, Татьяна. Надо будет, заставим силой, коли по-доброму не захочешь.
- Силой?! – усмехнулась Татьяна, - не той ли, от которой у тебя вот только что рука налилась, что двинуть не мог? Уж не ею-ли? Что молчишь, Матвей? Знаешь ведь, сила у меня другая. Она мне от Господа бога дана и от Богородицы!

Матвей махнул рукой.
- Брось ты эту свою поповщину, от Господа, от Богородицы! Скажи, добровольно начнёшь лечить или по принуждению. Если по второму варианту, никаких тебе поблажек не видать.

- Арестуешь ли, что ли? – усмехнулась Татьяна и протянула руки, - на вот, арестуй! Вяжи руки, веди к начальству.
Чем всё закончилось, известно. Прабабка Татьяна лечила людей и помогала партизанам. Давала приют раненным и больным, укрывала в погребе, который расширила так, чтобы в нём свободно могло поместиться шесть-семь человек. Активно прабабка Таня помогала всем. А вот Матвей сгинул…

***
Лежа на смертном одре, передала прабабка Таня серебряный крест бабе Дусе. Долго с нею беседовала при чадящей свече вечерней порой. Дала в конце суровый наказ, чтобы не забывала о Богородице, не делала людям зла. На рассвете с первыми петухами почила в бозе прабабка Таня.

Оставшись наедине со своим нечаянно свалившимся на голову счастьем, Дуся не знала, как им распорядиться. Она была знакома с семейным преданием. Она слушала рассказы и разговоры, длившиеся долгими осенними или зимними вечерами, и по малодушию своему считала это не более чем сказки или, к примеру, мифы древней Эллады про несуществующих языческих богов.

Да и можно ли назвать счастьем то, к чему сама от природы не приспособлена? Дуся не знала.

После похорон и последующих траурных дней, оставшись одна, сидела она с крестом в руке и думала, что делать дальше. С чего начать? Ведь народ сидеть и ждать не будет. Не сегодня-завтра пойдут-потекут ручейки людские. Кто с немочью, кто с болью сердечной. Их всех нужно как-то … И на этом «как-то» останавливались мысли Дуси. Категорически не понимала она, что нужно делать. Старалась она вспомнить советы Татьяны, да не задержались они в голове, выдуло их сквозняком невнимательности.

Если душа человеческая слаба и сам человек поддаётся легко чужому влиянию, то он открыт для искуса. Чем и пользовался во все времена лукавый, совращая души сладкими посулами. И не всегда являлся он в своём безобразном облике. Зачем волновать и беспокоить и без этого ранимую душу страшными видениями. Для этих целей лукавый применяет близких или родственников, тоже не чурающихся нанести вред, а не пользу принести.

Так и с Евдокией Гладких поступил враг рода человеческого. Зашёл он издалека, чтобы вблизи поразить её в самое сердце. Прислал к ней подруг, Катьку Червоную и Аньку Подберезную, прославившихся среди селян своим коварством и гнусностью. С виду обе были девки видные, да в силу их сквалыжничества и сварливости, умением сводить меж собой людей и доводить до ссоры не спешили иметь кохання с ними парни. Какая может проскочить искорка любви, коли сквозь красоту гладкого лица просматриваются острые скулы ненависти.
Подступили к Дусе с подарочком Катька и Анька. Пришли поздно вечером. Выставили самогон и закуску. После выпивки начали обработку подруги.

- Дуся, говорят, Танька усопшая силу свою тебе передала, - заговорила первой Катька.
- Брешут, - отшутилась Дуся, хотя ей очень польстило сказанное.

- Нет, вправду говорят, - подступила Анька. – Народ врать не будет.
Дуся раскраснелась от выпитого; сама она редко спиртное в рот брала; даже после относительно маленьких порций на следующий день сильно болела и не имела сил встать с постели.

- Не врут люди, - согласилась Дуся, перед глазами слегка поплыло и стало на свои места. – Поделилась кое-чем бабка.
- Ну, так помоги, подруга, - обняла Катька Дусю, сев к ней на лавке ближе и дыша ей в ухо.

- Чем помочь? – удивилась Дуся. – Ты вроде не больна. Вон лицо красное.
- Это от выпитого.
- Не, - отрезала Дуся, - здоровье в тебе через край бьёт. Это даже мне видно.

- Помоги нам, - уселась с другой стороны лавки рядом с подругой Анька. – У тебя получится. Недаром и фамилия твоя – Гладких, говорит о том, что всё, за что ни возьмёшься, сделаешь отлично.

Польстила похвала Дусе. Зарделась. Вскружило голову ей слово, будто зерно, брошенное в подготовленную почву и дало всходы.
- Правда, - кокетливо проговорила Дуся. – Говорите. Только, чур, по порядку. Если галдеть обе будете, никакого толку не будет.

Первой пустилась в длинные объяснения Катька. Мусолила каждое слово, расписывала свои несчастья, жаловалась, жизнь-де проходит, парни, как нарочно, стороной обходят. А тут недавно на вечернице приглянулся ей приезжий паренёк из Юзовки, шахтёр, приехали они компанией с шахты помогать в колхозе. Вот бы было хорошо, если бы Дуся, как верная подруга, обладающая кое-каким волшебным даром, передавшимся ей по наследству, помогла приворожить этого хлопчика. А то она, Катька, уже и спать спокойно не может, и кусок хлеба в рот не идёт, и даже пару килограмм скинула на почве безответной любви.

Всполошилась Дуся, как ты можешь это предлагать, если это грех большой. Да на помощь Катьке вступилась Анька. Та тоже начала причитать, мол, тоже сердцем её завладел хлопец из соседнего села, да у него уже есть невеста, и свадьбу собираются сыграть, было бы дюже гарно, если бы она, Дуся, дала ей отворотное зелье, чтобы хлопец тот забыл про свою коханую, а обратил на неё, Аньку, взор своих карих очей.   
      
Долго не пришлось обрабатывать подругам Дусю. Объяснили, любой грех можно отмолить. Стоит лишь в церкви поставить свечку. И да ничего смертельного в этом нет. Все, почитай, знахарки грешат этим. Кого ни спроси, понарасскажут такое, глаза на лоб лезут.

Согласилась Дуся. Поддалась уговорам. Решила про себя, успеет за долгую жизнь исправить содеянное. Ведь на то и грех, чтобы его искупить молитвою.


Глава пятая

Не даром в народе говорят: как аукнется, так и откликнется.

Долго ждать пришлось Дусе отклика её поступка. Подмоченная репутация не играет на руку человеку. Хоть и дали слово Катька с Анькой никому не говорить о том, что обращались за помощью к Дусе, да длинные языки разве удержишь на привязи, как собаку на цепи. Одни остерегались ходить к Евдокии, делились меж собой, мол, если она так повела себя в самом начале, то как оно будет, когда придёт пора делиться накопленным опытом. Другие, кто и сам не прочь был подлить масла в огонь, наоборот, бежали ночь-полночь, стучались в дверь с просьбой, мол, Евдокиюшка, милостивица, родненькая, сжалься и помоги. И помогала Дуся. За любое дело платили ей хорошо. В достатке жизнь текла. Сделать порчу, навести на худобу сглаз, чтобы молока не давала, или чтобы птица подохла в птичнике, от такого отбоя нет, всегда стоят за спиной у хорошего человека, завистливо смотрят на его успехи и спешат за гнусной помощью к разного рода проходимцам.

Пришла пора и родила Дуся сына. Не дал больше Господь ей детей. И кому передавать крест в будущем она не знала. Но пока молодость била ключом, не думала об этом.

***
Утешением для Дуси стал сынок Геннадий. только не в радость он был ей даден, в наказанье. С малых лет озорничал Генка, проявлял дикую безудержную фантазию в своих шалостях. Не знал меры и удержи. Казалось ему всегда, что мало, очень мало зла и жестокости он преподал. Страдали соседские коты, которым он привязывал к хвостам пустые жестяные банки; если этого казалось недостаточно, он связывал животным передние лапы и бросал в глубокие лужи, расплескавшиеся после дождя; то связывал беззащитных животных хвостами и отпускал, смотрел с нескрываемой садистской радостью на их мучения; изощрялся и до того, что связывал кошку с собакой; и вот тогда-то его охватывало сатанинское веселье: он смеялся до икоты и посинения, глядя как животные стараются освободиться и шипят-лают друг на друга. Он подливал в питье коровам и козам слабительное и потешался над их страданиями. Однажды где-то раздобыл сильный клей и влил его в стирку соседке, которая его два дня до этого поймала на воровстве яиц из курятника и отходила солдатским ремнём. Одними животными не ограничивал свои мерзкие шуточки. Одноклассницам подкидывал дохлых мышей и крыс в портфели. Ребятам в обувь запихивал кнопки во время занятий в спортзале. Его били. Сначала легко, для острастки. Затем колотили всерьёз, доходило пару раз до увечья и всё равно Генку это ничему не учило. Он ещё больше злился на окружающих. Его раздражало всё, что он не понимал, что приносило радость другим. Мать как-то в сердцах сказала, скорее бы тебя в армию взяли да научили уму-разуму. 

В армии его едва не посадили за драку с офицером. В какой-то решающий момент решили не давать делу ход, не хотели портить биографию, перевели в другое подразделение, там ему развернуться особо не позволяли и чуть что, ставили на место крайне сильным физическим воздействием.

После демобилизации Генка вообще сошёл с резьбы. Постоянно нигде не работал; в силу скверного характера никто не хотел с ним трудиться и брать на поруки; он начал пьянствовать, денег всегда не хватало, он пристрастился к воровству. Будучи с законом не в ладах, познакомился с тюремной баландой. За первой отсидкой последовала вторая. На зоне характер его ещё больше портился. После очередной отсидки вернулся домой весь в шрамах. Даже такого отморозка видавшие виды преступники наказали за его лютую жестокость на свой манер.

***
Дуся бога молила, когда увидела покрытое шрамами тело сына, что он остался живой.

Также заметила мать, сын замкнулся в себе. Переменился. Во взгляде пропала жгучая ненависть. Выучившись на шофёра, устроился водителем в автобазу. Потом и женился. Ох, как же Дуся лелеяла мечту о внученьке, чтобы было кому передать крест, ходила с невесткой Альбиной в церковь, ставила свечи перед святыми образами. В один такой приход почудилось Евдокии, будто под ногами расступилась земля, просел пол в церкви. Вместо золотистого сияния риз из земли струился светло-синий холодный свет. Подталкиваемая кем-то она спустилась вниз и увидела двух мужчин, корчащихся в страшных муках, нагие тела их прикрывала огненная тряпица, невидимые розги били и из открывающихся ран текла чёрная кровь. Узнала в них Евдокия парней, на кого делала приворот своим подругам, и ужаснулась. Страх прилил ледяной огненного вала к ней и заплескалось пламя высокими волнами вокруг неё.

Пришла в себя Евдокия в больнице. Нянечка тетя Фая поведала ей, что она потеряла сознание в церкви. Сюда привезла скорая и пошёл третий день нахождения Дуси в областной клинической больнице. Успокоила Дусю сердобольная Фаина, сказала, это всё от переживаний. Всякое с человеком в церкви случается, переволнуется, захлестнёт его волна эмоций.

Неделю лежала Евдокия на обследовании. Нашли у неё женское заболевание. Кардиолог сообщил поинтересовался, жалобы случались ли на сердце и пояснил, что она дважды перенесла инфаркт на ногах. Посоветовал быть внимательнее к своему организму и следить за здоровьем, чаще ходить к докторам.

Ночами молила Господа Дуся о внучке, чтобы в её детскую ручку передать крест. Обрадовалась несказанно, когда Альбина смущаясь сообщила, мол, мама, у нас с Гешей будет ребёнок. Пробовала своими методами узнать, девочку или мальчика послал Господь, стояла тёмная завеса перед внутренним взором. Поэтому с великим ожиданием ждала родов.

Невестка надежд тоже не оправдала. Родила она крепкого здорового малыша. Назвали его Тихон. Совсем сдала Евдокия. Жизнь чувствовала, уходит от неё маленькими шагами. Казалось временами, что прожила она свою жизнь неправильно. Часто вспоминала первые свои греховные дела. Однако подруг своих давних, так как они очень рано умерли, злым словом не вспоминала. Корила себя за слабодушие и молилась, молилась, молилась… Не приносили молитвы и горячие откровенные слова успокоения.

Поздним зимним вечером, когда тишина укутывает хату плотным коконом, зажгла Дуся свечу и сравнила жизнь свою с свечным огарком.

- Господи, - взмолилась она горько, - за что мне всё это… Прости меня, грешную, возьми скорее к себе. Жизнь моя мне уже не мила…


Глава шестая

Не буди лихо, пока оно тихо. Лихо пробудилось само: вернулся Генка, сын Евдокии к старой привычке: начал пить. Узнала из слов соседки, видевших пьяного Генку, избивавшего жену. Ничто не останавливало изверга, ни слёзы жены, ни крики сына. Пока не вылил злость посредством кулаком, не успокоился. Затем спокойно улёгся отдыхать. На следующий день отличился на работе: повздорил с механиком и пригрозил тому смертью, дескать тюрьмы он, Генка, не боится, она ему с недавних пор стала родным домом. Вернулись злые шалости, соседу, сделавшему выговор, что курит в присутствии детей насыпал в бензобак сахар; сушившееся белье другой соседки облил разбавленным водой куриным помётом; подпёр дверь напарнику за то, что тот раскритиковал его отношение к работе и в итоге мужчина не смог выйти из дому.

Копились злые поступки Гешеньки, как ласково называла сына мать, росло отрицательное отношение к нему от окружающих.

Прибежала рано утром мать к сыну.
- Геночка, если себя не жалеешь, мать пожалей!
Мутным взором посмотрел на мать сын.
- Пшла вон, пока не накостылял!

Возмутилась Евдокия.
- Как ты с матерью разговариваешь! Совсем стыд потерял.
Генка швырнул в мать ботинком.
- Ещё раз вякнешь, старая корова, прибью, - пригрозил он матери. – Не лезь в мою жизнь. А этой твари, Альке, передай: найду и зарежу.

Вечером того же дня встретилась Евдокия с Альбиной и внуком. Ох и наплакались обе женщины, выливая друг другу горе.
- Решили мы с Ванечкой, внуком вашим, уехать, - поделилась планами со свекровью Альбина. – Не даст он нам спокойного житья.

Кровью обливалось сердце при этих словах невестки. Горько было Евдокии осознать, что вырастила зверя. Но он же сын мой, успокаивала она себя, как его бросить, материнское сердце всепрощающее.

- Далеко собрались? – поинтересовалась Евдокия.
- Не скажу, - ответила, вытирая слёзы Альбина. – Не обижайтесь, мама. Это для блага вашего внука. Ведь если что, Генка не пожалеет и его.

Помолчали женщины, наблюдая за мальчиком, играющим с машинкой.

- Не думала, что вот на старости лет буду … - слёзы душили Евдокию, - не думала. Раз решила ехать, езжай, я благословляю. – Евдокия перекрестила невестку и внука. – Храни вас бог, деточки мои любимые. 

***
Расставание с невесткой и внуком подкосили Евдокию. Врачи скорой едва успели её привезти в больницу. Ночью, когда палата погрузилась в белёсый сумрак, через стеклянные двери в помещение проникал свет дежурного освещения из коридора, почувствовала Евдокия чьё-то присутствие. Открыла глаза и молча охнула – в ногах увидела большое овальное белое пятно. Боль пронзила сердце, и она потеряла сознание.
Принимая послушно лекарства, выслушивая наставления лечащего врача, оголяя руку и ягодицы для инъекций, Евдокия мысленно прокручивала перед собой всю прожитую жизнь. Понимала, происходящее сейчас с сыном и затронувшее её несчастье, последствие той злополучной минутной слабости, когда поддалась на уговоры. Не отмолила за годы Евдокия тот грех, не помогли молитвы, бдения перед иконами, не помогли свечи, зажжённые перед образами святых. Казалось постоянно Евдокии, чёрные крылья того некрасивого поступка постоянно машут над её головой. Как-то глядя на капельницу, на раствор, поступающий из бутылки по прозрачной трубке, она вдруг увидела, - побледнев сильно лицом, - что не раствор лечебный течёт по трубке, из бутылочки поступает в вену чёрная кровь.

Снова медики спасли жизнь Евдокии. После этого происшествия она внезапно быстро пошла на поправку. Лечащий врач назвал это чудом, так как его прогнозы были очень печальные и между собой поговаривали не один медперсонал, но и больные, дескать, недолго маяться осталось ведьме. Да, её так и называли – ведьма. Знали суть её занятий.

Дома Евдокия решила, что от сына, резко изменившегося, не стоит ждать какой-либо помощи. Остаётся полагаться на себя. Но годы идут, самой становится некоторые вещи делать тяжелее. Чёрная жидкость к капельнице была показателем скорого приближения конца. Даты точной Евдокия знать не могла. Ориентировочно отвела для себя две-три недели; максимум месяц. Обдумывала, как распорядиться деньгами. Уверена была, сын пропьёт или раздаст, доходили до неё слухи, что Геша весь в долгах, как в шелках.

***
Глафира Акиньшина с утра чувствовала, что-то произойдёт. То раздался стук в дверь. Поинтересовалась, мол, кто там. Никто не ответил. Открыла дверь – никого. Пёс Мухтар возле будки лежит и хвостом виляет, скалится, жрать просит. Вот уж точно, не смолчал бы, если бы кто чужой зашёл.

Только налила малинового чая, снова стук. На этот раз в окно. Смотрит и холодеет в душе, ведь по поверью, если в окно стучится птица, быть беде. Посидела птичка на подоконнике, расправила крылья, стукнула пару раз клювиком в стекло и улетела. Крылышки только и махнули.

Едва села за стол – стук в окно. Глафира повернула голову к окну и замерла – форточка сама собой распахнулась и на раму уселась птичка с жёлтым листиком в клювике.

- Нет, - проговорила Глафира нерешительно, - не к несчастью знак. Весточка будет добрая.
Зашушукались по углам мыши: Жди гостей, жди гостей! Колыхнулись занавески на окнах с лёгким шелестом: Жди гостей, жди гостей! Кошка спрыгнула с кровати, мяукнула и услышала Глафира в её мяуканье: Жди гостей, жди гостей! Заскрипела табуретка под женщиной: Жди гостей, жди гостей!

Выглянула в окно Глафира и увидела идущую к ней местную знахарку Евдокию. Учащённо забилось сердце Глафиры. Кого угодно ждала она в этот час, только не эту женщину, о которой ходили весьма специфические слухи по селу, по соседним хуторам и даже в районе поговаривали, что обладает Евдокия неким магическим мастерством. Даже доходили слухи до Глафиры, что из самого Донецка к ней ездят жёны высоких партийных чинов за зельем-снадобьем.

Забилось сердце и упало, знахарка направлялась к её калитке. Шаг тяжёлый, больной, сама знахарка выглядела подобно вылепленной кукле из глины мастером-неумехой.

Вышла на негнущихся ногах Глафира из дому и посмотрела на остановившуюся возле калитки знахарку.
Евдокия тяжело дыша остановилась возле забора, схватилась рукой за штакетник. Вздохнула и глянула на Глафиру.

- Пустишь в дом, Глаша?
Много мыслей провернулось в голове, что ответить.
- Входи в дом, если пришла, - будто сама не своя чужим, хрипловатым от волнения голосом проговорила Глафира и указала рукой в дом.
- Спасибо, - поблагодарила Евдокия и пошла медленно к дому. Мухтар забился в будку при приближении знахарки и тихонько заскулил.

Евдокия уселась за стол без приглашения и посмотрела в угол на висевшие там иконы.
- Завесить? – угодливо спросила Глафира, трясясь от страха.
- Не надо, - с трудом произнесла знахарка. – Не мешают.

- Люди говорят, что…
Евдокия махнула похудевшей рукой, вяло вскинулась кисть с выступившими костями.
- Если верить всему, что люди говорят, лучше не жить. Я пришла к тебе вот по какому вопросу.

Глафира напряглась, вопросы могут разные, как и последствия.
- Слу… слушаю в-внимательно, - заикаясь сказала Глафира, холод в груди рос и увеличивался.

- Ты не бойся, Глаша. Я с добром.
- Я и не боюсь.
- Вижу… вижу, сбледнула лицом…

- Плохо спала, - соврала Глафира.
- Врать плохо, Глаша.

- С рожденья не научена, - с оглядкой перекрестилась Глафира. – Батя порол, страх божий, когда братья фантазировали.
Евдокия схватилась рукой за сердце, и хозяйка дома замолчала. Закрыла глаза знахарка, ждёт, когда утихнет боль.

- А я сижу, смотрю, - зачастила снова Глафира, - птичка в окно стучится. Раз, другой, улетела. Прилетает второй раз, в клювике листочек жёлтый. Думаю, кого с утра ко мне бо… - Глафира осеклась и продолжила: - кого это она в гости мне… Выходит, ты… Дуся… Евдокия, это решила прийти…

Не то сидеть, тяжело говорить Евдокии, но ей нужно исполнить задуманное.
- Хоть и живём мы с тобой, Глаша, в одном селе, а ведь подругами так и не были.
- Твоя правда, Дунечка, - проблеяла тонким голоском Глафира, думая, куда клонит знахарка.

- Да по правде говоря, со многими мне не удалось подружиться. Сама знаешь, в силу каких обстоятельств. Разное обо мне говорили. Чаще плохое, нежели хорошее. Плевали в спину, крестились, будто я могу навредить…
«Вредила, гадина, - подумала Глафира, - вон, как хворь скрутила. За добрые дела господь не карает».

- … А чуть что, в семье ли, с худобой – сразу ко мне. Бежали только пятки сверкали. Гостинцы несли, подарки. Денежки немалые, отрезы материи.
- Было, матушка, было дело.

- Помолчи, Глаша. Тяжело мне. Дни мои подходят к концу. Скоро предстану пред Господом богом.

- Неужто каяться ко мне пришла? – удивилась Глафира.

- С просьбой пришла, больше не к кому. Никому довериться не могу. К тебе тоже полной веры нет. Да из двух зол выбирают меньшее.

Заинтересовало Глафиру, с каким же таким делом пришла к ней знахарка, если как кроме неё, совершенно чужой для знахарки женщины, довериться некому. И доверяется она лишь из каких-то странных соображений. Собралась Глафира. Вооружилась терпением. Пусть она и зло, но раз на неё обратила взор знахарка, значит… Додумать не успела. Евдокия продолжила.
- Жизнь у меня прошла такая, как и у всех. Не думай, в шелках не купалась, деликатесов и прочих вкусностей не едала. Не обжиралась в три горла. Наказала меня жизнь сыночком. Совсем непутёвым вырос. В том вины моей больше всего. Правды сказать всей не могу. Легче тебе не станет, коль узнаешь. Может, даже и навредить она. Так что слушай, запоминай. Хочу предложить тебе стать моей наперсницей.

Евдокия взялась полезла правой рукой за пазуху и Глафира подумала, не дай бог, окочурится сейчас ведьма, поди тогда докажи, что с ней не за одно была. Но Евдокия вынула из-за пазухи газетный свёрток. Положила на стол. Побарабанила пальцами, будто всё ещё сомневаясь, правильно ли поступает. Глафиру выгнуло дугой, так захотелось узнать содержимое, аж зуд в одном месте сильно разошёлся.

- Можешь отказаться, - сказала Евдокия, успокоившись немного, боль временами усиливалась и медленно уходила.
- Согласна, согласна я! – поспешно заверила Глафира. – Выполню любое наставление. Можешь положиться.

Усмехнулась Евдокия.
- Что и делаю – полагаюсь. Здесь, в свёртке, деньги на мои похороны. Их достаточно устроить достойные похороны. Предусмотрела и твою долю за хлопоты, Глаша.

Глафира не поверила своим ушам. Ждала чего угодно, но не такого поворота.
- Как же сынок твой, Дунечка? Что же ты его обделяешь?

Спёрло в груди что-то Евдокии. Не смогла ответить сразу. Потемнело затем в глазах. Шум появился в ушах: услышала крики людские и звериные, услышала зов земли, шум ветра…

- Не пори ерунды, Глаша. Осведомлена о сыне лучше всех… Или наравне со всеми… Пьёт он сильно… И деньги эти пропьёт…
Не решилась сказать Евдокия Глафире, что пришла на свой страх и риск к ней. Недоверие всё же осталось.

Глафира потеряла речь и сидела молча. Деньги! Деньги! Большие деньги! Вон свёрток-то толстый какой!
- Устроишь похороны…

- Да что ты заладила… похороны-похороны… живи долго, Дунечка…
- Молчи, глупая баба! – прикрикнула Евдокия и сразу потемнело в глазах, - или уйду! К другому обращусь…
- Молчу! – приложила ладони к груди Глафира.
- Проводишь достойно в последний путь меня вместе с сыном…
- Хорошо…

- Как уже сказала, денег довольно. Распорядись по-умному… и не оставь сына моего, Генечку, без денег… Если что, с того свету приду и…
Евдокия не договорила и подтолкнула свёрток через стол к хозяйке дома.


Глава седьмая

Недолго ждать пришлось последний день. Прозрачной тенью ходила Евдокия по двору. Переставляла с одного места на другое что-то, убирала в доме, смахивала паутину, кормила птицу.

Ночью ветер открыл дверь в дом и распахнул окна. Евдокия не встала с кровати. Члены налились приятным теплом. Разошлось оно по всему телу. Сознание подёрнула серая мгла…

Нашли знахарку соседи. С ночи начала истошно выть дворовая собака, повернув морду в сторону Дусиной хаты. Дождались утра. Пришли и застали печальную картину.

На смертном одре звала Евдокия кого-то, всё твердила в смертном бреду про деньги. Звала сына. Генка так и не пришёл проведать мать. В этот час он сидел в Донецке в КПЗ. Приехав в областной центр с другом, сильно выпили, затеяли драку, разбили витрину кафе, поломали мебель. Ждал Генка с другом своей участи. О матери не вспоминал. Беспокоили его совсем другие проблемы: посадят или нет.

В этот момент Евдокию охватил могильный страх и ужас. Перед воспалённым взором проносились картинки, однако рассмотреть чётко ничего не могла. Видела себя маленькой девчонкой, видела гарной дивчиной, много чего и кого она видела в своём бреду.

Глафира заявилась в дом знахарки после её смерти. Деньги держала в сумочке. Так и не отдала их. Промолчала, что к ней приходила знахарка, не высказала просьбу, с которой та обратилась. Решила Глафира припрятать деньги и по истечении некоторого времени самой использовать их на личные нужды.

Деньги на похороны собирали всем миром. Конечно, никто из селян не поверил, что Евдокия не скопила сбережений. Искали по всему дому. Обшарили все углы. Вскрыли половицы. Перерыли горище. Сокровищ знахаркиных не нашли. Не сносить же дом и не перекапывать огород. Это было бы полной глупостью.

***
Правление колхоза распорядилось провести поминки в колхозной столовой. Иногда там отмечали, как и свадьбы, так и такие печальные мероприятия. Наготовили еды, нагнали самогонки.

Пока не выпили порядочно, тишина висела в столовой. Разгорячённые горилкой мужики и бабы начали вспоминать на разных концах, составленных в два ряда длинных столов Евдокию.

Одни говорили только хорошее. Как помогла им, когда пришлось обратиться за помощью. Нашлись едкие слова, мол, конечно, помогала, не за бесплатно ведь. Им в ответ звучало, что и прыщик без денег на заднице не вскочит.

Другие отмечали отрицательные стороны. Было дело, отшивала их с самого порога. Не хотела помочь. Тут же встревали охотники блеснуть умом, мол, о покойниках либо хорошее, либо ничего.

Третьим если и было что сказать, сидели молча. Понимали, ни добрым словом, ни уж тем более худым, не вернуть Евдокию. И то, и другое нужно было говорить при жизни. Набраться смелости и высказать в лицо. Чего уж теперь зря чесать языками.

Помимо знахарки вспомнилось многим и совершенно не относящееся к поминкам. Разговоры уходили всё дальше и дальше. Темы всплывали разные, вспоминали войну, оккупацию. Вспоминали со слезами сообщение о победе в войне. Как ждали родных с войны. Как не верили пришедшим похоронкам на мужей и сыновей. Потому что были случаи в селе и в других хуторах, когда оплаканные солдаты вдруг приходили домой. Правда, некоторые с увечьями. Но были они на войне, а на войне не без потерь и не без увечий.

Ближе к вечеру, когда остались на ногах самые стойкие алкогольные солдатики, кто-то сказал, а почему не прорубили в крыше дыру. Ведь так поступают всегда при смерти ведьмы. Оставшиеся всполошились, мол, действительно, почему так. Нашлись горячие головы, собравшиеся сейчас же пойти и рубить дыру.

Как вскипела волна, так и погасла. Успокоились разгорячённые головы. Сошлись на том, что не важно, есть ли в крыше дыра или нет. Теперь у Евдокии свой новый дом. Могильный холмик на сельском кладбище. И не важно теперь, куда попадёт она: в рай или в ад. Решить это Господь.

Ближе к полуночи опустела колхозная столовая.
Между столов с остатками еды и выпивки уныло бродил бледный полупрозрачный призрак. Если бы кому посчастливилось увидеть его, он наверняка бы узнал в нём знахарку Евдокию.


Глава восьмая

Последовавшая за похоронами Евдокии ночь выдалась туманной, будто выплеснула из корыта стылой мглы. Звёзды небесные укрылись в зыбкой поднебесной дымке. Луна едва проторила себе путь среди тумана. Бессонной выдалась ночь у всех селян. Беспокойно вели себя домашние животные, блеяли овцы, кричали козы, мычали протяжно коровы. Сторожевые псы заходились лаем. С нетерпением ожидали рассвета. Он разлился над землёй тусклым и мутным светом солнца, будто раненная бездыханная птица раскинула безжизненные крылья и в этом низком гнетущем свете стыли облака, одеваясь мелкой бахромой инея.

Близкая и дальняя родня Евдокии ночь не смыкала глаз. Только с наступлением рассвета свободно и спокойно вздохнули. Кто просто выпил воды, большей частью мужчины прополоскали горло самогоном и закусили тем, что нашли среди припасов знахарки.

Всех без исключения терзала одна мысль: где крест? Тот самый серебряный крест, полученный прапрабабкой Серафимой от самой Богородицы, как она сама говорила. Большинство в эту сказку не верило. Мало ли что можно наплести для красного словца и для извлечения прибыли, но поисками креста озаботились. Знали распрекрасно, крест передаётся по линии дочери. А у Евдокии только сын непутёвый и тот сейчас сидит в Донецке в ожидании суда. Значит, рассуждали родственники, крест должен быть в доме.

Перерыли дом. Перетрясли добро. Нет креста. Пропал! Как такое может быть? Повторилась история с деньгами – все знали, не бедствовала Евдокия, брала за работу монету, но не нашли. С ног сбились, искали. Напрасны труды. Лишь время затратили.

Ближе к обеду подтянулись соседи. Всем интересно было, чем таким занимаются родственники в доме знахарки. Что ищут. Где ищут. С усердием или спустя рукава. Разговоры росли грибами после обильного дождя меж роднёй о пропаже креста. Выросли они за пределы хаты – крест серебряный пропал! С концами! Что делать!

Начали выдвигать предположения оно другого краше и нереальнее: ровесницы знахарки говорили, что могли крест положить покойнице под подушку в гроб, мол, такова была её последняя воля, а ослушаться покойницу нельзя; более молодые предполагали, что всё-таки крест нужно основательно поискать в доме, мало ли каких скрытных мест за свою долгую жизнь в доме наготовила Евдокия, может и деньги там же рядом с крестом отыщутся; меньшинство уверено было, что версии и предположения о гробе и тайниках полное вранье.
Как оно на самом деле, поговаривали втихаря соседки, только бог истинную правду знает.

***
Как бы то ни было, но серебряный крест больше никто не видел. Неделю-другую ходили по селу и ближним хуторам сплетни с разными думками, в итоге всё стихло. Задумались женщины и бабки, что теперь делать, коли кого одолеет хвороба. К кому идти. В город в поликлинику далеко. Да и туда ходить несподручно, да и настроения никогда нет. И шлёпать полтора десятка километров, ноги бить радости мало. Если попадётся попутка, дело другое. Но не всегда есть попутка, когда захвораешь, и не обязательно захвораешь, когда есть попутка. Вот в такой кольцевой капкан попало сельское и хуторское общество. Вроде, была жива Евдокия, хорошо с одной стороны было и не всегда приятно с другой. А как преставилась богу знахарка, хоть волком вой, помощи ждать неоткуда.

Суть да дело, жизнь понемногу входила в прежнее русло. Всё хорошее и плохое забылось.
Однажды приключилась необычная история со мной и далее расскажу, что же такое странное произошло.

Глава девятая

Пришло время представиться мне. При рождении нарекли родители меня в честь прапрабабки Татьяной. Возмущение вызвало среди родни это событие. Мол, не могли, что ли, другим именем назвать, зачем девочке носить бабкино имя. Представить невозможно, как будет тяжело девочке в саду, в школе, когда подрастёт и так далее. Не понимаю, отчего весь сыр бор разгорелся. Стороны разделились на два лагеря: одним категорически не нравилось моё имя, требовали поменять, другие просто были от него в восторге, мол, будет ещё одна знахарка в нашем роду. Я же вот так и жила. Звали меня по-разному: то Танька, то Янка, оригинальные натуры окликали Ямкой. Танька, мать что делает, Ямка, батька чем дома вечером занят.

Мне моё имя нравилось. (Вон дальнюю родственницу родители назвали Секлетея! Надо же до такого додуматься!) И полное, когда величественно учительница в первом классе произнесла: Татьяна, встань и представься классу. И когда сокращали, обиды не имела. Всё зависело от фантазии каждого отдельно взятого. Вон, подругу Наташку все называли Ашка и она нисколько не обижалась, потому как дома бабушка называла её Аля, а родители – Ната.
То, о чём далее поведу речь, произошло со мной в возрасте десяти лет.

***
Как в детстве относятся к чьей-то смерти. Если посторонний, спокойно. Была вчера дщерь Евы или раб Божий, обтянут кожей, сегодня нет его. Что с ним по ту сторону жизни происходит, неизвестно. Попы в церкви рассказывают о вечной жизни, не приводя тому в пример никаких доказательств. Находятся и такие, утверждающие, что они вернулись после смерти назад в плоть и расписывают страсти разные, вплоть до чудес. Говорить можно много всего разного, как и писать на заборе, не обязательно сказанное и написанное принимать за правду.

Другое дело, когда из жизни уходит человек, с кем твоя жизнь была непосредственно связана. Как, например, моя с бабкой Дусей. Сейчас что могу сказать о ней? Плохого мало. Любила она внучек и внуков. Одаривала подарками, гостинцы приносила, не забывала про дни рожденья. Была она искренняя или нет? А были ли мы, дети, в ответ прямыми и непритворными? С каким критерием подходить к каждому? С общим на всех или к каждому с его мерой?

Постепенно истёрлась из памяти бабка Дуся. Забылись её образ и слова. Словно в тумане проступали неясные и нечёткие очертания. Были то её или просто память выдавала желаемое за действительное? Бог весть.

Исполнилось мне десять лет. Отпраздновали день рождения. Детей уложили пораньше спать – нарушать режим категорически запрещалось. Я уснула, едва головой притронулась к подушке. Сказались волнения, эмоции и впечатления, пережитые за день и за предшествующие дни. Ждёшь, когда остро чего-то яркого, приходит почти то же, только как конфета шоколадная и карамелька в разных обёртках. 

Среди ночи проснулась от жуткой головной боли. Хотела позвать маму и остереглась. Увидела сидящую в ногах … бабку Дусю!.. Хотела закричать во весь голос, да мне будто кто уста склеил. Поначалу образ бабки казался слегка размытым. После некоторого времени, я увидела чётко черты лица, волосы, упрятанные под платок, кофту на ней, любимую её, подаренную сыном, когда он не увлекался зелёным змием. Сидела бабка Дуся и вздыхала в сумраке комнаты. Я скосила взгляд на стену и увидела в нём туманное отражение, мне показалось, зеркало тяжело вздохнуло и покрылось мелкой плёнкой инея. Раскрыла, было, рот и почувствовала, могу говорить.

- Бабушка Дуся… бабушка Дуся… - только и могу выговорить, всю меня захлестнуло волнением.

Бабка Дуся посмотрела пристально на меня и приложила указательный палец к губам, затем поманила к себе рукой. Тут чувствую, меня будто что-то поднимает от подушки. Сажусь, спина прямая, хоть сейчас готовая отвечать урок.

- Бабушка Дуся… - начинаю нерешительно, - вы… живая?..

Вздохнула бабка Дуся и зеркало вновь покрылось трещинами инея.

Сижу и не знаю, что делать. Вдруг бабка заговорила знакомым голосом, с лёгким акцентом, он появился после празднования пятидесятилетия, и она сама шутила по этому поводу, дескать, были в родне некие иностранцы, история забыла их, а они вот, гляди-ка, через сколько поколений дали о себе знать.

- Татьяна, сходи к моей наперснице Глафире, напомни ей о моих деньгах. Пусть немедленно вернёт их моему сыну. Пусть не врёт, дескать, не давала ей их, давала, расписку не взяла. Понадеялась на её честность. Сходи, Таня…

Последние слова прозвучали как будто через ватное одеяло. Глухо. Почти неразборчиво. Бабка Дуся встала с кровати. Неприятно скрипнула металлическая сетка. Осталась вмятина на перине.

Перешла Евдокия через комнату. Остановилась перед зеркалом. Уставилась в него. Мне тоже любопытно, на что она смотрит. Вытянулась на кровати так, чтобы суметь заглянуть в зеркало. Только от увиденного страшно стало и ужас сковал рот: за зеркалом внутри клубилась тьма и лик бабки Дуси отражался в окружении серого дыма. Постояла немного перед зеркалом бабка Дуся и повторила:

- Сегодня же днём сходи к Глафире. Деньги ворованные счастья не принесут. Даю ей на возврат сроку не более трёх дней.

Не обернулась, говоря, бабка Дуся. Всё смотрела в клубящееся нутро зеркала. Затем протянула руку. Зеркало пошло трещинами. Осколки осыпались на пол, отвратительно звеня и разлетаясь по полу тающими словно лёд мелкими кусочками. Бабку Дусю неведомая сила втянула во тьму зазеркалья.

Плюхнулась я на подушку…

***
Сна словно и не было. Слышу только свой вздох. Что делать, совершенно не знала. Идти будить маму. Рассказать о видении. Если и выслушает, на смех поднимет. Скажет, доченька, насмотрелась снов вот и чудится всякое. Конечно, среди ночи никто помочь мне не мог. А вот днём… С этими радостными мыслями, вполне успокоившись, спокойно уснула.
Да не тут-то было! Едва смежила очи, снова в ногах на кровати вижу бабку Дусю. Смотрит строго. Затем говорит: Вставай сейчас же! Иди к Глафире! Ты должна мне помочь!

Накрываюсь одеялом с головой и шепчу, как учила бабушка: Куда ночь, туда и сон!

Повторила три раза для убедительности и верности. Открываю глаза – никого нет на кровати. Ложусь, закрываю глаза, едва сон в мои укутывается ресницы, как снова слышу голос бабки Дуси: Вставай немедленно! Ступай к наперснице моей Глафире! Ты должна мне помочь вернуть деньги!

***
На протяжении трёх ночей приходила бабка Дуся. Трижды среди ночи будила и обращалась всегда с одной и той же просьбой. Неделя прошла в таких тревожных ночах. К взрослым обращаться опасалась, поселился внутри некий страх, что за ослушание бабка Дуся меня покарает. Несмотря даже на то, что любила меня бабка Дуся, как и всех двоюродных и троюродных внуков.

Просыпалась каждый раз. Твердила: куда ночь, туда и сон. Не помогал этот простой совет, всегда выручавший впоследствии.


Глава десятая

Детские страхи вполне объяснимы по мере взросления и познания окружающего мира. Страхам способствуют народные сказки и предания, повествующие в живописной манере не только радости, в равной мере расписывают трудности, ожидающие героя, героиню или группу везунчиков, отправившихся пощекотать нервишки в поисках мочёных яблок с пиршественного стола Шемаханской царицы.

Оригиналы умудряются до седых влас и дрожащих пальцев сохранить в себе первобытную, архаичную жуткость пред всем окружающим миром. Некоторые хоронят внутри ужас, прилетающий на крыльях мрачной ночи, в ущерб своей впечатлительности. Другие же культивируют способность передать словом обуревавшие их паники и начинают ими делиться с любителями непознанного посредством мастерски написанного произведения, этих счастливчиков можно пересчитать по пальцам и совсем уж немногие, помимо родных и близких, могут похвастаться причастностью и знакомством с первоисточниками.

К каким счастливчикам отнести себя, не мне судить, но на то время, воспоминания о нём, яркие и красочные, сохранились чётко, я воспринимала на веру всё. Без исключений. Плакала над героями сказок, попавших в безвыходную ситуацию. Рыдала взахлёб над горькой судьбой Алёнушки. Лила реки слёз, читая «Морозко», сопереживая Настеньке.

Как бы то ни было, я панически стала бояться прихода ночи. Минуло со дня смерти бабы Дуси и девять дней, отметили дружно всем селом сороковины, мужики, как обычно бывает, в усердии поминания напоминались до визуального восприятия жителей параллельного мира и начали всяк по-своему вести дебаты и яростные споры с ними.

Бродили, чего уж там, бродили слухи, как им было утихнуть, о кресте и деньгах.
Значение креста в жизни знахарки ведали все, хоть и принимали за блажь. Да и деньги тоже покоя не давали. Куда они запропастились? Генка после пятнадцати суток, проведённых в отделении милиции в Донецке, ненадолго появился в селе. Провёл три ночи в родном доме. Приходили соседки, интересовались, мол, так и сяк, не являлась ли матушка во сне, царствие её небесное. В жуткой хамской манере отвечал посетителям Генка, что никто к нему не являлся ни днём, ни ночью. И вообще во всякую ерунду, призраки и вещие сны, он не верит. Только пообещал, если каким чудом узнает, кто скрысятничал и забрал деньги, тому, ой, как не поздоровится. На том и уехал. Одни говорили, на Сахалин, устроился на рыболовецкий сейнер, вторые противореча первым, утверждали, что познакомился с состоятельной мадамой и уехал к ней куда-то в направлении Беларуси, хотя, кому он неуживчивый нужен, третьи строить предположения и выдвигать гипотезы, видимо, были не мастаки, поэтому рассуждали здраво, говоря путанно и пространно, нам-то каков прибыток с того, рыбу он ловит или она его, к крале бульбашской укатил али вовсе где хоронится от дружков.

По всему выходит, усопшая знахарка забыла дорогу из мира теней в мир живых. К кому приходить во снах, кого проведывать, если душа рассталась с плотью и находится в краю небесном.

***
Заметила мама моё настроение. Покрасневшие глаза. Приступила с расспросами и выпытала всё. Поведала я ей, захлёбываясь слезами, о ночной посетительнице. Что три раза за ночь приходит. Теребит одело. Трогает подушку. Будит и пристает с просьбами.

Удивилась мать.
- Не скажу, Танечка, что удивлена. Просто обескуражена. С какой стати баба Дуся выбрала тебя, да ещё просьбы эти странные. Обращусь-ка за помощью к соседкам. Глядишь, чего доброго насоветуют. Есть у меня на примете пара-другая подруг. Поговорим и решим, что делать нам дальше.

Собрались мамины подруги вечером. Закрылись на кухне, отгородились занавеской, в то время между комнатами дверей не ставили, считали, достаточно матерчатой занавески, красивой и плотной, до самого пола.

Меня отправили спать. Благословили, посоветовали, если что случиться, просыпаться и звать их. Они останутся у нас до утра. В свои тайны мама с подругами не стали меня, ребёнка-подростка, посвящать.

Эта ночь была первой спокойной и свободной. Как улеглась в постель, сразу забылась крепким сном и до самого пробуждения никто не тревожил никто.

Спустя многие годы узнала я подробно всю историю. Её передавали из уст в уста на посиделках старухи друг другу, делились, как сами говорили, верной информацией из надёжных рук.

Скажу лишь, в жизнь мою больше никто не вторгался до определённого часа.


Глава одиннадцатая

Некрасивая история вышла с деньгами Евдокии. Наперсница Глафира оказалась больно уж падка на чужое богатство. Короткий ум насоветовал ей не тратить деньги на похороны, не делиться остатками после похорон с сыном знахарки. Оставить всю сумму себе и по прошествии времени начать понемногу и потихоньку тратить, чтобы односельчане не заподозрили, откуда у неё, вечно жалующейся на недостаток средств, появились деньги. Глафира про себя думать боялась, опасалась, утаённые деньги дадут о себе знать. Лелеяла мечту, с какими лёгкостью и небрежностью будет тратить, не оглядываясь на цену товара. А приобрести, как оказалось, надо много: шифер пора на доме заменить, двери установить новые, деревянные и добротные в дом, шифоньер для одежды, старый, ещё оставшийся от бабки довоенный совсем пришёл в негодность, телевизор новой марки нужен, обязательно цветной, приёмник, новости слушать не выходя со двора или работая в огороде иль по хозяйству. Да много чего оказалось вдруг необходимо, пока деньги сами не приплыли к ней в руки. Ох, как же благодарила судьбу за этот подарок Глафира! Ох, как же рассыпалась благодарными словами! Обещала в церкви поставить свечку и дать кое-каких средств на восстановление здания, да передумала опосля, решивши не искушать судьбу. Чтобы не отвернулась от неё и не пресекла свои милости к ней, Глафире, терпевшей нужду всю жизнь.

***
Знала или не знала Глафира, что порой духи приходят с того света спросить за дела, бог весть. Подозревала, беря чужие сбережения, и не потрудившись распорядиться ими, как обещано, понесёт наказание. Если в обычной жизни закон суров с ворами, то духи куда изощрённее и изобретательнее. И всё думала: «Авось, пронесёт, авось пронесёт!» Каждый день заглядывала в укромное место, проверяла, на месте ли свёрток. Увидев его, слёзы радости наворачивались на глаза женщине, и она снова думала: «Авось пронесёт, авось пронесёт!»

С необычайным волнением ожидала она девять дней. Когда провели их, почувствовала некоторое облегчение. Тихо и спокойно всё в её скромной жизни. Не меняется, остаётся неизменной. Печка топится, куры несутся, корова доится, солнце встаёт и ночь приходит.

Беспокойство-таки было. Не проходило. Оставалось отметить сорок дней. Отметили также, как и похороны, всем селом. Собрались в столовой. Скромно посидели, вспомнили усопшую. Без фанатизма. Без разбитой посуды. Без песен.
Совсем успокоилась Глафира. Стояла преспокойно перед иконами. Осеняла себя крестным знамением перед сном и перед домашними делами. Так прошёл год.

***
Для покаяния нужен толчок. Дошла до Глафиры людская молва, дескать, к двоюродной внучке Евдокии Тане, той самой, знахарки, много разных Евдокий в селе и ближайших хуторах, чтобы не путать почём зря, стала приходить усопшая знахарка и просить ту о помощи. Узнавала Глафира, окольными путями выведывала, мол, с какой просьбой обращается к Тане, о чём говорит. Отмахивались от назойливой женщины, как от мухи, бог весть, о чём усопшая беседует, скорее всего, выдумали, чтобы интерес привлечь угаснувший.

«Для чего разжигать интерес к усопшей, - находясь с собой наедине, думала Глафира, - умерла и всё. Крест потерялся. Способность лечить ни к кому не перешла. Родных детей кроме сына нет. Внучку тоже бог не дал. Зачем затевать заранее провальное дело?»

Думать-то она думала, но всколыхнулось нечто в груди. Вроде шильца. Или штопора. Да свербит и свербит в груди. Поначалу Глафира не обращала внимания на симптомы беспокойства. Когда волнение возросло, забеспокоилась. Полночи простояла на коленях перед иконами в углу. Молилась усердно. Обращалась к богу за советом. Остались безответными молитвы. Да тут как некстати, утром пошла кормить кур, а они все лежат на полу курятника, ножками вверх и трясут ими, петух ходит промеж них и только гребнем красным машет. Услышала затем коровий крик. Пришла, глядь, из сосцов коровьих молоко красное течёт. Всполошилась Глафира – что делать.

***
Мать моя затеяла вареники на вечерю приготовить с сыром. Замесила тесто. Приготовила начинку. Села за стол, налила чаю. Решила немного послушать радио, пока тесто «отдыхает» в холодильнике. Я в то время играла на дворе с подружками, и мы оказались свидетелями произошедшего.

- Вот, Марфа, держи, - залетела в кухню Глафира и бросила на стол перед моей матерью газетный свёрток.
- Почему не здороваешься, Глафира?

- Здорово, коли жить здорово.
- Что это?

- А то сама не знаешь! – бросила с вызовом Глафира.
- Откуда мне знать. Ты принесла. Ворвалась вихрем и говоришь загадками.
Дыша тяжело и часто, Глафира произнесла:

- Деньги! Возьми их немедленно!
- Чьи деньги? – опешила мать, в долг никто в последняя время не брал, если и брали, то у мужа мужики на работе до получки не большее трояка. – И что за спешка?

- Её! – кивнула гостья неопределённо в сторону двери.
- Кого? Глафира, не чуди, богом прошу!

- Не до шуток, Марфа, знаешь ли.
Мать в недоумении развела руки.
- Она приходила… Ночью, сегодня и вчера…

- Перестань говорить загадками: кто она? – громко крикнула мать, не сдержавшись.
- Евдокия… - проговорила, едва двигая гудами Глафира, опустилась на табурет и заплакала.

Мать кинулась успокаивать гостью. Поднесла ковшик воды. Начала гладить по голове и что-то нашептывать на ухо. Немного успокоясь, Глафира призналась:
- Нескромно немного поступила, точнее, плохо…

Как будто что почуяли, слетелись соседки. В их плотном окружении Глафира призналась в содеянном, мол, так и так, приходила перед смертью Дуся, оставила деньги на похороны, чуяла-де свой последний час, переживала очень за сына, оставила деньги. С горем пополам поведала всё. Мать налила Глафире успокоительного. Выпила Глафира и сказала, так, что мороз по коже пошёл у всех, находящихся в ту минуту в хате:

- Жить мне недолго осталось. Совсем мало. Даже вот сейчас могу умереть. В любой момент. А всё потому, что дух Евдокии сказал, что заберёт к себе… С собой… туда…

Рука вяло качнулась в воздухе в направлении сельского кладбища…

***
- Берите все гроши… Не возьму своей доли… Евдокия предлагала оставить оговоренный процент от суммы… Ни к чему мне…

Ушла Глафира сама не своя. Предлагали ей соседки пособить добраться домой. Отказалась она, сказала, пока ноги ходят, сама управится.

После её ухода матери было не до вареников. Она и соседки уставились на свёрток, не решаясь к нему прикоснуться, как к проклятому.

- Ну, чего ждать-бояться, - первой заговорила мать, - должен кто-то быть первым.
Разорвала бечеву. Рассыпалась бумага. На стол просыпались рублёвые и трёхрублёвые купюры. Были и пятёрки с червонцами, даже насчитали десяток четвертных. 

Долгонько совещались мама с соседками. Порешили так: раздать деньги тем, кто внёс свою долю в похороны Евдокии, оставшуюся часть разделить: одну потратить на установление памятника, другую оставить сыну Геннадию, когда-то же он вернётся, не навсегда ведь уехал.

Согласились с доводами матери соседки. Тут же, как говорится, не отходя от кассы, высчитали долю, которую нужно отдать в зависимости от вложения на похороны, отдельно отложили сумму на памятник и часть, принадлежащую сыну. Вопрос решился быстро, кто будет распоряжаться деньгами и у кого будет храниться сумма Геннадия: соседки сказали матери, мол, мы тебе доверяем, не обманешь. На том и порешили.

Утром всё село всколыхнул крик:

- Успокоилась наша Глафира… Упокоилась, бедненькая…

Кое-кто подумал, резонно рассудив, вслух не озвучивать:
- Забрала Евдокия к себе соседку, чтобы одной не скучать-тосковать в одиночестве…




Глава двенадцатая

А что же случилось с крестом Богородицы?

Всем известно, рутина засасывает лучше болота. Житьё-бытьё, заботы о хлебе насущном вычеркнули из жизни селян прошедшие события, отзвеневшие гулким колоколом, будто художник ластиком удалил с листа картона неудачный эскиз и решил поверх различимых очертаний нарисовать нечто новое и прекрасное.

Успокоились жители. Всё прекрасно разрешилось с деньгами. А крест? Что с ним случилось, куда запропастился, забыли. Как весной после бурного половодья, когда высокие чёрные воды размывают берега и выйдя на широкий простор полей успокаиваются, так сошли на нет и разговоры о кресте. Был ли он на самом деле, никто подтвердить не мог. Старушки, пользовавшиеся услугами бабы Дуси, покоятся вместе с нею на погосте. Они могли бы сказать своё веское слово. Да ежели и ведут какие интересные беседы, то их смысл остаётся для живущих в мире, полном разных событий, неведом.

***
Минули годы. Много чего интересного и не очень пролетело над селом. Пролетело весенними птицами, возвращающимися с юга в родные края после зимнего отдыха. Также достаточно позабылось, будто смылось осенними дождями и навеки закрепилось забытьё зимними морозами под крепкой коркой льда.

Видимо, кому-то там, наверху, кто колдует людскими судьбами и управляет ими, захотелось вернуть память людскую, поворошить забытые события. Произошло возвращение в конце лета, когда собрали урожай и колхозники по заведённой традиции решили отпраздновать праздник окончания летней страны. И как бывает, кто-то вскользь обронил, не слышно ли ничего о кресте. Всполошился народ: о каком кресте речь? Уж не о церковном, недавно установленном на отреставрированную церковь в соседнем селе.  Встрепенулись люди, протрезвели головы, прояснились взоры. О каком кресте разговор, если не о том? И тут прозвучал робкий голос, разве позабыли, после похорон последней сильной знахарки Евдокии не обнаружился крест. Каких только предположений не выдвигали, куда мог он деться, вплоть до фантастической – вернула его себе Богородица, видя бессердечие людское и игнорирование церкви христианской.

Сквозь плотную густую синеющую сталь приближающихся осенних сумерек прорвалось в открытое окно дуновение ледяного ветра. Погасли лампочки. В наступившей темноте, разбавленную неярким лунным сиянием всех находящие в столовой вдруг увидели на площадке, свободной от столов возле стены, между окон неясный женский силуэт. Впечатлительные натуры вскрикнули коротко, обладающие раскрепощённым воображением всплеснули руками, те, кому с воображением не повезло, но сознание раскрепостилось под действием самогона, коротко икнули: они увидели усопшую знахарку. Все разом коротко крикнули: Евдокия! Призрак знахарки пошевелился и по помещению прокатилась волна ледяного воздуха. Изо ртов мужчин и женщин показался парок. Призрак знахарки вышел посередине столовой и обвёл тёмным, как ноябрьская ночь взглядом, по сторонам. Немного постоял, меняя интенсивность сияния от молочно-матового до свинцово-яркого и растаял.

Некоторые зашлись сильным кашлем. Кое-кто прослезился. Но продолжать празднование окончания уборки более не стали.

***
Именно после того странного события и пронёсся слушок по селу: мол, крест-то Евдокии не пропал. Да, не пропал. Не ушёл бесследно.

Сейчас самое время упомянуть невестку Евдокии, жену младшего сына Ильи Надежду. Знала она о предании семейном, видела не раз крест, с разрешения свекрови брала в руки и тогда уже примеряла на себя роль целительницы. Заприметила это Евдокия и прямо сказала: Не смей даже думать, крест переходит от матери к дочери, никак не к невестке. Если задумаешь что, несдобровать тебе. Помни об этом. Хочешь, при мне бери крест, любуйся, молись над ним. Но сама ни о чём большем не помышляй.

Согласитесь, как тут не помышлять о целительстве, когда предмет, крепко связанный с ним, вот он, бери и лови удачу. 

Объяснить себе Надя не могла, да и не собиралась, как завладела крестом, как умыкнула его потихоньку, когда свекровь лежала в глубоком бессознательном сне. Не беспокоило Надю предупреждение, что в чужих руках серебряный крест – это просто крест. Без особенных свойств и качеств. Лелеяла Надя свою добычу. Закрывшись в кладовке, разворачивала тряпицу и не могла от креста взгляда. Так он ей нравился.

Не получилось стать преемницей целительных свойств креста у Надежды. Пыталась лечить, всё безуспешно. Скрывала крест, прятала. Лгала в глаза приходившим за помощью, говорила, открылся дар в ней после некоего потрясения духовного однажды в чистую лунную летнюю ночь, когда мучила её бессонница.

***
Высказала сначала Надя всю правду о кресте своему мужу. Посидел Иван в глубоком раздумье и сказал, надо правду рассказать людям. Как после этого жить, поинтересовалась Надя. Илья ответил, как жила до этого, без рванья и лживых манипуляций. Нежели, поинтересовался Илья, мать с того света не давала ей никакого знамения, что не тем делом занимается Надя. Расплакалась Надежда. Давала знать свекровь знать, давала, да относилась к этим знакам она наплевательски. Раз прошло, другой. Потом заболела и Илья поддакнул, сказал, помнит тот день, когда скорая увезла Надежду в районную больницу с подозрением на заболевание. Также напомнил, красть крест и обманывать народ грех, хорошо хоть сильных хворей не случилось. Не сбились со счёта невзгодам и бедам.


***
После излияния души перед мужем и роднёй полегчало на душе у Надежды. Говорила, родилась будто заново на свет, так легко на сердце и ничто более не гнетёт. Поделилась, не изводят ночные кошмары, спит ночами мирно. Одного не рассказала, что однажды решила она отнести крест на могилу свекрови.

Ночь выдалась тёмная, дождливая, страшно рокотал гром, сверкали молнии. Пока шла к кладбищу, пару оскальзывалась, падала в грязь, вымазалась с головы до ног в раскисшую землю.

Найти в ночном мраке могилу оказалось нелегко. Страх сковывал сознание и руки. Закопала в порыве отчаянья крест в основании могильного холма и вернулась домой.

По истечении времени, вдруг снова учащённо забилось сердечко Нади, мол, правильно ли поступила, снеся крест на кладбище и спрятав его в землю.
Снова поделилась с мужем своим горем, как быть, посоветуй, Илья. Недолго размышлял Илья. Пойдём на кладбище и откапаем крест.

Полдня они перерывали землю вокруг могилы Евдокии. Пальцами мелкие комочки перетирали. Чуть ли не просеивали каждую горсть. Крест не нашли.

Поинтересовался Илья, в самом ли деле она закопала крест у могилы свекрови, может в ночной темноте перепутала могилки и зарыла в другом месте. Клялась всеми святыми Надежда мужу, что именно тут, не сойти ей с места, она закопала крест. Даже запомнила примету – сломанную ветку рябины с пожухлой листвой.


Глава тринадцатая

С середины восьмидесятых годов вырос спрос на экстрасенсов. Анатолий Кашпировский, Аллан Чумак, Джуна, Юрий Лонго. Все они в одночасье повыползали из какого-то глухого подполья, где прятались в ожидании благоприятного случая, который наступил внезапно. Заселили они телевизионные экраны, по радио звучали их бредовые выступления. Один лечил пассами и заряжал воду и просил устанавливать её перед экраном телевизора. Другой прославился тем, что собирал многотысячные залы и проводил сеансы массового исцеления прямо на сцене в прямом эфире. Третья умудрилась втереться в доверие высоким руководителям государства и пожинать лавры. Четвёртый решился на рискованный эксперимент оживления трупа. И якобы процесс прошёл положительно. И рука с ногой двигались, и тело шевелилось. Не давал им всем покоя талант Вольфа Мессинга. Стремились подойти к нему ближе и даже перещеголять.

Где они все сейчас?

***
 В одной интересной старинной книжице вычитала в молодости такие слова, приписывают их некоему святому старцу. Говорил он с пожелтевших страниц: лечение – ценный дар, дарованный богом. Отличайте его от искушения врага рода человеческого и не попадайтесь в расставленные им ловушки.
 
Спорить с его словами тяжело. И безуспешно. Одно скажу, каждой женщине нашего рода немного свойственен дар лечения, знахарство. Вместе с этим даром свято в роду хранится преданье о серебряном кресте Богородицы. Каждая женщина верит, пройдёт много лет, и вновь, как когда-то в давней истории было, однажды, крест вновь вернётся в наш род.


Вместо эпилога

Ночь выдала на удивление тихая и спокойная. Я пришла с работы. Накормила детей и мужа. Улеглась спать. И тут началось…

Что-то мучительно тянуло меня во сне за руки. Я упиралась, старалась изо всех сил. Они были неравными. Нечто совладало со мной.

- Открой очи, - приказал мне кто-то.
- Боюсь, - отвечаю, крепко зажмурившись.
- Не бойся.

Улеглось волнение в душе. Открываю глаза. В ногах на кровати сидит в странном старинном одеянии женщина. 

- За твоё послушание и веру тебе дарована милость. Откроется твоим глазам диво. Для этого завтра после полуночи должна ты, проснувшись и умыв лице, одеться приятно и чисто, не молвя слова выйти за порог хаты. Выйдя воротами со двора, ступай прямо, не оглядываясь. Выйдешь за село, иди до дальней развилки дорог. Стань на перекрестье лицом к востоку. Отсчитай в том направлении пятнадцать шагов. Упрёшься в холм. Старый, невысокий. Левой рукой разрой землю у подножья…

                Комсомольское, ДНР – Глебовский, 13 ноября 2023 г.

Первоисточник: stihi.ru/2023/05/27/7295