…Диана, или Дина, как привыкли называть её друзья (друзья ли?) в прежней жизни, сегодня не пошла встречать Женьку к Двери. Она хлопотала на кухне, жаря его любимые пирожки со сладкими ягодами, похожими на черешню, но без косточек, и улыбалась, представляя, как он, крадучись, войдёт в кухню и обнимет её сзади за плечи. Ей нравился этот своеобразный ритуал. Она уже истосковалась по мужской ласке. Сильное тело, окрепшее под местным солнцем и в целебных горячих источниках, бивших в десяти минутах ходьбы от дома, томилось в ожидании.
Женька не дожидался особых церемоний, а сразу начинал целовать её, и они падали прямо здесь, на мохнатые циновки, поспешно сбрасывая одежду – он был нетерпелив и не хотел маскировать, что его привело сюда одно горячее желание. Да и какие могут быть церемонии, если вокруг ни души на многие десятки километров и на многие дни пеших переходов, и даже деликатные прислужники-лаконы из Южного Королевства удаляются, дабы не мешать Госпоже. Дина удивлялась самой себе – в прежней жизни ей казалось, что она умерла полностью и уже не способна чувствовать и верить легко, свободно и раскованно. И этот Мир, и Женька её переубедили, вылепили заново. Она возродилась для новой жизни.
Женька любил называть её «Динка-льдинка» и бегать голым по саду, в память об «Этножизни», пританцовывая, и кричать, что он – нудист по велению сердца и только здесь может раскрепоститься по-настоящему!
Дина смеялась, вспоминая, и надеялась, что и в этот раз будет так же. Она любила ласкать его мальчишеское тело, которое пока ещё не сдавалось алкоголю, бесконечным сигаретам, изматывающим гастролям и вечеринкам, их сопровождающим. И на шёлковой лужайке, среди дубрав, целовать нежный, гладкий живот с дорожкой рыжеватых волос и самый главный "предмет", живущий, словно сам по себе, всем своим гордым и независимым видом говорящий: «А я что, разве что-нибудь прошу? Я и сам с усам!..»
Работа по дому и огород поначалу занимали у Дины слишком много времени, и она была тому рада: это помогало не думать о том, что она оставила и от чего бежала. Помогало преодолевать боль утраты и ненависть к тем, кто сделал из живой, сильной, красивой и успешной молодой женщины замкнутого и угрюмого мизантропа.
Женька заставил её расслабиться и понемногу забыть, что смысл жизни – в изматывающей работе. Тем более что помощники, выделенные ей Королевствами, незаметные и шустрые лаконы, всегда были готовы явиться по первому зову. Женька называл этих неугомонных, безобидных, рыжих и ушастых малышей, модифицированных далаянских клонов, лисятами или лисичками, и подсознательно побаивался.
А Дина просто стеснялась перегружать их просьбами, хотя они и были созданы специально для выполнения её просьб, и звала лишь в крайних случаях – помочь обработать огород или сад, или для постройки новых помещений. Ведь далаянцы были потрясающими строителями и понимали толк и в красоте, и в гармоничности, и в уюте жилища, и деревянное кружево их городов, благодаря феноменальной твёрдости местного розового дуба, могло выдержать любые превратности, кроме, конечно, всепожирающей войны, от которой далаянцы искали спасения в Мире Дианы. Ну, а Дина с удовольствием перенимала их опыт, сплавляя его с собственным художественным образованием.
Дина любила путешествовать пешком, и лаконы, со своими миниатюрными лошадками-дибами, были незаменимыми спутниками. Но сейчас наиважнейшей задачей для неё стало ожидание Женьки, ибо Женщина-Оракул, Великая Моола, предрешила её судьбу и поставила цель. И Дина обещала родить повелителя для Единого Королевства и заслужить право на весь Мир, навсегда распростившись с опостылевшей жизнью в перенаселённом и загаженном земном измерении. Дина мечтала снова зачать новую жизнь, снова испытать дивное чувство материнства. Заодно отблагодарив гостеприимных далаянцев за приют и успокоение.
Поэтому она и не переселялась далеко от Тоннеля, чтобы можно было встречать Женьку, когда бы тот ни появился. Только он последнее время стал появляться гораздо реже – работа в студии, наконец-то арендованной у Ивана Кузьмина, вполне благополучного и довольного жизнью попсовика, требовала самоотдачи – ещё бы, первый полноценный альбом! «Ого-го-го! Вы ещё услышите про Женьку Башмачникова!»
Иногда Дина чувствовала вибрации Двери, открывала её, и, никого не дождавшись, закрывала.
И ещё кое-что. Дело не в том, что он был намного моложе, и даже не в том, что он был музыкантом и часто ездил с гастролями в самую Тмутаракань. Или являлся под утро довольным и наэлектризованным, но усталым, прямо с концерта. Просто ему трудно бывало отклеиться от праздничной, шумной и отвязной тусовки, и слишком надолго нырнуть в непривычную тишину и размеренный покой, в дикость и нетронутость здешних мест.
Ноблэ оближ, весёлая и шальная жизнь затягивает, а он еще слишком молод. Дина воображала себе переполненную признаниями в любви электронную почту, орды юных поклонниц, ведущих дежурство у квартиры, «пасущих своего барана» и требующих автографа, клочка волос или поцелуя. Многим ли перепадает от него?
Неужто ревность? Упаси бог! Но без Женьки «контракт» на рождение сына разорвётся сам собой, и Дина так и останется неприкаянной и ненужной – ни мирам, ни самой себе…
…Дина не дождалась Женьку и в этот вечер. Тяжкое предчувствие резануло по живому, она выбежала из кухни и, сократив путь через внутренний дворик, легко перемахнув через каменную оградку, помчалась напрямую к входу в Тоннель, зависшему над ровной площадкой, похожей на футбольное поле или мини-аэродром.
Она успела увидеть, как с Дверью случилась судорога. Припадок вывернул её сначала наизнанку, потом чёрный вал сбил Дину с ног и, отхлынув, уменьшился до маленького, пульсирующего чёрного шара, размером с футбольный же мяч.
Это было всё, что осталось от Тоннеля. Некорректный взлом во время прилива-отлива, несанкционированный, транзитный проход сквозь чужие пространства – и Тоннель начинал буйствовать, выбрасывая зазевавшихся куда попало.
Сейчас он выбросил в её Мир чужого мужчину. Мужчина был без сознания.
Дина поднялась и, пошатываясь, побрела к нему, склонилась. Жив, слава Тоннелю, дышит, но еле-еле. На лбу кровоподтёк, один глаз наливается синевой, на щеках, подбородке и шее - ожоги. Волосы обгорели, чёрные с сединой, кожа на голове в пузырях, Дина встала на колени. Нет, не седина. Теперь можно разглядеть, что волосы были выкрашены «перьями»: среди жгучей черноты – белые прядки, присыпанные пеплом. Дина тщательно ощупала руки-ноги – вроде целы. Одежда местами обуглилась. Похоже, ушибы и ожоги, и сотрясение мозга, разумеется, – главная опасность. Но устранимая.
Затем Дина пристальнее вгляделась в незнакомое лицо. О Боги! Незнакомое ли? Нет, она его знает. Невероятно – но она его знает! Ну, конечно же, это он! Джонатан Ди, для поклонников – Джи. Кто же не знает этого гордого зеленоглазого рок-идола (по счастью, сейчас он без этих отвратительных тёмных очков, так уродующих его лицо, - вероятно, потерял в Тоннеле, и эти ожоги – всё, что осталось от их пребывания на его лице).
Джи Ди… Разве она сама не заслушивалась его грубоватым, чувственным голосом, не любовалась резким профилем, чёткой ямочкой на подбородке и волной жгуче-чёрных волос?
Но он рождён не для её Мира. Он не из тех, кто сможет существовать без музыки, без гремящих стадионов, без вопящих поклонников.
«Эх ты, бедолага! Что же ты наделал?» - прошептала она и заплакала. На что ей этот капризный, обласканный земным миром красавец? Где её Женька?